Дети погибели - Арбенин Сергей Борисович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/83
• Следующая

Собака, почуяв его, зарычала.

– Цыть, – негромко сказал ей Убивец.

Собака тут же молча забилась в конуру.

Возле задней двери послышалось шевеление. Убивец прижался спиной к стене.

– Кажется, здесь тихо, – совсем близко, за дверью, произнёс мужской голос. – Жидков, иди помоги Вере. Тихоновна, одевай мальчиков. Пора уходить.

Убивец широко улыбнулся и начал поднимать кирпич.

Дверь чуточку приоткрылась. Показалась чья-то голова – но гораздо ниже, чем ожидал Убивец. Человек, видать, был с опытом – выглядывал, присев на корточки.

Бить в щель было неудобно. А убивать совсем не велено… Эх, тьма-тьмущая здесь, за домом. И света за дверью нету. Поди, разберись, где она тут, голова…

Краем глаза Убивец вдруг увидел, как пугало, стоявшее посреди огорода, шевельнулось. Или это было не пугало?

Убивец открыл от удивления рот. Тем временем дверь захлопнулась, щёлкнула задвижка. А перед убивцем выросла приземистая фигура, закутанная в тёмный, женского кроя, плащ.

Убивец стоял, размышляя. От напряжения кирпич в руке начал крошиться.

– Так это ты в Петеньку стрелял? – спросил спокойный женский голос – низкий, грудной.

Убивец вгляделся. Точно, перед ним стояла баба! И в руке у неё был револьвер.

– Опять ты, мамзеля, значит, тут… Та самая, и сызнова с левольвертом, – как бы сам себе пояснил Убивец. – Недострелённая. Эх, жалко я тебя надысь не…

Больше он ничего не успел сказать: вспышка и грохот ослепили и оглушили его. Боли он не почувствовал, но почему-то руки и ноги отказались ему повиноваться. Он повалился набок. Борода зацепилась за кустики молодых роз.

– Выходите! – громко сказала женщина. – Дорога свободна! Да выходите же вы!..

Дверь снова открылась. Выглянуло испуганное лицо старой кухарки:

– Ой, Господи! – воскликнула кухарка и исчезла.

– Дайте огня! Жидков, зажги свечу! – послышался мужской голос.

Дама, опустив револьвер, решительно вошла в дверь.

Прошла через сени, увидела огонь, вошла в комнату прислуги.

Свечу держал тот самый альбинос, что приходил за записками Петеньки на Смоленское кладбище.

– Я террористка, – сказала дама. – Меня зовут Соня. Вас хотели убить так же, как убили Петеньку. Уходите!

– Мы готовы, – спокойно ответил альбинос. – Жидков! Беги на угол, пусть Яковлев подгонит пролётку…

– Нет, – возразила Соня. – В пролётке вас уже поджидают жандармы. Уходите огородами, на берег Невы. Там лодка, в лодке верный человек – я провожу. Только скорее, Бога ради. Кто-нибудь слышал выстрел, жандармы будут здесь с минуты на минуту.

Севастьянов кивнул.

– Вера, Тихоновна! Выводите мальчиков. Жидков! Баулы возьми!

Повернулся к Соне.

– Не знаю, как вас благодарить. И нужно ли…

– Не нужно. Нужно торопиться…

Убивец так и не закрывал глаз. Он беззвучно шептал одними губами: «Не бабье это дело, говорю же… Из левольверта палить…»

Он видел, как несколько человек вышли из дома и быстро двинулись через огород к калитке, за которой был узкий проулочек, отделявший одну усадьбу от другой.

Первой шла мамзеля с револьвером, за ней девица в дорожном платье и капоре; она вела двух мальчиков в долгополых, на вырост, шинелях. Потом с пыхтеньем спешил агент, нагруженный дорожными баулами. Последним шёл Севастьянов.

Убивец шевельнулся. Он понял, что в переулке появились жандармы: оттуда слышались восклицания и быстрый разговор.

«Упустят… Эх, упустят!» – подумал Убивец. С кряхтеньем достал из-за голенища нож. И, уже почти ничего не видя сквозь тёмно-красную пелену, застилавшую глаза, на слух, метнул нож в ту сторону, куда скрылись беглецы.

