Девушка по имени Судьба - Гланк Гуиллермо - Страница 29

• Предыдущая
• 29/97
• Следующая

Крепко обняв на прощание Августо и Росауру, он отправился в путь.

Росаура украдкой смахнула слезу. Августо тоже очень хотелось плакать, но он не мог себе этого позволить, поскольку остался теперь единственной опорой для матери.

Чтобы не давать волю слезам и не впадать в тоску, Росаура решила загрузить себя работой. Но только успела бросить белье в корыто, как услышала у себя за спиной голос Энрике:

— Росаура, времени у нас немного. Собирай вещи, если хочешь поехать со мной!

— Я сейчас, мигом, — сказала она, больше не сдерживая слез. — Августо! Иди сюда скорей. Мы едем с Энрике!

По возвращении Гонсало из приграничных земель его ждал сюрприз: Маргарита объявила, что беременна.

Поначалу это известие привело его в бешенство, но Маргарита поклялась, что под угрозой смерти не признается никому, кто является отцом ее ребенка.

— Поверь, никто никогда не узнает, что он твой, — умоляла она Гонсало. — Только не заставляй меня отказаться от него.

— Ладно, успокойся, — примирительно молвил он. — Рожай! В конце концов, это мой единственный ребенок.

О том, что дома его ждет беременная жена, Гонсало, конечно же, Маргарите не рассказывал. Он по- прежнему с трудом выносил Марию и, выслушивая опасения доктора о возможном выкидыше, про себя желал, чтобы именно так все и случилось.

Однако Мария постепенно стала поправляться, и Гонсало ничего не оставалось, как смиренно дожидаться родов.

Но времени ей он уделял все меньше и меньше, ссылаясь на занятость. А дел у него действительно было выше головы. Байгоррия успешно протолкнул в конгрессе проект Гонсало, индейцы и помещики сочли его выгодным для себя, и обмен земли на скот шел полным ходом.

Байгоррия получил свой куш от Гонсало, да еще и продвинулся по службе — как автор удачного проекта, позволившего правительству расширить государственные границы и заодно утихомирить воинственных индейцев. Впервые за долгие годы возможность мирного сосуществования с индейцами обрела форму конкретного договора.

Однако Гонсало изложил Байгоррии только первую часть своего плана, а вторую, секретную, он поведал отпетому бандиту — Бенито Рамиресу.

По заданию Гонсало тот собрал верных людей, загрузил повозку водкой и отправил их спаивать индейцев. А поскольку водка шла исключительно в обмен на скот, то Гонсало не только восполнил все свое поголовье, отданное за приобретенные земли, но и значительно приумножил его.

Индейцы же, лишившиеся части земель, постепенно лишались и вырученного за нее скота, но пока не понимали, в какую ловушку загнал их хитромудрый Гонсало Линч.

Вся эта криминальная деятельность Гонсало проходила втайне от дона Мануэля, и уж тем более — от дона Федерико, вынужденного узнавать о жизни сына от Марии либо из газет, печатавших светскую хронику. С тех пор как состоялась помолвка Адальберто, Гонсало ни разу не переступил порог родительского дома и вел себя так, будто отец для него вообще перестал существовать.

Дон Федерико очень страдал из-за этого, но еще больше его убивало странное поведение Адальберто, который сразу после помолвки уехал в Европу и лишь изредка посылал оттуда весточки, справляясь о здоровье своего покровителя, но никогда не спрашивая о Виктории.

Между тем здоровье дона Федерико нельзя было назвать даже удовлетворительным. Сердечные приступы следовали один за другим, и старик Линч отчетливо сознавал, что любой из них может стать для него последним.

Поэтому, получив известие о возвращении Адальберто в Альто-Валье, он продал фамильный особняк, свернул все свои дела и отправился к младшему сыну.

Адальберто был обрадован, но и удивлен неожиданным визитом дона Федерико,

— Я сам собирался ехать к вам на днях, — сказал он.

— И хорошо, что я тебя опередил: в Санта-Марии мне больше делать нечего, — грустно молвил дон Федерико. — Дом я продал, Гонсало от меня отвернулся. Да и чувствую себя неважно. Постарел, сдал…

— Вы больны, дон Федерико? — встревожился Адальберто.

