Страстная неделя - Арагон Луи - Страница 66
- Предыдущая
- 66/160
- Следующая
Таких лошадей в Испании зовут «белоножками», и один из мушкетёров, побывавший в сражениях на Пиренейском полуострове, заявил во всеуслышание, что с «белоножками» надо держать ухо востро. Удето не сумел скрыть своего недовольства.
Он крикнул Теодору:
— Взять поводья, черт вас подери! Что это ещё за цирк? Мы не у Франкони! — Потом обернулся к барышнику:-Ну-с, убедились?
— Ладно, — сдался тот, — у него-то хорошо получилось! Но только я вас предупреждаю: сивка с норовом, вы ещё с нею наплачетесь!
В конце концов удалось выторговать шестьдесят девять лошадей. «Главное, чтобы сивки Наполеону не достались! Как мне сказали, что солдаты приехали, я было подумал…» Лошадей повели колонной. Так их и доставили п Бовэ.
Город за премя их отсутствия неузнаваемо переменился. И не только потому, что низко нависшее небо вдруг поголубело, поднялось, раздвинулось, залилось светом. К Бовэ подошла королевская гвардия, подтянулись роты, проведшие ночь в Ноайле, где ночевали принцы, и присоединились к тем частям, что вошли в город накануне. На улицах кишели люди, кони, повозки.
Артиллеристы господина де Мортемар выставили свои пушки перед сооором св. Петра, главная площадь превратилась в неописуемо шумную ярмарку. Все утро прошло в яростной делёжке коней между королевским конвоем, лёгкой кавалерией, гренадерами, кирасирами и мушкетёрами. Офицеры бегали по лавкам, скупая любую обувь, лишь бы сменить свои проклятые и уже негодные к носке сапоги. Но ничего подходящего не обнаружили.
Шли споры даже из-за пары войлочных туфель.
Среди этого неслыханного хаоса, возраставшего по мере того, как съезжались повозки всех видов и назначений-тележки, кареты под парусиновым верхом, старые почтовые дилижансы, десятки раз бывшие в починке, разболтанные берлины, растерзанные рыдваны и кабриолеты-страшная кунсткамера захолустья, — между рядами шарахавшихся в сторону лошадей, за которыми вдогонку бросались офицеры-ремонтёры, вопя, что лошади-черт бы вас всех побрал! — предназначаются для их людей, что не одному только королевскому конвою они нужны, все мы, слава богу, здесь равны, гренадеры, как и все прочие, тоже имеют право ездить на лошадях… вдруг среди этого хаоса Теодор заметил Марк-Антуана.
Д'0биньи тоже вмешался в свалку, лицо его под меховой шапкой, все в россыпи веснушек, приняло зверское выражение, в вытянутой руке он держал седло и выкрикивал такие ругательства, что уши вяли. Теодор даже усмехнулся про себя, вспомнив Марк-Антуана на приёме в особняке постройки Вобана, принадлежавшем его отцу, или у Фраскати, где Марк-Антуан любезничал напропалую. Он окликнул своего друга. Тот взглянул на Жерико неузнающим взглядом, потом вдруг узнал и сказал только:
«Тебе-то хорошо, твой Трик с тобой!» Дело в том, что его великолепная лошадь, бравшая любое препятствие, на которой он без передышки, шутя, скакал от заставы Мартир до самого Версаля, а Теодор на своём Трике безнадёжно пытался его догнать… так нот, его конь… пришлось Марк-Антуану бросить своего коня на дороге где-то между Бомоном и Ноайлем! Да если бы просто бросить! На глазах гренадера блестели крупные слезы, совсем как v обиженною ребёнка, и он, стараясь их удержать, громко шмыгал носом. В первую минуту Теодору захотелось поддразнить друга, но, когда он услышал слова Марк-Антуана, желание это тут же прошло.
— Тебе-то никогда не приходилось приканчивать коня, своего коня, ЕЮЙМИ, собственного своего коня!
Какой у него был чудесный конь-чистокровный английский скакун. На дороге он поскользнулся в грязи, упал и сломал ногу… Бедняга! Пришлось его прикончить, понимаешь, прикончить! Легко сказать: прикончить! Но когда ты должен взять пистолет и подойти с пистолетом в руке к лошади, которая глядит на тебя с таким доверием…
— Послушай-ка, — сказал Теодор, которого вдруг осенило, — у меня есть для тебя лошадь, правда норовистая, зато великолепная! Никто её брать не хочет, боятся: говорят, что она «белоножка»…
Теодор сразу решил, что вороной жеребец, которого он так искусно укротил на лугу под Сен-Жюст-ле-Марэ, чудесно подойдёт его другу. Во-первых, Марк. как и он, тоже любитель объезжать лошадей. И кроме того, нет ни малейшего сходства между этим вороным и той лошадью, которую пришлось собственноручно прикончить Марку. Хорошо уже потому, что не будет лишних воспоминаний, легче все забудется. Договорились!
