Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/82
• Следующая

Запоздалые хозяйки то и дело останавливались возле Ромки и брали: кто — пучок укропа, кто — бледные худосочные морковки с хвостиками.

Тиская в карман мятые бумажки, он снова кричал:

— Зе-елень! Зе-елень! Для супа и щей нет вкуснее вещей!

Вот к Ромке наклонилась тощая девица с одутловатым лицом. Захихикала:

— А тебя, купец, и не узнать. Чтой-то ты нынче вырядился? И очки, значит, и кепка?

— Врач приказал… от воспаления глаз, — буркнул Ромка и наклонился над прилавком.

Ромка все больше и больше начинал ненавидеть Серафима Кириллыча. Скупущий старик совсем перестал доверять Ромке, ему стало казаться, что тот его «объегоривает», и теперь на рынок одного не отпускал.

«И зачем меня угораздило с ним связаться? — невесело думал Ромка, перебирая грязными пальцами огурцы. — Если бы не морской бинокль… ну, разве я бы стал помогать этому хапуге? И не хватает-то теперь всего-навсего двадцать девять рублей. Попросить у матери? Не даст, ни за что не дает! На днях сказала: «У нас и так два расхода… Мне не до твоих причуд. Я ведь деньги не кую, сам знаешь!»

Ромка провел рукой по шероховатому прилавку. И так еще хорошо, что мать до сих пор ничего-то не знает! А вот Пузикова… эта проныра, похоже, о чем-то догадывается. С ней надо ухо держать востро.

Но лучше обо всем этом не думать. Еще не долго остается мучиться. Как только Ромка заработает недостающие до сотни деньги, так сразу отсалютует Серафиму Кириллычу: «Баста! Поищите-ка себе другого дурня!»

Но Ромка еще не знал — хватит ли у него силы воли развязаться с Серафимом Кириллычем. Попытался было на днях намекнуть старику о своем намерении бросить «торговую деятельность», а тот так припугнул Ромку, так припугнул.

— Попробуй только, Роман, попробуй! — сказал Серафим Кириллыч. — Я матушке твоей пожалуюсь. Вот, скажу, рассудите: кто из нас прав, кто виноват. Дал вашему сыночку по весне три сотенных билета. Плакал, просил: будто хулиганы какие-то с ножом к нему пристали. «Не дашь денег, говорили, к папеньке на тот свет отправим!» Выручил отрока, дал денежек. Обещался за это помогать мне, хилому старцу: на рынок иной раз сходить, на грядках покопаться. А теперь, знаете ли, в кусты. Обман, полный обман! Верните мои денежки!

Ромка как ошпаренный вскочил со стула;

— Да вы… Да вам что… приснилось? Я эти ваши сотенные билеты и видеть не видел!

Весело посмеиваясь, Серафим Кириллыч погладил бородку — белые клочья, похожие на мыльную пену.

— Матушка мне поверит, а не тебе!.. Посмотрим, как отрок Роман будет выглядеть, когда родительница в полоску и в клеточку разлинует его ремешком!

Задумчиво перекладывая с места на место пучочки укропа, Ромка и не заметил остановившейся перед ним Пузиковой.

— Здравствуй, торговое дитя!

Вздрогнув, Ромка поднял голову. На Пузиковой то же нарядное канареечное платье, в котором она была на катере. А на шее — пионерский галстук. Такой чистый, такой гладкий, наверно, все утро гладила.

— Почем петрушечка? А смородина — дорогая? Попробовать можно?

Ромка — ни слова. Только сопел — тяжело, натужно, будто в гору воз тащил.

— Ты оглох? — издевалась Пузикова, не спуская с Ромки ехидного взгляда. — А очки-то бы снял, я тебя и в них узнала.

— Улепетывай немедля! — пригрозил Ромка. — А то…

И задохнулся.

— А я не подумаю уходить! А я милиционера сейчас позову! Пионер, а сам спекулянту помогает… И не стыдно?

Около Пузиковой останавливались любопытные. Из-за прилавка напротив шаром выкатился тучный Серафим Кириллыч в своей неразлучной коричневой шляпе.

— Ты чего тут, девочка, бушуешь? — заволновался старик. — Это мой племянник. И продаем мы не краденое, а свое, с участка.

— Такой старый, а… а неправду говорите! — Теперь Пузикова раскричалась не на шутку. — Он никакой вам не племянник… вы его просто… просто эксплуатируете!

— Безобразие! — возмутился желчного вида лысый гражданин в полосатой пижамной куртке. — Безобразие! И куда, скажите, милиция смотрит?

