Двадцать семь костей - Нэсоу Джонатан - Страница 7

– Копать мы не будем, – ответил Фил Эпп, вытаскивая из-под рубашки оружие – внушительного вида полуавтоматический пистолет, судя по его затвору и диаметру дула, тридцать восьмого или сорокового калибра.

– Что, черт возьми, происходит?!

– Тебя интересует короткая или длинная версия?

– Начнем с короткой.

– Здесь нет сокровищ. Снимай рубашку.

Сначала Энди подумал, что его разыгрывают. Но после того как Эмили тоже сняла с себя одежду (температура в пещере и днем и ночью была около сорока градусов по Цельсию) и опустилась перед ним на колени, он решил, что это какая-то сексуальная игра. Правда, он не мог понять, зачем им понадобилась эта проклятая пушка. Но потом и Фил, к нарастающему ужасу Энди, отдал пистолет Бенни и снял свою одежду.

Даже в самом страшном кошмаре Энди не мог представить себе те унижения, через которые ему пришлось пройти в следующие несколько часов. По крайней мере в физическом плане. Потом его оставили на некоторое время одного в темноте со связанными руками и ногами и кляпом во рту. Затем мучители вернулись и подвергли его новым издевательствам. Все это время Бенни стоял с пистолетом в руке, но не раздевался и, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему.

Когда Энди пошутил насчет того, что хочет выслушать длинную версию, он уже понимал, что его не выпустят из пещеры живым. До этого момента он мог еще постараться убедить Эппов, что им нечего бояться, что он не станет обвинять их в похищении и изнасиловании. «Господи Иисусе, кому я об этом расскажу? По-вашему, я хочу, чтобы об этом кто-то узнал?»

Но теперь этот аргумент был бессмысленным. В беспощадном пылу садомазохистского танго между ними возникла крепкая связь. Все трое могли читать мысли друг друга по глазам, движениям тела, и Эппы знали, так же, как и Энди, что, если ему удастся освободиться, он обязательно выдаст их. Он хотел, чтобы они умерли, исчезли с лица земли вместе с воспоминаниями о том, что они с ним сделали. Он сам с радостью убил бы их голыми руками, будь у него такая возможность.

Но такой возможности ему не представилось. Фил Эпп взял Энди за плечи, Бенни – за ноги, а Эмили пошла вперед, освещая дорогу пропитанным керосином факелом, через еще один коридор, более высокий и узкий, чем остальные. Они оказались в четвертом зале, самом маленьком из всех. Там Энди увидел деревянный крест, сделанный из тяжелых, соединенных вместе бревен, лежавший горизонтально на гладком известковом полу.

– Будет больно? – спросил он, когда его укладывали на крест.

– Не очень, – ответил Фил, на мгновение исчезнув из поля зрения Энди, а затем снова появившись у него над головой. – Лежи спокойно.

Фил привязал голову Энди к вершине креста широким кожаным ремнем, который тот так хорошо узнал за последние часы.

– Пожалуйста, – произнес Энди.

– Что «пожалуйста»? – спросила Эмили, которая вместе с Бенни прикручивала к кресту руки Энди нейлоновыми веревками. В ее голосе звучало скорее удивление, чем раздражение, словно она решила, что, связанный, Энди потерял способность говорить.

– Пожалуйста… не надо…

Ответ был неуместен. Энди закрыл глаза, пока Эмили и Бенни привязывали его лодыжки. Когда он открыл их снова, то слева от него маячило лицо Эмили. Рядом стоял Фил, держа в одной руке факел, а в другой – камеру «Полароид». Бенни согнулся над Энди справа в шитом золотом саронге и с мачете в руке.

Энди осталось пережить только несколько отрывочных мыслей и несколько физических ощущений, которым не суждено было стать воспоминаниями. Он слышал, как все трое переговаривались на неизвестном ему языке, видел свет факела, отражающийся на лезвии мачете, когда Бенни поднял его и потом с силой опустил ему на запястье. Энди почувствовал тупой холодный удар. Когда полилась кровь, боль запульсировала в его руке, разлившись по всему телу. Лицо Эмили нависло над Энди. Ее широко открытый рот со сколотым зубом, как у игрушечного клоуна, постепенно приближался к Энди, пока не закрыл от него окружающий мир.

