Домовенок Кузька и Вреднючка - Александрова Галина Владимировна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/10
• Следующая

— Тогда я не буду Фенечку возвращать, — грустит шишига, — мне нельзя добрые поступки шовершать. От них шерштка выпадает и зубы отвалятся.

— Смотри! — горячится Кузька. — У меня зубы — во! Шерстка — во! Мышцы — во! Кулаки — во! И ничегошеньки не отваливается! А я этих добрых поступков несколько миллионов за семь веков насовершал.

— Нешколько миллионов? — удивляется шишига. — А это много?

— Даже больше, чем пять, — авторитетно заявляет Кузька.

— И ничего не отвалилось? — радуется шишига.

— Ничего! — выгибает грудь колесом домовенок.

— Тогда и я не боюсь! Тогда и у меня не отвалится! Тогда и я миллион добрых поштупков шовершу! А это даже больше, чем пять!

— Я вот чего надумал, — шепчет ему Кузька.

Сидят в норке шишига и домовенок, шепчутся, интриги плетут. Хорошо в норке у шишиги! Солнышко в окошко светит, цветочек стоит, постелька лежит, посуда чистая. И Корогуши нигде рядом нет. Не знает она про шишигину норку, да и знать ей незачем.

И вот пришел вечер.

— Свечку сгрыз? — спрашивает Корогуша.

— А как же! Вкушная швечка была! — отвечает шишига.

— Хорошо. Пока бабка будет новую искать, мы в темноте столько безобразий натворим, что отсюда не только кошки, но и люди сбегут. Дедушку в этот раз ронять будем?

— А как же? Уж больно он кричит занимательно. Обязательно будем, — хитрит шишига. — Вот весело будет!

На самом деле ему совсем не весело. Нет, правильно домовенок Кузька говорит, надо быстрее от Корогуши избавляться.

Понимает это шишига, но все равно побаивается: а вдруг, если он за Анютку заступится и Фенечку вернет, у него шерстка выпадет и зубы отвалятся? Жалко ему шерстку, а еще жальче Фенечку. К тому же Кузька обещал, что от добрых поступков никакого вреда не будет. А Кузьке можно верить. Хоть и не умеет домовенок хулиганить, а все равно — хороший.

Постепенно все в доме затихло.

Храпит дед, тихо сопит бабушка Настасья, ровно тикают ходики. Только Анютка не спит. Нельзя ей спать. Должна она помочь Кузьке и шишиге Фенечку вернуть и Корогушу прогнать. Нельзя ей спать, а хочется.

«Я только на минуточку глаза прикрою, все равно в темноте ничего не видно, — думает Анютка, — полежу так, а потом снова открою».

Мал Баюнок, да силен. И снов у него в запасе видимо-невидимо, один интереснее другого: и про далекие страны есть, и про принца на белом коне, и просто про коня, без принца. Выбирай — не хочу.

Сама не заметила Анютка, как уснула. Но это — ничего. Зато Кузька не спит. Домовые — они целыми неделями не спать могут и ничуть при этом не устают, потому что они совсем не такие, как люди. Сидит Кузька на своем шестке любимом, сидит, ножками болтает, хозяйство свое обозревает. Хорошо у него в хозяйстве! Порядок везде! Только кошки нет и гераньки самой маленькой на окошке не хватает.

Но это не тревожит домовенка. Знает он, что геранька в норке v шишиги стоит, живая-невредимая, а кошка за дверью притаилась, ждет своего часа. А вот и она. Только выходит почему-то не из-за двери, а из-под лавки.

Как она туда попала? Кузька ведь точно помнит, что в дом она не входила!

— Ой, голова бедовая, — вдруг вспоминает он, — это же не Фенечка, это Корогуша в нее обратилась!

Теперь надо быть внимательнее.

Вот увидела ненастоящая Фенечка бабушки Настасьи вязанье, улыбнулась противненько — ненастоящие кошки очень противно улыбаются — и тихо так к вязанию крадется. Хочет, наверное, весь носок распустить и нитки спутать.

Но не тут-то было. Спрыгнул Кузька с шестка своего да как плеснет кошке-Корогуше под ноги масла! Испугалась Корогуша, хотела было убежать, да лапы ее по маслу скользят.

Тут и шишига подоспел. Запрыгнул на стол и банку с вареньем прямо на Корогушу опрокинул. Взвыла Корогуша. Растеклось варенье от носа до хвоста, а Корогуши его страсть до чего не любят!

