В балканских ущельях - Май Карл Фридрих - Страница 28
- Предыдущая
- 28/77
- Следующая
Внутри какое-то время было тихо. Наверное, пленники от неожиданности потеряли дар речи. Только Оско и Омар крикнули со своей опушки:
— Браво! Браво!
Наконец в хижине проснулись. Послышались проклятия, крики страха. Мы молчали.
— Давай, двигайся к другому углу, — шепнул я Халефу, — тогда дверь окажется между нами.
Теперь я стал прислушиваться, что происходит внутри. Мне удалось различить фразу: «Прячется под окном». Ага, теперь я знал, что мне делать. Лишь на долю секунды половина моей головы появилась в окне. Все верно. Двойной ствол пистолета я увидел прямо перед своим носом. Они решили простреливать все пространство под окном. Ружье здесь оказалось бы бесполезным. Я взял свою винтовку за ствол и замахнулся.
Сначала я увидел ствол пистолета, потом замок и наконец саму руку, державшую оружие. Его владелец был явно наивным или легкомысленным человеком. Я спокойно мог раздробить ему руку пулей. Хрясь! Вместо этого я ударил его прикладом, причем несильно, но попал точно, и доказательством тому были вопли и грязные ругательства. Рука исчезла, а пистолет упал на землю под окно.
Халеф наблюдал за происходящим из своего угла и громко комментировал:
— Очень удачно, эфенди. Этот дурак теперь будет вечно держать свою клешню в кармане. Теперь у нас три ружья.
— Эй, медвежатник! — крикнул кто-то из дома.
Халефа узнали по голосу.
— Да, это я, — с достоинством ответил он. — Медведей здесь нет, и я решил поохотиться на вонючего ежа.
Наступила тишина. Там, внутри, совещались. Потом кто-то спросил:
— А ты один?
— Нет.
— А кто еще с тобой?
— Эфенди, которого вы поймали, и еще трое других. Как раз в этот момент мы заметили, что подходят
Оско с Омаром. Да и Сахаф привязывал тут же рядом трех коней. Так что Халеф не покривил душой.
— А где измиланец?
— Мертв.
— Врешь!
— Еще раз так скажешь — и я брошу огонька на вашу крышу. Чтоб вы там все сгорели. С такими мерзавцами, как вы, только так и следует поступать.
— А как он погиб?
— Сломал шею.
— Где?
— Он хотел перепрыгнуть на украденном вороном через ручей близ Кабача, но не допрыгнул.
— А где лошадь?
— Там, где и надо, — снова у нас.
— Если это правда, пусть эфенди подаст голос.
— Могу доставить вам это удовольствие, — вступил я в разговор.
— Аллах! Это он!
По испуганному жирному голосу я тут же признал пекаря.
— Да, это я и собираюсь вас спросить, не намерены ли вы сдаваться.
— Пошел к дьяволу.
— Этого-то удовольствия я вам как раз не доставлю. А сделаю кое-что такое, что вам придется не по душе.
— Что же?
— Вы собирались убить меня, но теперь вы в моих руках. Я не мусульманин, а христианин и не хочу мстить вам. Пришлите бояджи Бошака, он будет парламентером. Я сообщу ему, на каких условиях отказываюсь от мести. Если же вы откажетесь повиноваться, я пошлю одного из своих людей к судье в Енибашлы. Он арестует вас. Можете себе представить, что будет потом.
В доме снова зашептались.
— Выходим! — услышал я чей-то голос.
— О Аллах, он же меня убьет! — заныл толстяк.
— Подумайте о коврах, которые вы спрятали! — напомнил я им. — Вы их тоже потеряете, если не сделаете то, что я предлагаю.
— А что ты сделаешь с бояджи? — спросил один.
— Я только сообщу ему, на каких условиях я вас освобожу.
— И ты ему ничего не сделаешь?
— Пальцем не трону.
— И он сможет вернуться к нам после разговора?
— Да.
— И ты защитишь нас перед лицом Аллаха?
— Я же сказал, что я христианин и не клянусь никакими пророками.
— А как звать твоего Аллаха?
— Господь Бог.
— Тогда поклянись своим Богом.
— Я этого делать не буду. Наш отец Иисус запретил клятвы. Мы, христиане, говорим «да» или «нет» и дорожим словом.
— И ты нас не обманешь?
— Нет.
— Тогда дай слово.
