Девушка по имени Судьба - Гланк Гуиллермо - Страница 96

• Предыдущая
• 96/97
• Следующая

— Дай-ка и мне посмотреть, — попросила Мария и, открыв первую страницу, прочитала: «Посвящается мисс Элеоноре Паркер».

— Какая чудесная была женщина, — растроганно сказал вошедший в кухню Энрике. — Поздравляю тебя, сынок. Мы все очень многим ей обязаны. Для всех нас она была настоящей учительницей.

И в ушах его зазвучал голос мисс Паркер: «Мой отец был рыбаком и говорил мне: будь как море, дочка, никогда не прекращай борьбу. А перед смертью, глядя на меня своими синими как море глазами, сказал: и если в борьбе против несправедливости, ненависти и зла тебе придется расстаться с жизнью, уходи спокойно, как я, с чувством собственного достоинства и улыбкой на губах…»

Так она и умерла, их учительница, мисс Паркер, и Энрике невольно поник головой.

— Ну вот, все приветы и кончились, и новости тоже, — говорила между тем Милагрос.

— Значит, на Рождество ни одного сюрприза? — разочарованно протянули бабушки.

— Почему же? На Рождество вас ждет один, но очень большой сюрприз.

Сюрпризы в канун Рождества начались с утра, потому что приехали Амансио с Мануэлой и Хосе и привезли с собой что-то огромное и очень длинное.

Сверток внесли в большую гостиную и закрыли ее. Милагрос, пошептавшись с Мануэлой, объявила детям, что гостиную откроют только вечером. Зато все взрослые просто не выходили из гостиной. Дети сгорали от любопытства, Паулине стоило больших трудов удержать их от вторжения. Только угроза, что Санта Клаус не принесет им подарков, образумливала стайку непосед.

— Это Рождество мы будем встречать по-европейски, — объявила Мануэла, снимая со свертка веревки.

В свертке оказалась елка, и все с наслаждением вдохнули чудесный смолистый запах.

— Мы украсим ее, повесим всевозможные сладости, а под елку положим для всех подарки.

— Представляете, как изумятся и обрадуются ребятишки! — продолжала Мануэла.

Но и взрослые обрадовались, как дети. — Так, наверное, встречали Рождество мои родители в своей далекой Испании, — сказала Мария, всплеснув руками. — Пойдем, Виктория, пороемся в наших шкатулках, поищем украшения.

Бабушки завязали на елке разноцветные банты, повесили свои длинные бусы, а потом стали развешивать марципановых зверюшек, пряничных человечков, орехи и апельсины, и вышла не елка, а настоящее чудо! — аппетитная, ароматная.

Когда в гостиную вошли приехавшие Камила и Мариано, они восторженно ахнули.

— Точно такую же мы нарядим моим деткам в школе! — закричала Камила.

Потом она прижалась к матери, словно чувствуя себя маленькой девочкой, притянула к себе за руку любимую тетушку Марию и, обняв обеих, тихо сказала:

— Скоро и я вам подарю внучку или внучонка. Это и есть мой рождественский сюрприз.

Сестры бросились целовать Камилу. Столько лет у них с Мариано не было детей! Как переживала бедняжка Камила! Она окружила себя чужими ребятишками, любила их, радовалась, но порой говорила с невольным вздохом:

— Что ж, такова моя судьба: у меня рождаются стихи, а не дети.

Но она всегда чувствовала, как обрадовался бы ребенку Мариано, каким бы он был чудесным отцом. Мариано никогда не упрекал ее, обожал и восхищался как в юности, не было горечи и в его обращении «с племянниками, но Камила чувствовала, что в душе мужа может забить необыкновенный источник радости и открыть его может только ребенок. И вот она родит ему долгожданного малыша! Невольно на глазах Камилы заблестели слезы. Невольно повлажнели глаза сестер. И все три женщины крепко-крепко обнялись.

— Пойдем, ты полюбуешься на нашего с Энрике Мартина, — шепнула Мария и повела Камилу в детскую.

Но страсть к путешествиям увлекла Мартина в кухню, он оползал ее всю, обнаружил в углу запасы изюма и колотых орехов, уселся и стал не спеша подкрепляться то одним, то другим. За этим занятием и застали его три взволнованные женщины, которые успели уже обежать весь дом. Шурша юбками, они кинулись к нему, подхватили несколько перепуганного малыша и покрыли страстными поцелуями.

