Кровавые сны - Блейк Станислав - Страница 6

Феликс кивнул, но ничего не ответил. Фонтан мыслей и ощущений обрушился на него, пугая, но одновременно и маня, ужасая и завораживая.

– Мы нелюди? Оборотни? – с трепетом задал вопрос юный ван Бролин. Целая вселенная, привычная и уютная, уходила у него из-под ног. – Но как это может быть? Оборотень умеет превращаться в зверя…

– Это называется «принять Темный облик», – Амброзия присела перед сидящим на кушетке сыном и ее черные глаза оказались напротив его желто-зеленых.

– Ты научишься этому.

– Не могу поверить! – Феликс даже помотал головой, будто отгонял сомнения. – А отец тоже был оборотнем?

– Он был самым обычным человеком, – сказала Амброзия, помолчала немного и добавила. – Я сказала неправду. Он был лучшим из людей. Не было никого сильней и добрей моего Якоба.

Охваченная воспоминаниями, вдова ван Бролин выпрямилась и отошла к окну.

– И он не знал о тебе… о нас?

– Обо мне он знал еще до того, как узнал мое имя, – печально улыбнулась женщина. – Он и увидел меня впервые в Темном облике. Потом не раз я слышала от него, что ничего прекраснее он не видел в жизни. А видел он столько, что и не снилось большинству людей.

Амброзия усмехнулась собственным воспоминаниям, все еще мечтательно застыв у окна.

– Что же касается тебя, мой мальчик, то я только подозревала до этого дня, что ты один из метаморфов. Мы сами никогда не называем себя оборотнями. Это слово для напуганных крестьян и жестоких инквизиторов. По некоторым признакам я видела в тебе будущего метаморфа, но уверенно можно сказать об этом только после того, как ребенок впервые увидит кровавый сон, который приносит ему не страх, а радость. Твой отец не дожил, чтобы узнать об этом, но можешь быть уверен: он, как и я, заклинал бы тебя беречь эту тайну.

– Я буду ее беречь, матушка, – кивнул юный ван Бролин. – Мягкая лапа – втянутые когти. Никто никогда не узнает.

– Именно так, – согласилась Амброзия. – А теперь возвращайся к своей латыни и арифметике.

Войдя в свою комнату, где стояли большой ларец для одежды и белья, сундучок с книгами и письменными принадлежностями, стул и стол с чернильницей, и, конечно, кровать с мягким, набитым гусиным пером, матрацем, Феликс первым делом закрыл ставни, распахнутые служанкой для проветривания и, подпрыгнув, зацепился за балку, расположенную на высоте двух туазов[5]. Он втянул себя на балку и растянулся на ней, чтобы привести в порядок мысли и привыкнуть к тому, что отныне он метаморф, тайный владыка высоких ветвей деревьев, балок и стропил.

В следующий вторник они с матерью и одним из слуг отплыли на баркасе, следующем вниз по Шельде до Флиссингена. Тетушке Марте было сказано, что запас кофе подходит к концу, а в подвале флиссингенского дома еще осталось несколько мешков драгоценных зерен.

Комендант Альберто Рамос де Кастроверде, небогатый и не слишком знатный галисийский идальго, назначенный в конце долгой военной карьеры на пост командира гарнизона Гронингена, знал, что следующим постом, на который он может рассчитывать, будет отставка и жалкая ветеранская пенсия. С одной стороны, дон Альберто ненавидел вечную сырость Гронингена и Фрисландии, низкое серое небо и пронизывающий ветер со стороны Северного моря, с другой – не мог не уважать суровых местных жителей, мастеровитых гронингенцев и долговязых фризов, которые, защитив плотинами и дамбами свои поля, умудрялись выращивать на них репу, лук, морковь, ячмень, овес и рожь. За годы, проведенные на службе в Испанских Нижних Землях, галисиец понемногу стал забывать свою собственную родину, каменистую деревню под Луго, в которой хозяином был теперь его племянник, унаследовавший земли де Кастроверде после смерти старшего брата. Возможно, он выделил бы дяде, которого едва помнил, домик для проживания остатка века, а, возможно, и нет.

