Любовь против правил - Вальтер А. И. - Страница 3
- Предыдущая
- 3/13
- Следующая
– Я… – Она играла adagio sostenuto слишком быстро. Не лунный свет звучал в ее сонате, а удары ветвей, бьющих по ставням под порывами штормового ветра. – Думаю, у меня было время привыкнуть к этому. Всю свою жизнь я знала, что не имею права голоса в данном вопросе.
– Мой предшественник тянул с этим долгие годы, – сказал граф. – Он должен был сделать это гораздо раньше: обзавестись наследником и оставить все собственному сыну. Мы с ним в очень отдаленном родстве.
«Он не хочет жениться на мне, – ошеломленно подумала Милли. – Не имеет ни малейшего желания».
В этом не было ничего нового. Его предшественник тоже не собирался на ней жениться. Она принимала его нежелание как само собой разумеющееся. Никогда и не ожидала чего-то иного. В самом деле. Но равнодушие молодого человека, сидевшего рядом с ней на скамейке перед роялем… Это ранило так, будто ее вынудили держать глыбу льда голыми руками. Ледяной холод, переходящий в нестерпимую жгучую боль.
И самое досадное и унизительное – ее безудержно влекло к тому, кто не отвечал ей взаимностью, кто не допускал даже мысли взять ее в жены.
Он перевернул следующую страницу.
– Вы никогда не думали про себя: «Я не стану этого делать»?
– Конечно, такая мысль приходила мне, – сказала она, внезапно ожесточаясь после всех этих лет безмятежной покорности. Однако голос ее по-прежнему звучал спокойно и ровно. – Но затем я подумала: а что дальше? Убежать? Мои старания выглядеть как леди немногого стоят за пределами этого дома. Предложить свои услуги в качестве гувернантки? Я ничего не знаю о детях – совсем ничего. Просто отказаться и посмотреть, достаточно ли любит меня отец, чтобы не отречься от меня? Не уверена, что мне хватило бы решимости выяснять это.
Он потер угол страницы между пальцами.
– Как вы все это терпите?
На этот раз в его вопросе не прозвучало обвинительных ноток. Если бы она захотела, то могла бы уловить в нем даже слабый оттенок сочувствия, что только усилило бы ее муку.
– Я стараюсь занять себя делами и не думать слишком много по этому поводу, – сказала она таким резким тоном, какой редко себе позволяла.
Вот так, она привыкла быть бездумным автоматом, действовавшим по чужой указке. Вставала, ложилась спать, а в промежутке терпела пренебрежение тех, кого подыскивали ей в мужья.
Больше они ничего не говорили друг другу, только обменялись обычными любезностями в конце ее выступления. Все дружно захлопали. Миссис Клементс произнесла несколько теплых слов по поводу музыкальных способностей Милли, но та их едва ли услышала.
Остаток вечера тянулся мучительно долго, подобно царствованию Елизаветы.
Мистер Грейвз, обычно флегматичный и неразговорчивый, оживленно обсуждал с графом крикет. Милли и миссис Грейвз с большим вниманием слушали армейские истории полковника Клементса. Если бы кто-нибудь заглянул в окно, он счел бы компанию в гостиной вполне обычной, даже веселой.
И тем не менее в комнате скопилось достаточно грусти, чтобы увяли цветы и покоробились обои на стенах. Никто не заметил страданий графа. И никто – кроме миссис Грейвз, бросавшей украдкой встревоженные взгляды на дочь, – не обратил внимания на страдающую Милли. Неужели несчастье и вправду совершенно невидимо? Или люди предпочитают просто отворачиваться от него, как от проказы?
После того как гости уехали, мистер Грейвз объявил, что званый обед удался на славу. И он, скептически относившийся к прежнему графу, высказал явное одобрение его молодому преемнику.
– Я буду счастлив иметь лорда Фицхью своим зятем.
– Но он еще не сделал предложения, – напомнила ему Милли. – А может, это и не входит в его планы.
Вернее, она на это надеялась. Пусть найдут для нее кого-нибудь еще. Любого другого.
– О, за этим дело не станет, – сказал мистер Грейвз. – У него нет выбора.
– Неужели у вас действительно нет другого выхода? – спросила Изабелл.
