Павлик Морозов [1976] - Губарев Виталий Георгиевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/21
• Следующая

— Мотя, дай-ка ту бумажку, — нахмурился Павел.

Мотя порылась в кармане и протянула ему свернутый листок. Он взял его, не глядя.

— Вот ей, — Павел кивнул на Мотю, — сегодня в сельсовете список дали, кто не хочет хлебозаготовок выполнять. Она мне в лесу рассказывала… вот. А вы, дураки, запели: «Тили-тили тесто…»

— Да ведь мы пошутили, — Яков виновато кашлянул.

— Ладно. Яшк, ты завтра будешь в избе-читальне объявление писать.

— Что за объявление?

Павел развернул листок.

— Тут первым Кулуканов помечен. Вот ты и напишешь: «Здесь живет зажимщик хлеба Кулуканов». Возьмешь старую газету и напишешь чернилом.

— Не чернилом, а чернилами, — поправила Клава Ступак. — Сколько раз Зоя Александровна говорила!

— Ну, чернилами… А потом на кулукановские ворота приклеим. Пусть все знают!

— Здорово! А не намылят нам, это самое, шею?

— А ты не трусь! Тут немного — человек пять. — Павел посмотрел в список и внезапно смутился, нерешительно провел рукой по затылку. — Тут, ребята, одна фамилия помечена… Слышь, Яшк? Второе объявление будешь так писать: «Здесь живет зажимщик хлеба Ступак».

Все посмотрели на Клаву. Она сидела у костра, растерянно открыв рот, держа в поднятой руке ложку. Глаза у Клавы замигали все быстрее и быстрее, и вот из них разом брызнули слезы и струйками покатились по веснушчатым щекам.

— Не хочу я… не хочу… Это мой дядя…

Пионеры переглядывались. Мотя тихо сказала:

— Чего разревелась? Вон Паша отца разоблачил, а ты…

Павел вдруг вскочил, с яростью глядя на Мотю, над бровью его задергалась родинка.

— Дура! — крикнул он, но голос сорвался, задрожал: — И чего вы все: отец да отец…

Он круто повернулся, зашагал в темноту, шурша травой. У самой воды прилег на бугорке, завернулся в куртку.

Неслышно подошел Яков.

— Пашк…

— Отстань!

Яков опустился на корточки.

— Давай не будем про Ступака писать…

— А мне что за дело!

— А то Клавка, это самое, ревет. Она говорит — сама уговорит дядьку хлеб сдать. Хорошо?

— Хорошо.

Яков помолчал, вздохнул.

— Пашк, идем еще ухи поедим.

— Не хочу. Я спать буду.

Яков вернулся к костру.

— Ну что ж, спать так спать… — Он потянулся так, что захрустели суставы. — Это тоже дело хорошее… Ложись, Петька, поближе.

Павел долго ворочался в траве, смотрел на редкие, слабо мерцающие в вышине звезды. С озера наползал серый, мохнатый туман, в темной воде по временам шумно плескалась рыба.

В лесу было тихо, пахло хвоей. Изредка шелестело что-то в чаще да издалека доносился раскатистый крик филина, похожий на кашель: «кга-а…»

…Среди ночи Павел со стоном проснулся от жгучей боли и дыма. Кто-то подсунул под шею горящую головню. В ужасе вскочил, держась за опаленное место, и лицом к лицу столкнулся с Данилой.

Над лесом низко висела чуть ущербленная луна, и в ее желтом свете мальчик ясно увидел непонятную, застывшую усмешку на лице двоюродного брата.

— Что, жарко? — хрипло спросил Данила и вдруг стремительно схватил Павла за горло и, рванув, опрокинул в озеро.

Холодная вода сомкнулась над мальчиком. Теряя сознание, он все еще пытался слабеющими руками отцепить тяжелые железные пальцы, сжимавшие горло.

Но пальцы вдруг сами разжались. Задыхаясь и кашляя, Павел вырвался из воды и не сразу понял, что происходит вокруг. Вода клокотала и плескалась от груды барахтающихся тел. Ребята, бросившиеся на выручку, теперь крепко держали Данилу. Рядом с Павлом по пояс в воде стояла Мотя и что-то кричала, размахивая руками. Потом он увидел Петра и Якова, вцепившихся в Данилу.

— Пустите, — хрипел Данила, — пошутил я… Ну, пустите…

Его не отпускали.

— Пустите… вода холодная…

Его повели к догорающему костру. Но вдруг он рванулся, прыгнул через тлеющие угли и побежал не оглядываясь, шелестя мокрой одеждой.