По большому счету, Альберто Рамосу некуда было возвращаться, и он со страхом думал об отставке, стараясь скрывать от подчиненных боль, которую доставляли ему ревматизм и начинающийся артрит. Инквизитор, сидящий через стол от него, в канцелярии цитадели, не понравился Альберто Рамосу, потому что начал разговор не с учтивых обращений, принятых между дворянами. Впрочем, чего еще было ожидать от немчуры, да еще и служащего такому могущественному ведомству, как Святой Официум.

– Мой опыт успел отучить меня от слепого доверия военным, – говорил инквизитор. Его угрюмое лицо не выражало ничего, кроме презрительной скуки. – Как правило, все они заинтересованы в том, чтобы изображать покой и благополучие во вверенных им для опеки городах и провинциях. Вы удивились бы, узнав, сколько раз мы обнаруживали заговоры малефиков, случаи колдовства и расцвет ересей там, где наши доблестные военные и светские власти ни о чем даже не догадывались.

Даже слово «доблестные» в устах инквизитора звучала, как насмешка. Если мимика его и могла меняться, то пока он это скрывал.

– Вот именно поэтому я и счел своим долгом известить его преосвященство епископа Утрехта об этой диковине, – Альберто Рамос постарался доброжелательно улыбнуться, что было не так уж просто для непривычного к притворству старого офицера с лицом, украшенным двумя довольно заметными шрамами от ударов шпаг. Шрамов же на теле имперский офицер никогда и не пытался сосчитать.

– Вы поступили правильно, дон Альберто, – кивнул инквизитор. – По правде говоря, мы с братом Бертрамом изрядно проголодались в дороге. Не найдется ли у вас кувшина местного пива и чего-нибудь наподобие ветчины и хлеба?

– Конечно, святой отец, – Альберто Рамос встал из-за рабочего стола, – на кухне уже все готово, и я бы уже давно велел накрыть в трапезной обед… только хотел вас спросить – может, вначале изволите осмотреть тварь… я имею в виду, перед едой… потому как уж больно смердит…

– Мне самому следовало об этом подумать, – наконец, инквизитор выдавил некое подобие улыбки, что, впрочем, не сделало мягче его суровое узкогубое лицо с высокими скулами и вздернутым носом. – Не будем терять времени, дон Альберто, только, будьте любезны, распорядитесь позвать моего компаньона.

Вонь, как от смеси протухшего животного жира и разложившейся рыбы, начиналась уже от самого входа в подвал. Приходилось только сочувствовать заключенным и стражникам, которым приходилось заходить в смрадное помещение, хотя последние могли хотя бы выйти на свежий воздух и нести караул при входе, а не внутри.

– Вам не обязательно идти с нами, – сказал Кунц, обращаясь к хозяину цитадели. Потом повернулся к своему компаньону – священнику в монашеской рясе и сером плаще из добротного сукна. – Тебе, отец Бертрам, заходить внутрь тоже не обязательно, однако я не уговариваю тебя остаться, зная твое беспримерное любопытство.

Альберто Рамос вдруг понял, что видит общение двух по-настоящему близких людей: в лице инквизитора на мгновение мелькнула теплота и человечность.

– Не будем терять времени, сын мой, – с наигранной важностью сказал Бертрам и направился к лестнице, ведущей вниз. Инквизитор и комендант последовали за ним. Стражники, видя приближение инквизиторов и начальника, предусмотрительно подготовили факелы, так что внизу, в камере, где лежала тварь, было достаточно светло.

Туша, более всего напоминавшая морского тюленя, заканчивалась вполне человеческой лысой головой, а передние ласты напоминали короткие руки. Задние оставались, как и хвост, совершенно звериными. Передав свой факел стражнику, Инквизитор извлек из кармана своего плаща кожаный футляр, в котором сверкали наточенные инструменты. Лицо Альберто Рамоса никак не выразило его чувств, когда он подумал, что эти ножи, щипцы и захваты наверняка знакомы и с живой человеческой плотью.

– Никогда не видел подобного, – сказал Кунц, ловко рассекая кожу на голове твари, обнажая при этом череп. – Волосяной покров имеется, – инквизитор поднял глаза к Бертраму, держащему футляр. – Только очень короткий и плотный, приспособленный, по всей вероятности, для плавания. Пилу!