— Разрешите, разрешите! — послышался властный голос. — В чем дело? Разрешите!

Расталкивая плечами любопытных, к прилавку протиснулся сержант милиции — коренастый, подтянутый молодец.

— Обижают, товарищ начальник, — слезливо замямлил Серафим Кириллыч. — Какая-то пигалица, прости господи, к племяннику моему чисто репей прицепилась. А у меня справочка есть, вы же сами знаете! И племянник — вот он. Тихий и послушный отрок.

Старик повел плоской, как доска, рукой в сторону прилавка. Но «тихий и послушный отрок» уже исчез. Тощая девица заглянула под прилавок. Но и там его не оказалось.

— Безобразие! — снова завозмущался лысый гражданин в пижаме. — Детей в спекулянтов превращают! И никому дела до этого нет!

— Поаккуратнее, поаккуратнее! — Бравый сержант кашлянул для солидности в кулак. — Данные дети не ворованное продают, а продукты природы. И прошу всех разойтись! Порядок нарушаете!

— Испужался… испужался племянник, — мямлил Серафим Кириллыч, собирая с прилавка зелень, чтобы все эти «продукты природы» перетащить на противоположный прилавок, где он торговал клубникой и вишней.

В стороне стояла Пузикова. Толстые стекла очков ее нестерпимо блестели. Зло глядела она сквозь эти синеватые стекла на суетившегося старика.

Подушка шлепнулась на пол. Но Ромка даже ухом не повел. Вот уже полдня лежал он на диване, подперев толстые щеки кулаком и вздыхал.

«Скажите на милость, ну что этой Пузиковой надо? — сердито думал Ромка, не зная про то, какой он смешной с растянутыми до ушей губами. — Зачем она вмешивается в мою личную жизнь?»

Под самым носом у Ромки — раскрытая книга. Но сейчас не хотелось читать даже эту захватывающую книгу о рождении миров.

«Эх, улететь бы куда-нибудь от такой жизни… К марсианам бы, что ли!»— вздохнул Ромка, шмыгая носом.

И тотчас, схватив карандаш, графитным острием коловший ему бок, Ромка придвинул к себе книгу… Он и сам не заметил, как подрисовал луне уши, глаза, очки, нос, крючковатую косичку с бантом. А когда глянул на рисунок — на него смотрела Пузикова. Вылитая Пузикова, да и только!

И, вконец разозлившись, Ромка захлопнул книгу. Пузикова и Серафим Кириллыч не выходили у него из головы весь день.

Странно устроена человеческая жизнь! До весны этого года Ромка и знать не знал Серафима Кириллыча. Может, и встречал когда на улице, да внимания никакого не обращал.

Но с чего же все началось? Ромка поморщил нос. Да, с чего? Как-то в марте Ромка попросил у матери двадцатку[1]. Ему до зарезу нужен был пластилин. В то время он еще не увлекался астрономией.

Мать денег не дала. Тогда Ромка захныкал. Нет, он не девчонка, чтобы хныкать, просто Ромка надул губы и отказался от чая с горячими ватрушками. Тут уж мать не выдержала и милостиво проговорила:

«В погребе полно картошки. А завтра выходной. Насыпь в мешок ведра два и отнеси на базар. Сколько выручишь — все твои».

Ромка поежился. Что он — торговец, что ли? Никогда в жизни ничего не продавал! Стыдливо поднял на мать глаза, но та уже отвернулась от сына. Она уже крутила ручку приемника, ловя в эфире, ошалевшем от диких завываний и невероятного треска, музыку. Мать могла целый вечер смеяться, пичкать Ромку разными сладостями, с увлечением рассказывать о совхозных теплицах, в которых зрели сочные зеленые огурчики и краснобокие помидоры, — это сейчас-то, в пору мартовских вьюг, когда ночами трещат от нестерпимых морозов даже великаны осокори. А наутро, точно встав не с той ноги, мать рвала и метала. И тут уж не попадайся ей под руку!

На другой день Ромка все же отправился на рынок. Он собирался лепить Чапаева на вздыбленном коне, а пластилин весь кончился. И денег не было. А где еще взять денег, если мать родная не дает?

На рынке Ромка увидел таких же, как и он, мальчишек. У одного — картошка, у другого — морковь, у третьего — квашеная капуста. А какой-то угрястый лоботряс притащил даже синиц. Бедные синички метались по железной клетке, пищали, но вырваться на волю никак не могли.

• Предыдущая
• 11/82
• Следующая