Возвращение в Эдем. Книга 1 - Майлз Розалин - Страница 42

• Предыдущая
• 42/95
• Следующая

Мысленно возвращаясь в прошлое, Таре всегда казалось, что ее новое «я» родилось, как птица феникс, из последних языков пламени, в котором сгорела Стефани. Лежа на кровати, почти не двигаясь, едва прикасаясь к еде и питью после того, как открылось предательство Джилли, она чувствовала себя так, словно медленно умирает. Она сгорала от боли, страдания, гнева и унижения, и горячие огненные языки словно вылизывали все ее внутренности. В конце, чувствуя себя полностью изнеможенной, она уснула. Проснулась она новой женщиной. Последняя нить, которая ее привязывала к Стефани, порвалась, та часть жизни Стефани, которая казалась такой значительной, испарилась. И хотя все ее тело еще болело, словно было открытой раной, она чувствовала прилив сил, который приходит с уверенностью в том, что с инфекцией покончено.

Из зла всегда получается добро, размышляла она. Болезненный эффект того, что она узнала в конце, завершил картину, и все стало на свои места, как в разгаданном ребусе. Распутывая историю, завершившуюся тем ужасным «несчастным случаем», в который она попала, Тара в конце концов сообразила, какую форму должна принять месть. Ее план предполагал фанатическую решимость жить в одиночку и для себя, извлекая максимум из той новой жизни, что подарила ей судьба, и из той новой внешности, которую она обрела, потратив на это столько времени и трудов на Орфеевом острове.

Как-то одной из бессонных ночей она вдруг ясно поняла, что будет лучшей местью Грегу: надо вынудить его пережить такое же унижение, какое он заставил пережить ее, — пусть влюбится в женщину, которая его не любит, пусть его с презрением отвергнут и вышвырнут вон, пусть любовь его оценят ниже, чем пыль под ногами. И этой женщиной, которой не угрожает опасность влюбиться в него, она и будет. Она заманит его в ловушку, как он в свое время заманил ее, и пожалеет его не больше, чем охотники жалеют маленьких кроликов, которых ловят в свои мерзкие силки. А потом она пустит в него стрелу и небрежно отбросит прочь, умертвит его сердце, как он пытался умертвить ее тело. Это будет лучшее, поэтическое возмездие, высшее торжество, и она сполна насладится своей местью.

Для этого надо превратиться в такую женщину, какая нужна была Грегу. А значит, надо стать эффектной, по-настоящему эффектной. «Мне бы следовало почуять крысу, — подумала она с горечью, — когда он, именно он, стал подбираться к затрапезной простушке и толстушке мисс Стефани Харпер». Надо превратиться в красавицу из модных журналов. Вот тогда и оформилась окончательно эта мысль, которая, как она поняла теперь, зрела в ее сознании с тех пор, как она приехала на Орфеев остров, где примеряла новое лицо и жадно поглощала новые журналы, — мысль стать манекенщицей.

У нее было обаяние, была фигура, был рост, а теперь, главное, появилось основание и воля осуществить идею.

Это будет самая остроумная шутка, решила она. Уничтожая Грега, она в то же время возродит себя самое. Она знала, что в ней всегда жило стремление стать красивой женщиной, которой она была внутренне, порвать с той, другой женщиной, которая пребывала в клетках ее тела на правах арендатора, вместо того чтобы с гордостью обладать им. Быть может, только те, кто ощущал собственное уродство и презрение окружающих, способны по-настоящему оценить стремление страждущей природы к красоте. Тара испытывала подобное стремление, напоминающее муки голода, всю свою жизнь. Теперь наконец голод мог быть утолен.