В глазах ее блеснули непролитые слезы. Грудь Фица разрывалась от сознания безнадежности. Он ничего не мог поделать, чтобы избежать этого будущего, неотвратимо надвигавшегося на него, как сошедший с рельсов поезд. И не в силах был хотя бы смягчить боль девушки, которую любил.
– Все, что я могу сделать, – это отправиться в Лондон и посмотреть, не выберет ли меня другая наследница.
Изабелл отвернулась и вытерла глаза ладонью.
– Что она представляет собой, эта мисс Грейвз?
Какое это имеет значение? Он не мог даже припомнить ее лица. Да и не хотел.
– Обычная девушка.
– Она красива?
– Не знаю. – Он покачал головой. – Меня это не волнует.
Она не Изабелл – значит, не может быть достаточно красивой.
Мысль о постоянном присутствии мисс Грейвз в его жизни была невыносима. Фиц чувствовал себя жертвой насилия. Подняв дробовик, он спустил курок. В пятидесяти футах от него тарелка – летающая мишень – разлетелась на куски. Землю осыпали осколки. К чему этот мучительный разговор?
– Значит, через год в это же время у вас будет ребенок, – сказала Изабелл срывающимся голосом. – Грейвзы захотят получить желаемое за свои деньги. И как можно скорее.
Господи, ведь они будут ждать этого от него, разве нет? Следующая тарелка разлетелась вдребезги. Фиц едва почувствовал плечом отдачу.
Сначала это не казалось таким уж ужасным – неожиданно стать графом. Он почти сразу же понял, что должен отказаться от своего намерения сделать карьеру в армии. Граф, даже бедный, представлял собой слишком большую ценность, чтобы отправляться на фронт. Удар, хотя и чувствительный, был далеко не смертельным. Фиц выбрал армию из-за ответственности, которую налагала на него служба в войсках. Но восстановление древнего поместья из руин было не менее ответственным и почетным занятием. И он не думал, что Изабелл станет возражать против получения титула. Ей с легкостью удалось бы занять видное положение в обществе.
Но стоило ему ступить в Хенли-Парк, его новое поместье, как кровь в жилах заледенела. В свои девятнадцать лет он стал не просто бедным графом, а безнадежно нищим.
Усадьба находилась в ужасающем состоянии. Восточные ковры, как и бархатные портьеры, побила моль. Дымоходы по большей части были забиты. Стены и картины почернели от сажи. И в каждой комнате верхнего этажа потолки украшали серо-зеленые разводы разросшейся плесени, делающие их похожими на уродливые географические карты.
Чтобы содержать в порядке столь огромное здание, требовалось пятьдесят человек обслуги, в крайнем случае можно было кое-как обойтись тридцатью. Но в Хенли-Парке осталось только пятнадцать слуг. Да и те были либо слишком юны – некоторым служанкам едва исполнилось двенадцать, – либо слишком стары. Это были слуги, всю жизнь проработавшие в поместье, и им просто некуда было деваться.
В комнате Фица все скрипело: пол, кровать, дверцы шкафа. Туалет сохранился в средневековом состоянии. Продолжительный неуклонный упадок фамильного состояния не позволял проводить сколько-нибудь значительное обновление и ремонт здания. И все три ночи своего пребывания в усадьбе Фиц укладывался спать, дрожа от холода и слушая возню мышей в стенах.
Дом пребывал в одном шаге от полного разрушения. В совсем крошечном шаге.
Семья Изабелл была вполне респектабельной. Пелемы, как и Фицхью, состояли в родстве с несколькими знатными родами и, в общем, считались крепкими богобоязненными сельскими дворянами, составлявшими гордость сословия сквайров. Но ни Фицхью, ни Пелемы не были богаты. Все средства, которые им бы удалось собрать, не могли помочь избавить крышу Хенли-Парка от протечек или починить его подгнивший фундамент.
Но если бы речь шла только о доме, это еще полбеды. С помощью строгой экономии как-нибудь удалось бы его подновить. К несчастью, Фиц унаследовал также восемьдесят тысяч фунтов долга. И от этого никуда не деться.
Будь Фиц на десять лет моложе, он мог бы зарыть голову в песок и предоставить полковнику Клементсу беспокоиться о его проблемах. Но ему всего два года не хватало до совершеннолетия – почти взрослый мужчина. Он не мог бежать от свалившихся на него трудностей, которые, оставаясь без внимания, со временем только бы усугубились.
- Предыдущая
- 3/13
- Следующая