До самого утра никто не спал.

— Да что ж это такое?! — всхлипывая, говорила Мотя. — Да чего ж ему надо от тебя, Паша?

Яков размахивал над костром руками.

— Ты скажи завтра отцу, Мотя! Пусть он, это самое, Данилку в сельсовет вызовет!

— Нельзя, ребята! — негромко сказал Павел. — Никому не говорите!

Все умолкли.

— Почему?

— Маманька узнает — беспокоиться будет сильно… Жалко мне ее, ребята.

Дед Серега встал на рассвете — старики мало спят. Побродил по двору, оглядывая, все ли в порядке, выпустил из сарая проснувшихся кур.

Потом, кряхтя, вышла бабка, тонко пропела:

— Цып, цып, цып, цып…

Дед издали наблюдал, как куры клюют зерно, дружно постукивая клювами. Вдруг он зашевелил усами, на цыпочках засеменил к птицам и с размаху хлестнул хворостиной белобокую курицу.

— Анафема!

Птицы с шумом разлетелись. Дед гнался за белобокой курицей, подпрыгивая на кривых ногах, сипло кричал:

— Опять соседскую куру кормишь, старая! Вот я ее, дрянь такую, в щи!

Пронзительно кудахча, курица вылетела на огород, заметалась между сухими картофельными кустами.

Дед остановился, тяжело дыша. Навстречу ему по огороду шел Кулуканов, осторожно переступая пыльными сапогами через картофельные кусты.

Дед ладонью смахнул с морщин пот и, торопливо вытерев ее о штанину, протянул Кулуканову руку.

— Доброго здоровья, Арсений Игнатьевич.

— День добрый… — Голос у Кулуканова низкий, спокойный, но в желтоватых глазах тревога, и широкоскулое лицо его с острой бородкой необычно бледно — то ли от бессонницы, то ли от усталости.

Пошли в избу. Кулуканов кивнул бабке, снял картуз, перекрестил лысоватую голову. Сел в углу под темной деревянной божницей, за которой торчали ножи и вилки: издавна служили эти иконы вместо шкафа.

— Покличьте Данилу.

Когда явился заспанный Данила, гость неторопливо достал из кармана газетный лист с расплывшимися чернильными буквами.

— Глядите, содрал сейчас с ворот…

Помолчали. Бабка непонимающе глядела на синие буквы, трясла головой. Она стояла над недочищенной картошкой с большим горбатым ножом в руке. На его лезвии густо белели царапины — следы от камня, о который его точили.

— Зажимщик хлеба! — Кулуканов скомкал лист, швырнул в сторону. — Когда-то Трофим приходил, кланялся: «Будь у сына крестным отцом». Согласился крестить… Кабы знал тогда, сам бы своими руками у попа в купели утопил змееныша.

Данила сказал чуть слышно:

— Утопить никогда не поздно…

Кулуканов сделал вид, что не расслышал, и продолжал глухо:

— У Силина закопанный хлеб нашли, а у Шитракова — оружие. Тоже он устроил со своими босяками… И в стенгазете прописал.

Кулуканов прикрыл рукой задергавшуюся щеку и долго молчал. Потом вдруг поднялся:

— Не дам проклятым! Ничего не дам! Спалю лучше!.. А весь обмолоченный хлеб сегодня у вас в сарае закопаю… Яму вырыли?

— Вырыли, Арсений Игнатьевич.

…Вечером Павел помогал Феде готовить уроки. Федя ерзал за столом, волновался.

— Ничего я не понимаю!

— А ты не кипятись… Повтори-ка условия задачи.

Федя вздохнул.

— Трактор прошел десять километров, автомобиль прошел в три раза больше. Спрашивается: сколько километров прошел автомобиль? Не понимаю… Какие такие трактор-автомобиль?

Павел прикрутил коптящую лампу, задумчиво прищурился:

— К весне у нас в районе тракторы будут.

— Ну да… — недоверчиво качнул головой Федя.

— Дымов говорил.

— А-а… Паш, а трактор быстрее коня?

— Ну ясно, быстрее.

— Вот бы покататься!

— Небось весной покатаемся. Тракторов уже много стало. На Волге тракторный завод построили, и еще новые заводы строятся.

— Эх, вот жизнь будет! — мечтательно сказал Федя.

— Жизнь, жизнь, — усмехнулся Павел, — ты решай задачу.

Федя склонился над тетрадкой, неуверенно проговорил:

— К автомобилю надо прибавить тракторы…

• Предыдущая
• 18/21
• Следующая