— Анютка — свечу зажигай, — командует Кузька, — шишига — из дома ее не выпускай, Фенечка — попугай ее хорошенько, чтобы век помнила, как в избу мою нос совать!

Такой тут гам поднялся! Анютка дрему прогнала, свечку припрятанную из-под подушки достала. Горит свеча ярко. Видно, как шишига Корогушу за хвост держит, из дома не выпускает, видно, как настоящая Фенечка в дом вбежала: глаза зеленым огнем горят, коготки из мягких лапок показались. Спинку кошка выгнула, шерсть дыбом, шипит — даже Кузьке страшновато стало. Чего уж про Корогушу-то говорить.

А кто бы на ее месте не испугался? Лапы по маслу скользят, варенье глаза залепило, за хвост кто-то держит, в ухо кто-то шипит, да еще перед самыми глазами два зеленых огонька горят.

Бабушка с дедом проснулись, видят — две Фенечки. Только одна вся в варенье да в масле, а другая — нормальная, чистая, на ту, что грязная, лапами машет и шипит. Ничего не могут понять дед с бабушкой Настасьей. А тут Корогуша сообразила наконец-то невидимой сделаться и растаяла в воздухе. Вместе с вареньем. В этот раз уже навсегда растаяла. Кому же захочется в дом возвращаться, где над тобой так подшутили? Корогуши только сами любят над другими шутить, а когда над ними шутят — обижаются. И от обиды уходят навсегда.

Так что осталась в доме только одна Фенечка — настоящая. А от ненастоящей осталась только лужица масла, да и ту Кузька быстренько тряпочкой вытер.

Посмотрел на все это дед, почесал рукой в затылке и говорит:

— Что же это такое получается, бабушка Настасья? Это значит, я зря нашу кошку из дома выгнал и недобрыми словами обругал?

— Так и получается, — вздыхает бабушка.

— Вот теперь и не знаю, — пригорюнивается дед, — как нашей кошке в глаза смотреть. Захочет ли она в дом наш возвращаться? Обидел я ее, крепко обидел.

— А ты ее спроси, — советует бабушка.

А у кошки и спрашивать не надо. Она же весь разговор слышит. Это только люди считают, что кроме них никто их речь не понимает. А на самом деле это не так. И кошки, и лягушки, и даже травинка малая все прекрасно понимают. Только виду не подают, потому что стесняются.

Прыгнула Фенечка деду на колени, трется об него головой, мурлычит.

Дед слов песенки не понимает, но видит, что простила его кошка. Гладит ее рукой и радуется.

А шишига сидит под лавкой и проверяет, не отвалились ли у него зубы. Страшно сказать: за один день столько хороших дел сделал! И совсем не стыдно ему за эти хорошие дела!

— Ой, щекотно, ой, не могу, — заливается шишига.

Непривычно ему. Никогда еще лохматульки его никто не вылизывал. Держит шишигу кошка двумя передними лапами, мягко держит, коготки не выпускает, а сама языком его шерстку чистит. Язык у нее шершавый: и моет, и сразу причесывает. На глазах хорошеет шишига. А Кузька вокруг вертится, мешает, замечания делает, советы подает:

— Не так ты лижешь, теха-недотеха, не так, надо против шерсти лизать, тогда шерстка пышнее лежать будет.

— Против шерстки неприятно, — не обижается кошка, — если я против шерстки лизать буду, он своим криком всех мышей в округе распугает. Безработная останусь.

— Ой, лицо не надо, — пищит меж тем шишига, — я лицо отродясь не мыл, его мыть нельзя, а то нош кривой будет.

— Кто это тебе сказал? — испугался Кузька.

Он-то лицо, почитай, каждый день моет. А в зеркало давно не смотрелся. Может, у него уже нос кривой, а он не знает?

— Корогуша шказала, — прикрывает руками мордочку шишига.

— Нашел кого слушать, — горячится Кузька, — давай, Фенечка, мой ему мордочку, хоть посмотрим, какой он под грязью!

— Не дамся, — кричит шишига, — я щекотки с младенчештва не переношу.

— Ну что с ним делать? — суетится домовенок. — Как умыться заставить?

— А ты как умываешься? — шепчет на ухо Кузьке кошка.

— Летом в росе бегаю, а зимой в снегу кувыркаюсь, — тоже на ушко отчитывается Кузька.

• Предыдущая
• 8/10
• Следующая