— Даю и обещаю следующее: если вы выдадите мне бояджи и будете вести себя спокойно, пока я с ним не переговорю, ни один волос не упадет с вашей головы и он целым и невредимым вернется обратно.
— А если ты с ним не договоришься?
— Тогда он скажет вам, что я решил. Но если вы будете вести себя тихо, то услышите каждое слово нашего разговора. Вы убедитесь, что я весьма снисходителен к своим противникам и, думаю, с удовольствием сделаете то, что я прикажу.
— Ты-то свое слово сдержишь, а спутники?
— Обещаю, что они тоже не нарушат его.
— Тогда он сейчас выйдет.
Похоже, толстяк не собирался следовать этому приказанию. Там внутри опять о чем-то зашушукались. Тем временем я поставил Оско и Омара к тем углам, где до того стояли мы с Халефом. Они получили приказ при малейшем проявлении враждебности пускать в ход свое оружие.
— Да проклянет вас Аллах! — услышал я голос красильщика. — Я должен из-за вас жертвовать собой! Вот убьют меня — будете заботиться о моих жене и ребенке!
Это прозвучало так комично, что я едва не расхохотался.
Наконец он вышел из хижины. Я редко видел людей, на чьих физиономиях одновременно отражались бы и стыд, и смущение, и страх; но именно эти чувства, похоже, обуревали толстяка, представшего передо мной. Он не нашел в себе даже смелости поднять на меня глаза и стоял, дрожа, у дверей.
— Подойди сюда, к стене, — приказал я. — Двое этих храбрых людей будут внимательно следить за тем, чтобы твои спутники не наделали глупостей.
— Они будут тихо сидеть в доме, — успокоил он меня.
— Надеюсь! С тобой ничего не случится, но при малейшей попытке с их стороны этот нож мигом окажется у тебя между ребер. — Я произнес это угрожающим тоном и показал ему свой нож.
Красильщик схватился обеими руками за живот и закричал:
— Господин, пощади, я ведь отец семейства!
— А ты, когда отдавал меня в руки убийц, спросил о моей семье? Пошли!
Я взял его за руку и завел за угол. Там стояли Халеф и Али Сахаф.
— О чудо Аллаха! — вскричал хаджи. — Что за жирная несушка к нам пожаловала! Сколько тысяч яиц в час она откладывает?
У красильщика не было даже времени ответить на такой странный вопрос. Он увидел второго и в ужасе воскликнул:
— Али Сахаф!
— Да, это твой зятек, которого ты с такой радостью поджидаешь. Подай ему руку и поприветствуй его, как это полагается у родственников.
Я думал, он заупрямится, но, вопреки ожиданиям, он протянул Сахафу руку. Потом я, указывая на землю, произнес:
— Садись, переговоры начинаются.
Он затравленно оглянулся и промямлил:
— А как я снова встану?
Тут маленький хаджи положил руку на свою гиппопотамовую плетку и произнес:
— Вот, о король всех толстяков, уникальное средство для всех, кто желает быстро сесть и подняться. Дивана мы с собой не прихватили.
В мгновение ока пекарь плюхнулся на землю, как мешок с мукой, и проблеял:
— Убери свою плетку, я уже сижу.
— Ну вот, оказывается, как быстро все можно сделать. Надеюсь, что и дальше все пойдет в таком же темпе. Эфенди, скажи только, что от него требуется.
— Да, скажи мне, — вторил ему толстяк, умирая от страха.
— От тебя требуется, прежде всего, честное признание, — сказал я. — Если соврешь, тут же верну тебя в дом и пошлю за судьей. Я эмир из Германистана, и мне некогда возиться с такой мелкой сошкой, как ты. Знаешь, что с тобой произойдет, если я на тебя заявлю?
— Нет.
— Ты предстанешь перед судьей и будешь приговорен к смертной казни.
— Да, — подтвердил грозным голосом Халеф, — тебя повесят вверх ногами, а затем заставят выпить пару больших бутылок яда. После же отрубят голову.
Перепуганный пекарь не заметил бессмысленности сказанного хаджи. Он сложил руки на животе и взмолился:
— Валлахи! Пощадите!
— Я обязательно все это сделаю, если ты не дашь согласия, — сурово сказал я. — Отвечай как на духу. Ты давал мне согласие на свадьбу Сахафа и Икбалы?
— Нет… Да, да! — поправился он тут же, едва заметив мои удивленно вскинутые брови.
- Предыдущая
- 28/77
- Следующая