«Не ходи туда», – пронеслось у него в голове, когда Эмили зажала ему пальцами нос и закрыла рот своим ртом.

Холли установила для себя несколько правил. Под кайфом она не садилась за руль, не выходила на работу и не показывалась детям. Это означало, что свое новое приобретение она сможет испробовать только после десяти часов вечера. Холли свернула тоненький косяк и вышла на улицу покурить.

Ночь стояла тихая и безлунная, но звезды сияли так ярко, что можно было читать. Температура казалась идеальной, хотя у Холли не было термометра, а в воздухе пахло тропиками. Этот запах трудно описать словами и еще сложнее его забыть. Удивительное сочетание сладости и влажной земли, спелых фруктов, гниения и нежного аромата розовых кустов, посаженных над пустой могилой. В большинстве хижин и домиков, усеявших безлесный склон, света не было, но Холли видела Любопытного Фрэна – своего ближайшего соседа. Он лежал в шезлонге на отгороженной ширмами веранде своего дома и писал что-то в сиреневато-белом свете фонаря «Колеман». Фрэн поднял голову и помахал ей рукой. Она показала сигарету, приглашая его присоединиться. Он покачал головой.

Сделав глубокую затяжку, Холли почувствовала, что начинает расслабляться – первый раз за день после столкновения с членоголовым из «Синей долины». После второй затяжки она призналась, что Винсент не обманул ее: это была отличная травка. Дурман улетучивался в мгновение ока.

Холли облизнула кончики большого и указательного пальцев, затушила сигарету, повернулась и вошла в дом. Но едва она отодвинула ширму, как услышала плач Дон и поспешила в детскую.

– В чем дело, малышка?

Всхлипывания, икота.

Холли включила ночную лампу на батарейке, стоявшую между двумя кроватками. Десятилетнего брата Дон мог разбудить разве что торнадо. Холли откинула москитную сетку и склонилась над узкой кроваткой девочки.

– Малышка, расскажи тете Холли, в чем дело.

Дон промычала между приступами икоты:

– Мне… что-то попало в глаз.

«Ох, – подумала Холли. – Плохи дела».

– Дони, сегодня утром, когда я забирала тебя из школы, ты меня спросила, почему у меня красные глаза и не плакала ли я. Тогда я ответила, что мне просто что-то попало в глаз. Но я солгала. Это была ОВВ. Большая, толстая ОВВ.

Когда два года назад Холли взяла на себя роль матери-одиночки, она почувствовала себя такой неподготовленной, что даже не пыталась скрывать свою некомпетентность. Когда она понимала, что поступает неправильно – например, заставляет детей укладываться до захода солнца или пытается помочь Марли с домашним заданием, вместо того чтобы предоставить ему свободу действий, поскольку он будет очень долго возиться и ей будет неприятно на это смотреть, – то без проблем находила оправдание, придумав ОВВ, ошибку в воспитании, и сразу же меняла правила.

– Нет. – Дон отрицательно покачала головой.

– Не надо, – сказала Холли. – Если ты чего-то боишься или тебя что-то огорчает, то лучше рассказать об этом, вместо того чтобы держать в себе. Даже если ты взрослая.

– Тогда ты первая. – Дон повернулась к Холли. У нее были на удивление яркие голубые глаза и смуглая кожа, чуть темнее ее золотистых волос, заплетенных в тугие косички (помимо всего прочего, на новой работе Холли научилась плести вест-индские косички). «Шане ид» (нетипичная еврейка) – так сказал бы о своей смуглой правнучке покойный дедушка Холли – раввин. Конечно, не без доли иронии.

– Ладно. – Холли сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, показывая племяннице, как ей тяжело. – Когда я работала в «Синей долине», один из моих клиентов сказал мне очень неприятную вещь, и меня это обидело.

– А ты ему сказала, что за это можно получить по морде?

Холли засмеялась. Ребенок учит тебя не меньше, чем ты его. Просто многие не обращают на это внимания.

– Нет. Хотя следовало бы. Но вместо этого я просто убежала. Теперь твоя очередь.

– Я думала о том, что может случиться что-то плохое.