Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Розин Вадим Маркович - Страница 59

Андреев объективирует и эзотерически представляет все реальности культуры: борьбу светлых и темных сил, светлые и темные иерархии, природу и отношение к ней человека, материальную культуру, историю культуры, ее идеалы, ее будущее и т. п. Каждая такая реальность культуры превращается в учении Андреева в самостоятельный мир, слой, а в целом возникает картина многослойной действительности (множества миров). «Понятие многослойности вселенной, — подчеркивает Андреев, — лежит в основе концепции Розы Мира». Однако где все эти слои и миры расположить и в какие отношения друг к другу поставить (уж если объективировать отдельный мир, то тем более надо объективировать их совокупность)? Эта проблема, кстати, подобна той, которая встала перед учениками Н. Федорова: где расселить воскрешенное во плоти человечество, оживших отцов, дедов, прадедов; на земле им явно места не хватит. И Циолковский находит решение — их следует разместить на других планетах, а для этого предварительно освоить космос. Андреев решает аналогичную проблему значительно проще, без затрат духовных, материальных и технических ресурсов. Он размещает многочисленные миры инобытия тут же на планете, но в иных эзотерических «нишах». Миры инобытия, как соты, облепляют нашу Землю, но не мешают обычному миру и друг другу; из одного мира другие не просматриваются, материальность, телесность одного мира не входит в другой. Как это возможно? А так же, как возможна тепловая невесомая жидкость, или позитрон, или разлетающаяся вселенная. На тех же правах.

Хотя слои и миры Шаданакара не мешают друг другу и, так сказать, сосуществуют на одной планете, отношения между ними довольно сложные. Наряду с «дружескими» отношениями (поддержкой, помощью, любовью, руководством, общением) и «антагонистическими» (борьбой, ненавистью, обманом, угнетением) важную роль играют отношения, которые точнее, чем «экологические», не назовешь. Жизнь существ каждого слоя прямо зависит от жизни существ других слоев: прошлые и даже будущие поколения поддерживают существующие, светлые силы и иерархии помогают на земле людям, демонические существа питаются за счет их страданий и психоизлучений, вовлекая в войны, болезни, обман. Короче, Шаданакар — это единый экологический организм, где идет борьба за пишу (у демонов она называется «гаввах»), за территорию, за сферы влияния, за существование; где формируются различные популяции (сообщества) существ, изменяющих окружающий мир. Нам кажется, это замечательный образ, замечательное художественное прозрение сущности культуры. Культура, действительно, напоминает экологическую систему: ни одно значимое в культурном отношении действие людей не остается без последствий, ни одна значительная личность не умирает, а продолжает «жить» в культуре, оказывая влияние на других людей. В культуре живут и оказывают влияние на живущих не только значительные личности, но и храмы, мифы, легенды, учения и произведения искусств. Даже «питание» гаввахом имеет место в культуре: многие люди, увы, реализуют себя, лишь творя зло, эксплуатируя, порабощая (физически и духовно) других людей.

У Оскара Уайльда есть замечательный образ Дориана Грея. Вспомним окончание романа.

«Он взял со стола лампу и тихонько пошел наверх. Когда он отпирал дверь, радостная улыбка пробежала по его удивительному молодому лицу и оставалась на губах. Да, он станет другим человеком, и этот мерзкий портрет, который приходится теперь прятать от всех, не будет больше держать его в страхе. Он чувствовал, что с души, наконец, свалилась страшная тяжесть.

