Кровавые сны - Блейк Станислав - Страница 10

– Не спишь? – Амброзия неслышно, по своему обыкновению, скользнула в комнату сына. Впрочем, он и сам умел так передвигаться.

– Дверь даже не заскрипела, – сказал Феликс, не оборачиваясь. – Когда только успели смазать петли жиром?

– Пойдем, я все приготовила, – сказала Амброзия.

– Уже сегодня?

– Только если ты не устал.

– Не слишком я устал, матушка, – сказал Феликс. – Только спать хочется.

– Тогда отложим до завтра, сыночек, – Амброзия поцеловала сына и собралась выйти из его комнаты.

– Я не знаю, готов ли я, – сказал Феликс материнской спине. Женщина остановилась, взявшись за ручку двери.

– Нельзя шутить с кровавыми снами, сын мой. Сейчас их сила еще не очень велика, потому что ты мал, но придет час, и, если ты не научишься с ними справляться, сны доведут тебя до страшных вещей.

– Я начну бросаться на людей?

– Нет, если будешь слушаться меня и учиться всему, что я покажу тебе. Чтобы усмирить силу кровавых снов, каждый из нас перетекает время от времени, не слишком часто, в Темный облик, и в нем насыщается кровью низших тварей.

– А это больно? – спросил Феликс.

– Хороший вопрос, – улыбнулась Амброзия. – Нам, или низшим тварям?

– Менять облик.

– Рожать больнее во много раз, – сказала женщина, – но посмотри, сколько на свете матерей. Спокойной ночи, сын.

Ночью на траверсе Западного порта Флиссингена бросили якорь целых два корабля, и с утра друзья наблюдали, как они под косыми парусами, стакселями и кливерами, маневрировали, заходя в гавань.

Каждый зеландский мальчишка того времени знал о кораблях больше, чем о Святом писании, к тому же Дирк и Феликс готовились когда-нибудь сами отплыть от родных берегов. В глубине души маленький ван Бролин мечтал, чтобы это оказались корабли его отца, возвращающиеся вместе с Виллемом Баренцем, коего почитал Феликс за старшего брата. «Меркурий» и «Эразмус» давно уже отплыли на юг, и от капитана Баренца второй год не было никаких известий.

Пришвартовавшиеся корабли были совершенно не похожи друг на друга: один был стремительный трехмачтовый флибот, самый новый тип корабля, который только недавно стали закладывать в антверпенских, голландских и британских верфях. Мальчики восторженно обсуждали быстроходность, пушечное оснащение и вогнутые вовнутрь борта, благодаря которым таможенные пошлины, зависевшие от площади палубы во всех европейских портах, были существенно ниже, чем для такого же водоизмещения кораблей старых типов.

На второй корабль, старый ганзейский когг с низкой осадкой, годный только для каботажного плавания, мальчики почти не обратили внимания, Феликс лишь мельком увидел, что с него сошел бородатый толстяк в каких-то необычно просторных одеяниях. Следует сказать, что именно в Антверпене в те годы можно было увидеть самых экзотических людей, говорящих на всех языках мира: подданных турецкого султана и новгородских купцов, чернокожих из диких неизученных стран и маленьких узкоглазых людей с островов Дальнего Востока, сарацинских торговцев и шотландцев в клетчатых юбках, индейцев с перьями в волосах из Вест Индий, высушенных солнцем новообращенных из Гоа, – нет возможности перечислить все человеческие разновидности, которые вмещал постоянно расширяющийся мир парня из Нижних Земель – самого оживленного и процветающего места на земном шаре. За толстым купцом слуги несли сундуки, а за сундуками старый Эд ван Кейк бежал к мальчикам, крича:

– Дирк, скорее сюда, маленький бездельник! Кто будет пересчитывать товары?

В этот день друзья даже не вспомнили о рыбной ловле, причем Феликс тоже считал ящики и мешки, делал записи, так что в конце разгрузки эшевен похвалил сына Якоба ван Бролина, велел кланяться его вдове и вручил целых 3 серебряных стюйвера, называемых в Зеландии также ахтенвинтиг, потому что 28 таких монет составляли золотой гульден. Это были первые деньги в жизни, которые Феликс заработал собственным трудом, так что домой он вернулся за полдень в прекрасном настроении.

