Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/82
• Следующая

«Не я один… и другие тоже», — подумал Ромка и чуть-чуть приободрился.

За картошку просили по два рубля за килограмм. Но Ромка — ему не терпелось поскорее удрать с рынка — уступил свою за полтора какой-то тетке в мужском полушубке. Спрятав деньги в карман пиджака, а мешок свернув трубкой, он облегченно вздохнул и понесся сломя голову в магазин культтоваров.

А через месяц Ромке снова зачем-то понадобились деньги. Какая-то там пятерка. Теперь, уже не спрашивая эту пятерку у матери, Ромка сам решил наведаться на рынок. Потом он еще ходил раз. И все с картошкой. В этот третий раз Ромка и познакомился с Серафимом Кириллычем. Случилось как-то так, что Ромка остановился возле старика, продававшего моченые яблоки. Яблоки были белые, наливные. У Ромки слюнки текли, когда он косился на ведро с яблоками.

«На-ка, милой, скушай за мое здоровье, — сказал вдруг старик и протянул Ромке самое крупное яблоко. — Бери, бери, коли угощают!»

И Ромка взял. Ел холодное сочное яблоко и слушал, как ворковал Серафим Кириллыч, зазывая его, Ромку, к себе в гости. С этого вот все и началось.

Ромка повздыхал-повздыхал, а потом свернулся калачиком и задремал. Очнулся под вечер. Оглядел комнату ничего не понимающим взглядом, увидел подушку на полу и тотчас припомнил все, что с ним было в это утро. Поморщился, встал, пнул ногой валявшуюся на дороге подзорную трубу, точнее, пока еще всего-навсего картонную трубку без стекол.

Но унывать подолгу Ромка не умел. Стоило ему увидеть в окно несущиеся по небу пухлые, снеговой белизны облака, растрепанные ветром кусты акации у забора, как сразу потянуло на улицу. И зачем это он, дуралей, провалялся весь день на диване? Зачем, когда вокруг так много разных развлечений?

Жуя на ходу пеклеванную горбушку, Ромка вприпрыжку поскакал в сени: ему во что бы то ни стало хотелось наверстать упущенное время.

У двери, прежде чем отодвинуть засов, он насторожился. Осторожность никогда не мешает.

На соседнем дворе кудахтали куры, и пищала Пузикова. Перед кем она так заливается? Ромка заглянул в щелку между разошедшимися тесинами. Вот оно что: совсем спелась с молчуном Аркашкой. Даже к себе затащила. А вот Ромке никак не удается сдружиться с Аркашкой. А так хотелось, так хотелось!

В узенькую щелку Ромка видел лишь Аркашку, и то одну его спину. Тот сидел за столом на веранде и, не разгибаясь, что-то писал. Пузикова, видимо, примостилась где-то сбоку. Слышно было, как она тараторила, то и дело заливаясь смешком.

Ну и пусть, пусть молчун Аркашка наслаждается хихиканьем Пузиковой, она хоть кого заговорит! Ему, Ромке, какое дело до этого? Только бы она про него не сболтнула. А сболтнет — плакала тогда ее косичка. Ромка вот сейчас забежит за Стаськой. Со Стаськой они придумают какое-нибудь интересное дельце.

Ромка уже взялся за тяжелый засов, когда на улице, гукая, остановилась машина. Метнулся к окошку, выходящему на улицу, и замер. У калитки стоял совхозный грузовик. А из кабины вылезала веселая, развеселая мать.

— Смотри, Вась, не забудь заехать! — говорила она, опуская на землю загорелую без чулка ногу.

Мать не заметила, как крепдешиновая с вишневыми разводами косынка, съехав с плеча, зацепилась за дверку машины. Зато шофер заметил. Поймав на лету легкую, словно пушиночку, косынку, он высунулся из кабины и ловко накинул ее на шею матери.

Ромке вдруг стало неприятно смотреть на мать и шофера, и он опустил глаза. Но чем, скажите, пожалуйста, чем так понравился матери этот толстощекий нахальный парень? В это мгновение он жалел и ненавидел свою мать.

Но вот дверка грузовика захлопнулась, басовито взвыл мотор, и машина, пыля, понеслась по улице. А мать уже шагала по двору, беззаботно размахивая хозяйственной сумкой.

— Верочка, мой-то дома? Не знаешь? — заметив на веранде соседнего дома Пузикову, спросила мать.