– Ну, Илюша, накуролесил ты, натворил делов… – Комаров говорил укоризненно. Илюша лежал в тюремной камере жандармского управления на Фонтанке. Камера была временно переоборудована в лазарет.

Убивец в исподней рубахе, покрытой бурыми пятнами, с перевязанным животом, пошевелил губами.

Комаров нагнулся, послушал. Вздохнул:

– Н-да… Хотя бы одного живым взять… Нет – Илюша постарался.

– Баба-то… – с усилием выговорил, наконец, Убивец. – Бабу-то взяли? Я, говорит, эта… Ну, которые крамолу замышляют… Сонькой звать.

– Спасибо, хоть это запомнил. Только Соньки той и след давно простыл. А вот самый важный для нас человек, по фамилии Севастьянов, в мертвецкой лежит с ножом в хребте. Врач до сих пор вытащить не может: по рукоять нож ты вбил. И откуда только сила-то у тебя… Ведь ты кровью почти истёк.

– А мы, значит, как кошки… Двунадесять жизней у нас… – прохрипел Убивец. Подумал и добавил: – Жаль вот, не велено было всех разом и порешить. Детишков-то давить – плёвое дело… Возьмёшь, это, его за шейку. А она ровно у гусёнка – хрусть…

Убивец внезапно закрыл глаза.

Веки у него были синими.

Комаров выпрямился. Лицо его выражало отвращение.

– Эй, караульный! Зови скорее доктора. Кончился он, что ли…

НАБЕРЕЖНАЯ ФОНТАНКИ, 16.

Май 1879 года.

– Садитесь, господин Суханов, – сухо сказал Комаров. – Значит, вы утверждаете, что оказались в Петергофе случайно?

– Именно это я и утверждаю, – ответил Николай. Голова у него была перебинтована, под глазами – темно-зеленые кровоподтёки.

– И в экипаж вместе с террористами сели случайно?

– Никаких террористов я не знаю… – хмуро отозвался Суханов. – По-моему, это именно меня за террориста посчитали. Приложили прикладом…

Комаров, как бы извиняясь, развёл руками.

– Согласен, перестарались. Однако у нас были все основания полагать, что в нанятом экипаже оказались террористы, коих и был отдан приказ арестовать.

– Арестовать, – повторил Суханов. – А может, поубивать?

Комаров поморщился.

– Убивать никто никого не собирался. Насколько я знаю, первым оружие достала террористка, известная нам под именем Надежды Степановой, а также «Соньки».

– И как это вы оружие разглядели в темноте-то… – заметил Суханов и осторожно потрогал голову.

– Ну, вы же как-то разглядели…

Комаров покопался в бумагах, вытянул лист.

– Вот показания. По свидетельству жандармов Яковлева и Скоробогатова, выглянув из экипажа, вы крикнули: «Ловушка, жандармы!»

Суханов промолчал.

– Так кричали вы это, или нет?

– Не помню, ваше превосходительство, что я кричал. Только в темноте всякое могло померещиться. Если бы я закричал: «Караул, убивают!» – господа жандармы это тоже на свой счёт бы приняли?

Комаров взглянул на писаря, жандармского унтер-офицера. Покивал.

– Тем не менее, вы крикнули не «Караул, убивают!»… Хотите очной ставки с Яковлевым и Скоробогатовым? Или довольно будет их запротоколированных показаний?

Суханов подумал:

– Честно сказать, я не помню, что кричал. Обстановка была такая – что угодно могло прийти в голову…

– Однако, ловко… – Комаров пододвинул к себе бумагу. – Желаете взглянуть на показания указанных жандармов?

– Не желаю…

– Таким образом, вы признаёте, что крикнули именно «Ловушка, жандармы!», а не что-то иное. Правильно я вас понял?

– Понимайте как хотите.

Комаров построжел.

– Ваши ответы, господин Суханов, не делают вам чести как морскому офицеру.

Николай вспыхнул, привстал.

– А ваши вопросы? Они вам делают честь как высшему офицеру жандармского корпуса?

Комаров оттолкнулся от стола.

– Уф-ф… Я лишь уличил вас во лжи. И это – моя прямая обязанность, господин минный офицер.

Суханов насупился.

– Я уже рассказывал, как на меня набросились, сбили с ног, затем ударили прикладом по голове. Вы называете это арестом?

• Предыдущая
• 47/83
• Следующая