Вскоре приехали и Лусия с Пабло и с детьми. Снова объятия, восклицания, поцелуи. Старшие девочки уселись поболтать, малыши затеяли возню.

Женщины накрывали на стол, мужчины беседовали и курили, и все вдыхали аппетитный запах жарящейся индейки.

— Как жаль, что с нами нет мамы Маргариты, — с невольным вздохом сказала Лусия, и каждый припомнил что-то свое, хорошее и доброе, про эту достойную женщину, которая окончила свои дни в кругу любящей семьи, окруженная заботой детей и привязанностью внуков.

Но вот наконец все готово. Взрослые распахнули двери гостиной, и дети застыли перед невиданным зрелищем: удивительное дерево протягивало к ним свои пушистые ветки, полные чудесных плодов.

— Пусть таким же щедрым будет для нас весь будущий год! — пожелал с доброй улыбкой Энрике.

Мария села за пианино и заиграла рождественский псалом, который она разучила с детьми, но запели все: и дети и взрослые, славя пришествие на землю Бога любви.

— Ну а теперь за стол! Все успели страшно проголодаться! — пригласила всех Виктория еще звенящим от слез голосом, и все чинно и торжественно двинулись к праздничному столу.

Рассевшись, все поглядели друг на друга — вот она, одна большая семья, вместе с Браулио и Паулиной одна большая семья. И, как всегда за рождественским столом, одно место пустовало — место для путника, для несчастного, которому не повезло и он оказался в рождественскую ночь в пути без крова и пищи. Был несчастный и в их семье, но если его не было с ними под их общим кровом, то никто не изгонял его из своего сердца. О нем помнили, ему сострадали.

И когда все подняли бокалы, поздравляя друг друга со счастливым Рождеством, раздался стук дверь. Открывать ее бросились все. На пороге стоял высокий почти седой мужчина.

— Августо! Сынок! — первым узнал его и бросился к нему Энрике.

— Входи, Августо, мы рады тебе и все вместе поздравляем тебя с Рождеством, — присоединился к отцу и Адальберто-Катриэль.

Женщины молчали, но, глядя на их ласковые растроганные лица, полные доброжелательности и привета, Августо понял, что путь страдания и искупления окончен и он наконец в кругу любящей семьи. С глухим рыданием припал он к груди Энрике и будто маленький мальчик пролепетал:

— Простите меня!

Круг сомкнулся, пустота в нем восполнилась, он был вновь неделим и неразрывен — живой, подвижный, меняющийся круг семьи…

А когда все поужинали и дети порадовались своим подаркам, все опять уселись вокруг стола, чтобы исполнить старинный обряд — обряд зажигания свечей.

Первую свечу зажег Адальберто-Катриэль за красивейшую в мире женщину — Милагрос.

Вторую зажгла Милагрос за лучшего из мужчин — Адальберто-Катриэля.

И все вместе они зажгли свечу за своих матерей — лучших в мире, любимых, любящих и заботливых.

К трем свечам присоединилась четвертая— Милагрос зажгла ее за своих братьев — старшего Анибала и младшего Хуансито. И все вспомнили того, кто творил много зла, но раскаялся и ушел в мир иной. А потом пожелали долгого и счастливого пути другому, младшему брату.

Загорелась пятая свеча — Катриэль зажег ее за Камилу: счастья тебе, сестренка! Да не оскудевает в нас с тобой ток жизни и дуновение творчества!

Шестую свечу Катриэль зажег за человека, которого выбрал бы себе в отцы, если бы он не был ему отцом, и все растроганно посмотрели на Энрике, пожелав ему счастья и благоденствия.

— В эту ночь прощения и милосердия, — сказала Милагрос, — я зажгу свечу за человека, которому так и не открылся истинный свет любви, но мы вспоминаем его с любовью и состраданием, я зажигаю свечу за нашего с тобой отца, Лусия, — и она зажгла свечу за Гонсало. И еще одна свеча загорелась за тех, кого нет, но кто всегда жив в сердце, и все вспомнили Асунсьон.

— Ты страдала и жертвовала молча, чтобы не ранить тех, кого любила, — сказала Мария. — Ты посвятила жизнь тому, во что верила, и пусть недолгое время, но была счастлива. Жизнь подарила тебе сына, но мы все чувствуем себя твоими детьми.

• Предыдущая
• 96/97
• Следующая