Он застал мать не одну: странный толстый купец, сошедший с ганзейского когга, сидел за обеденным столом в гостиной и уплетал любимый Феликсов пирог с луком и угрями, который так превосходно готовила Амброзия ван Бролин. Крошки пирога падали на огромную лопатовидную бороду гостя, он время от времени отхлебывал пиво из отцовской кружки, и первое впечатление на Феликса произвел не самое благоприятное.

– Знакомься, Феликс, это друг твоего отца, почтенный Симон из Новгорода, торгового города в словенских землях, – представила гостя женщина.

Купец встал и обнял мальчика, легко оторвав его от земли, слеза покатилась по румяной щеке гостя и утонула в светло-русых зарослях.

– Сын Якоба, моего дорогого друга, – выдавил купец по-нижненемецки. Этот язык, столь похожий на голландский, Феликс понимал. – Я рад знакомству с тобой, молодой ван Бролин.

– Умывайся и садись за стол, Феликс, – мать уже отрезала большой кусок пирога для сына и выложила яство на желто-серо-синюю тарелку из фарфора мастерской Гвидо де Савино, антверпенская школа которого восходила к итальянской майолике.

Слуга вручил Феликсу мыло с полынной смолой, полил ему над жестяным тазиком, и, спустя считанные мгновения, мальчик уже набивал щеки, ухватив пирог чистыми руками.

– Ты должен знать, Феликс, что почтенный Симон Новгородский спас твоего отца, когда много лет назад «Меркурий» застрял во льдах Северного океана. Если бы не этот добрый человек, тебя вообще не было бы на свете, а я погибла бы, никогда не увидев Европу и не дожив даже до пятнадцати лет.

– Твой отец искал Северо-Восточный проход в Индию и Китай, – улыбнулся Симон. – Проход, безопасный от сарацин, испанцев и португальцев. Но на севере враги моряка не люди, а льды и холода. Северо-Восточный проход пытаются отыскать уже много лет, но и наши новгородцы, и вы, и флотилии шведского короля и английской королевы возвращаются ни с чем.

– Как вы спасли отца? – спросил Феликс с набитым ртом.

– Я торгую пушниной, – сказал Симон. – Лучшими в мире мехами славится Новгород. Но пушных животных даже у нас становится все меньше, поэтому тем, кто их промышляет, приходится забираться все дальше на север, в необжитые и дикие края, где пока еще много соболя, песца и горностая. У этих зверей самый густой и красивый мех зимой, и наши охотничьи ватаги пускаются на север в крещенские холода.

Купец отхлебнул разом полкружки пива, и Феликс услышал, как его мать негромко отдает распоряжение слуге принести из трактира еще один бочонок.

– Божьему провидению было угодно, чтобы мои охотники наткнулись на зимовку, которую вынужден был устроить экипаж капитана ван Бролина неподалеку от вмерзшего в лед корабля. Твой отец не имел пропитания на зиму, и, если можно было еще охотой добыть мяса, то злаки, репчатый лук и моченые яблоки заканчивались, а без этих продуктов человеческое тело заболевает и гибнет. – Симон был чудесным рассказчиком, Феликс уже и не помнил, что ему вначале не глянулся бородач. – К тому же у ваших голландцев не было ни обуви, подходящей для сильных морозов, ни привычки к выживанию в таких условиях.

– С тех пор мы с Якобом подружились и пронесли эту дружбу через много лет, – добавил новгородец, – нет слов, как горько мне было узнать, что его больше нет.

– Почтенный и достойнейший Симон из Новгорода, – с важностью произнес юный ван Бролин. – Пусть отца забрал к себе Господь, но в моем лице вы по-прежнему имеете друга, на которого можете во всем полагаться.

Черные глаза Амброзии округлились – впервые она слышала от сына такую речь. Симон же перекрестился необычным образом, справа налево, и протянул мальчику обе руки, которые тот с готовностью пожал.

– Признаться-то я хотел обратиться к Якобу с просьбой, – смущенно сказал купец. – Это жизненно важно для меня.

– Вы можете говорить со мной, – сказала Амброзия.

– Если вы хотели просить о чем-то ван Бролина, – сказал с благосклонной улыбкой Феликс, – то вас и выслушает ван Бролин.