— Нет, просто старость берет свое. И ошибки, совершенные за долгую жизнь, давят. Ради этого я, в общем, и приехал к тебе.

Он протянул Адальберто мешочек с золотыми монетами, сказав, что это лишь малая часть долга, который бы следовало вернуть.

— Вы ничего мне не должны…

— Должен! Я вернул тебе только те деньги, которыми ты выручил меня в трудную минуту. Но мой долг перед тобой — гораздо больше, и его мне уже, видимо, никогда не удастся оплатить сполна.

— О чем вы говорите, дон Федерико? Это я перед вами виноват! Я же знаю, как вы переживаете из-за того, что я разорвал помолвку с Викторией. Но для этого у меня были причины, поверьте, — взволнованно заговорил Адальберто.

— Да, я обеспокоен, хотя и не это имел в виду, когда упомянул о долге. Ты вот не спрашиваешь о Виктории, а с нею творится что-то неладное. Известно тебе, что она сначала ушла в монастырь, а потом вообще куда-то исчезла? Никто не ведает, где она сейчас.

— Боже мой! Я этого не знал, — пришел в ужас Адальберто. — Пожалуй, мне следует открыть вам одну тайну. О помолвке и о многом другом, связанном с Викторией.

Он рассказал дону Федерико все, в том числе и передал содержание их последнего разговора с Викторией.

— Я оттолкнул ее, хотя и знал, что ей некуда идти, — казнил себя Адальберто. — Не смог пересилить обиды. Даже и сейчас еще не могу простить Викторию, не нахожу оправдания ее поступку. Как она могла отдаться мужчине, который ее не любил?

— Точно так же, как смогла твоя мать, — сказал дон Федерико.

— Моя мать? О чем вы? — вскочил со стула Адальберто, но подойдя вплотную к дону Федерико, увидел, как тот побледнел и стал задыхаться. — Вам плохо?

Дон Федерико с трудом перевел дух и вновь заговорил:

— Не пугайся, со мной это бывает. Сядь и выслушай меня, пожалуйста… Твоя мать была женщиной бесхитростной и нежной…

— Не надо сейчас говорить, вам может стать хуже, — остановил его Адальберто, но дон Федерико возразил:

— Нет, хуже мне станет, если я по-прежнему буду молчать. Мануэла, твоя мать, всегда верила в любовь. И любовь пришла к ней, но принесла ей только страдания. Тогда Мануэла попыталась спастись, уйти из нашего дома, но моя жена уговорила ее остаться. Мануэла помогала ей жить и справляться с болезнью. А я… Я воспользовался чувством Мануэлы…

— Вы?!

— Да, Адальберто, я и есть тот подлец, который оставил твою мать с ребенком.

— Как же вы могли! Я вам верил!.. — воскликнул Адальберто, задыхаясь от возмущения.

— Мы, мужчины, часто бываем слабыми, когда нами овладевает страсть. А твоя мама… Ты не вини ее, она сделала это из любви. Во всем виноват я один! А маму прости, сынок…

Последние слова он произнес так тихо, что Адальберто скорее угадал их по движению губ, нежели услышал. Голова дона Федерико безвольно откинулась на спинку кресла.

Адальберто бросился к нему, надеясь растормошить его, привести в чувство.

— Отец! Не оставляй меня! Я прощаю маму, прощаю тебя. Не уходи, отец! Ты слышишь меня? Я люблю тебя, люблю, — в исступлении кричал Адальберто, видя перед собою остекленелые зрачки дона Федерико.

Затем, спохватившись, он вызвал врача, но тот лишь подтвердил, что дон Федерико умер.

— Боже мой, он так и не узнал, что я его простил, — плакал как дитя Адальберто. — Не услышал, как я назвал его отцом…

Сразу же после похорон он отправился в Санта-Марию — известить о случившемся Гонсало и разыскать Викторию.

А тем временем Гонсало узнал от нотариуса о продаже дома и, разгневанный, устремился в Альто-Валье, надеясь там увидеть отца и потребовать свою часть от продажи дома.

Таким образом, братья, сами того не ведая, двигались навстречу друг другу, и судьба свела их в придорожной таверне, где оба остановились перекусить.

Ошеломленные этой внезапной встречей, оба некоторое время молча смотрели друг на друга, а затем Адальберто, очнувшись первым, вымолвил:

• Предыдущая
• 29/97
• Следующая