Они отыскали вороного жеребца с белой отметиной на лбу и белым чулком на правой задней ноге, и Удето без споров распорядился отдать коня гренадеру, хотя его уже забрали для мушкетёров Лагранжа. Тем более что Леон де Рошешуар, когда ему предложили жеребца, поспешил сделать из пальцев рожки:
белоногий? Да подите вы с ним! Суеверный страх перед белоногими лошадьми существовал на всем пространстве от Испании до Португалии. Марк-Антуан был в восторге. Он улыбался, забыв свою недавнюю печаль. Коня оседлали, взнуздали, и новый его владелец прогарцевал среди испуганно расступившихся зевак, как две капли воды похожий на своё изображение 1812 года. Теодор глядел ему вслед с нежным чувством, даже, пожалуй, с любовью.
Вот это настоящий наездник!
В то самое время, когда Теодор на площади Ратуши города Бовэ глядит на Марк-Антуана, под которым пляшет и встаёт на дыбы вороной жеребец, мыслями он невольно переносится в комнатушку позади лавчонки на бульваре Монмартр, куда по его просьбе приходил юный виконт д'0биньи позировать для фигуры «Офицера конных егерей» осенью 1812 года, поскольку Робер Дьёдонне, чей портрет, в сущности, и писал Жерико, после отпуска отбыл с императорским конвоем в Великую армию, находившуюся в России… И в этот полдень 21 марта 1815 года в Париже Робер, с которого он писал голову егеря, ныне поручик 1-го егерского полка, уже не на сером в яблоках, а на гнедом коне стоит вместе со своим эскадроном в центре залитой солнцем площади перед Лувром, где император делает смотр войскам.
Полку, который с этой самой минуты перестал быть полком королевских егерей…
Солнце, солнце висит над столицей, самое ещё влажное после стольких дней непогоды, ещё не просохшее после последнего ливня, прошедшего до зари. Красные и зеленые егеря на приплясывающих лошадях под чёрными и белыми сёдлами поверх алых чепраков стоят лицом к арке на площади Карусель и к Тюильри. Толпа парижан заполнила дальний край площади, где расположился полк Лабедуайера, прибывший в Париж форсированным маршем. Из всех окон выглядывают любопытные. Поручик Робер Дьёдонне смотрит вслед удаляющемуся императору, бронзово загоревшему под жарким солнцем острова Эльбы: император на своём белом коне кажется почему-то меньше ростом, возможно потому, что он располнел… И трехцветный флаг плещется над Павильоном Часов. Как и накануне, оркестр играет «Где можно слаще отдохнуть, чем дома, средь родной семьи…», и разорванные облака проплывают над Лувром, похожие в своём поспешном бегстве на прощальный взмах руки. Полковник, только что отсалютовавший императору, поворачивает своего гнедого и даёт команду начать движение. Полковник-человек новый, поскольку прежний сегодня утром подал в отставку, а за минуту до смотра император сместил с поста майора Ленурри, которому прежний полковник передал командование, и заменил его адъютантом Эксельманса. Барон Симоно не особенно-то уверен в этих четырех эскадронах, с которыми он встретился только сейчас впервые.
— Колонна, вперёд марш! — командует он и замечает, что взводные жолнеры, очевидно растерявшись в торжественной обстановке смотра, так не похожего на обычные смотры, не держат строя, как положено по уставу, в затылок передним. — Построить колонну, вперёд, рысью марш!..
Надо признаться, что и сам он давненько не давал такой команды, потому что у него не было своего полка, а будучи адъютантом Эксельманса, он разделял его судьбу. Удивительно все-таки. Вот он теперь командир 1-го егерского полка и назначен на эту должность 21 марта-как раз в этот день, ровно семнадцать лет назад, в 1798 году, он поступил в этот полк в качестве рядового егеря… «Третий эскадрон…» Солнце подсушивает ещё влажные с ночи мундиры; ярко блестят сабли и металлические наборы на лошадиных сбруях. Но какая жалость-нет ни времени, ни возможности заглянуть в парк и полюбоваться знаменитым каштаном, который, как говорят, зацвёл в честь Римского короля! Новоиспечённый полковник чувствует приятное щекотание в ноздрях и на н„бе при мысли о своём предшественнике, об этом шуте, этом убогом Сен-Шамане.
- Предыдущая
- 66/160
- Следующая