Он вошел, тихо ступая, запер за собой дверь, как всегда, и сорвал с портрета пурпурное покрывало. Крик возмущения и боли вырвался у него. Никакой перемены! Только в выражении глаз было теперь что-то хитрое, да губы кривила лицемерная усмешка. Человек на портрете был все так же отвратителен, отвратительнее прежнего, и красная влага на его руке казалась еще ярче, еще более была похожа на свежепролитую кровь. Дориан задрожал. Значит, только пустое тщеславие побудило его совершить единственное в его жизни доброе дело? Или жажда новых ощущений, как с ироническим смехом намекнул лорд Генри? Или стремление порисоваться, которое толкает нас на поступки благороднее пас самих? Или все это вместе? А почему кровавое пятно стало больше? Оно расползалось но морщинистым пальцам, распространялось подобно какой-то страшной болезни… Кровь была и на ногах портрета — не капала ли она с руки? Она была и на другой руке, тон, которая не держала ножа, убившего Бэзила. Что же делать? Значит, ему следует сознаться в убийстве? Сознаться? Отдаться в руки полиции, пойти на смерть?

… Может, в самом деле сознаться?.. Пег, ни за что! Против него есть только одна-единственная — и то слабая — улика: портрет. Так надо уничтожить его! И зачем было так долго его хранить? Прежде ему нравилось наблюдать, как портрет вместо него старится и дурнеет, но в последнее время он и этого удовольствия не испытывает. Портрет не дает ему спокойно спать но ночам. И, уезжая из Лондона, он все время боится, как бы в его отсутствие чужой глаз не подсмотрел его тайну. Мысль о портрете отравила ему не одну минуту радости, омрачила меланхолией даже его страсти. Портрет этот — как бы его совесть. Да, совесть. И надо его уничтожить.

Дориан осмотрелся и увидел нож, которым он убил Бэзила Холлуорда. Он не раз чистил этот нож, и на нем не осталось ни пятнышка, он так и сверкал. Этот нож убил художника — так пусть же он сейчас убьет и его творение, и все, что с ним связано. Оп убьет прошлое, и, когда прошлое умрет, Дориан Грей будет свободен! Оп покончит со сверхъестественной жизнью в портрете, и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обретет покой.

Дориан схватил нож и вонзил его в портрет.

Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. Этот крик смертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбежали из своих комнат…

Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу с ножом в груди лежал мертвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее. И только по кольцам на руках слуги узнали, кто эго».

В образе Дориана Грея, как в капле воды, отразилась вся трагическая диалектика культурного существования человека, творящего зло. Страшный, демонический облик героя на портрете, живущий отдельно от его первообраза, — не только символ его совести, но одновременно и образ культурной, бессмертной сущности этого человека. Скорее можно уничтожить сам первообраз — живого человека, чем его культурную сущность (ипостась); можно на время обмануть других людей, но не Вечность. Если бы Андреев взялся осмыслять образ Дориана Грея, то он, вероятно, сказал бы, что злодеяния Дориана обильно питают демонов; в своей ненасытности они получают гаввах и от самого героя, заставляя его смотреться в зеркало своей черной души. Когда же Дориан Грей, пытаясь избавиться от свидетелей, покушается на свой портрет, т. е. на свою вечную культурную сущность, то убивает лишь себя. Демонические силы направляют его прямо в ад, где, по мнению Андреева, они получат от грешника еще больше гавваха, чем при его жизни. Метаморфозы портрета Дориана Грея как бы отмечают вехи культурной сущности жизни героя; ситуацию свободного выбора перед лицом Бога (создание портрета и первые преступления), союз с демоническими силами (старение портрета), расплату в этой жизни (роль портрета в самоубийстве героя) и, наконец, продолжение вечной жизни героя в других мирах — в аду, чистилище и новых воплощениях на земле (восстановленный портрет Дориана Грея).

Эзотерический человек такого масштаба, как Андреев, не терпит разлада в своей душе, стремится к полной реализации, воплощению своих представлений. Если Бог присутствует в каждой монаде, то и Любовь тоже.

«Различие между духом и материей, — пишет Андреев, — скорее стадиальное, чем принципиальное… Дух же Божий воистину вездесущ — Он пребывает даже гам, где нет никаких монад… Без него не может существовать ничто, даже то, что мы называем мертвой физической материей. И если бы Дух Божий покинул се, она перестала бы быть, — не в смысле перехода в другую форму материи или в энергию, но совершенно».