Теперь в окошечко-сердечко Ромка не видел мать, но ему было слышно, как она замедлила шаг, дожидаясь ответа. Что-то сейчас скажет Пузикова? Ну конечно, насплетничает, да к тому же еще и приукрасит. Под ложечкой у Ромки заныло.

— Здрасте, тетя Ася! — пропищала Пузикова. — С приездом!.. Вы о Ромашке спрашиваете?

Ромка в этот миг совсем похолодел. Ну чего она тянет? Можно ли так выматывать из человека душу?

— Я, тетя Ася, — помолчав, снова затараторила Пузикова, — ранехонько ходила на базар за овощами. И знаете, столько там видела мальчишек, столько мальчишек! Стоят и торгуют. Кто чем. Прямо настоящие купцы! И как только родители такое позволяют! А вернулась домой, обед стала готовить. Может, Ромашка, тетя Ася, к вам в совхоз укатил? Я его нынче совсем не видела.

— Не видела, говоришь? — переспросила мать.

— Нет, тетя Ася, не видела. Ни разочка не видела!

Ромка облегченно вздохнул, подкрался к двери и отодвинул засов. Когда мать появилась в комнате, Ромка лежал на диване, притворившись спящим.

— Роман, ты дома? — удивилась мать. — А почему не встречаешь?

Ромка потянулся, зевнул.

— Спишь? Неужели тебе мало ночи?

Мать лишь вскользь взглянула на сына. И не заметила на его лице ни тревоги, ни мучительных переживаний. Она равнодушно прошла мимо Ромки. А он молчал, затаившись, весь сжавшись в комок. Тогда мать опять со смехом сказала:

— Да очнись ты, сонуля!.. Боже мой, какая духота в комнате! Разве трудно открыть окно? А мусор у тебя откуда на полу?

— Это я трубу клеил… подзорную. — И Ромка не сразу поднял голову, не сразу встал. — А ты чего-то привезла?

Он присел перед сумкой на корточках. Ого, помидоры, огурчики. И даже пакет с вишней.

— Подожди есть, помыть надо, — наставительно проговорила мать, распахивая окно. — А вишню оставь к чаю. Знаменитая Владимирка. Восемь лет ее выхаживала!

— Так вкуснее, мам, — с жадностью кусая то огурец, то помидор, сказал Ромка.

Через два часа мать опять уехала к себе в совхоз.

И Ромка был рад этому. Только зачем она увезла особой новый шерстяной костюм отца, совсем-совсем новый, купленный им за полгода до смерти?

Он бежал к морю и напевал:

Напевал негромко, напевал так, чтобы самому только было слышно. И вдруг чей-то голос:

— Тихий! Стоп!

Поднял Ромка голову, а перед ним штурман Саша. Поздоровались.

— Как она жизнь, Роман? — спросил Саша, доставая из потертого кожаного портсигара папиросу.

Ромка насторожился. А что, если Пузикова растрезвонила Саше о вчерашней встрече с ним, Ромкой, на рынке? Пожимая плечами, он выжидающе протянул:

— Жизнь?.. Ничего… Нормально.

А сам искоса нет-нет да в лицо Саше взглянет. Ну что, скажите, творится в последнее время со штурманом? Хмурое, совсем почерневшее от загара лицо заросло редкой жесткой щетиной, синяя фланелька помята, ботинки не чищены.

— Значит, нормально? — Саша затянулся. — Это хорошо… когда нормально. Хуже вот… если ненормально.

У Ромки округлились глаза. Уж не посадил ли штурман где-нибудь на мель катер?

А Саша все дымил и дымил. Ромка уж стал подумывать о том, как ему улизнуть, пусть штурман сам выпутывается из своих неприятностей, как вдруг Саша, затоптав каблуком папиросу, потащил его на противоположную сторону улицы.

— Мороженым сейчас угощу, — говорил Саша, держа Ромку за руку, будто боялся, как бы тот не вырвался и не убежал. — Знаешь… в жару мороженое полезно.

На углу в круглой будке, похожей на милицейскую — такие будки Ромка в Горьком видел, — клевала носом мороженщица.

— Какое у вас — эскимо, пломбир? — спросил Саша, заглядывая в узенькое окошечко.

— Ты что, разбойник, пугаешь? — всполошилась спросонок пожилая продавщица с бородавкой на носу. — Прямо труба, труба ерехонтова.

Саша через силу улыбнулся.

— Я не пугаю, а спрашиваю: какое у вас мороженое?

• Предыдущая
• 12/82
• Следующая