— Сделать для начала пробные снимки, — жесткий голос Джоанны, говорившей в нос, вернул ее к реальности. Вообще-то у Джоанны было немало вопросов, связанных с этим таинственным появлением. Например, она признает, что ей больше двадцати одного года, но точного возраста не называет. Она утверждает, что работала манекенщицей, но знания ее, вполне очевидно, — на уровне среднего начинающего. И еще кое-что смущает, что в точности и не определишь. Лучше бы не связываться с ней. Надо быть сумасшедшей, чтобы иметь с ней дело. Но тут Джоанна вспомнила о МУЗе, и ее сомнения рассеялись. «Разве у меня есть кто-нибудь еще, — мрачно подумала она. — Да и что я теряю?» Джоанна наклонилась к селектору.

— Соедините меня с Джейсоном.

— В этом нет нужды, — раздался в селекторе голос Джейсона, как бы отделившийся от него самого. — Я никуда не уходил.

Нет на свете райского уголка, в котором вовсе не было бы зла. Даже в Эдемском саду был свой собственный змей. Сержант Джонсон из таунсвиллской полиции не был склонен к философическим размышлениям. Тем не менее он часто задавался вопросом, что может толкать людей на разного рода мерзкие поступки здесь, в одном из красивейших уголков на целом свете. К тому же, как любой нормальный полицейский, он испытывал нормальное желание, чтобы на его участке все было спокойно. Он гордился Таунсвиллом, этим солнечным городом. Он любил характерное для него сочетание старины и нового, старые таверны по обе стороны чистеньких современных пешеходных дорожек, красивый прибрежный бульвар, возникший здесь в незапамятные времена, да и всю береговую линию. «Лучший город во всем Квин-сленде, если не на всем этом чертовом континенте, — думал он. — Что еще людям нужно?»

И тем не менее им, во всяком случае некоторым, этого было мало, и они то и дело нарушали закон, стремясь удовлетворить свои желания. Так что даже в этом тропическом раю дел у сержанта Джонсона хватало, что и не позволяло всерьез заняться тем расследованием, о котором просил его Дэн Маршалл, — напоминание пришло в виде ненавязчивого телефонного звонка.

— Привет, Сэм. Это Дэн Маршалл, из Орфея. Как там обстоят дела с моей пропавшей?

Дэн пришел к твердому выводу, что душевное равновесие он восстановит, лишь выбросив из головы Тару Уэллс. Ради этого он решил вернуться к старым привычкам, вроде подводной охоты. Если находились подходящие пациенты, будь то мужчины, женщины, дети, он делал с ними шашлыки на берегу. Он навел порядок в кабинете и изменил систему регистрации — «смазал старую пружину», по словам Лиззи, которая видела во всем этом обнадеживающие признаки. Он даже поехал в отпуск — впервые за много лет. Он пересек в западном направлении весь немыслимо огромный остров-континент, пройдя сквозь мертвое сердце страны, видевшей на своем веку столько поколений людей. Впервые в жизни он увидел великие священные символы страны аборигенов, страны чудес, гигантские бурые скалы в форме закругленных минаретов и куполов, стоявших, подобно чудесным видениям, на пустынной равнине века и тысячелетия. Он прилетел в Перт, крупнейший город на западе, и, поменяв машину, поехал через красивейший национальный парк, который придает особый вид всей прибрежной полосе, в Кейп-Лиуин. Это была юго-западная оконечность Австралии, и он, таким образом, оказался на самом далеком расстоянии от дома, который находился на северо-востоке. Тут все было другое — берег, море, ракушки, которые выбрасывали сюда воды Индийского океана. Но мысли оставались все те же — о Таре.

Все было безнадежно. От нее ему не отделаться. Он все еще так сильно любил ее, что утрата отдавалась повседневной болью: просыпаясь, он каждое утро вспоминал прежде всего ее. Любви ее ему не добиться. Но, по крайней мере, появилась уверенность, что его собственное чувство было подлинным и неизбывным, а не случайным летним увлечением. «Но разве это такое уж достижение?» — криво усмехнулся Дэн. Он сделал попытку — и проиграл. Он ничего не знал о ней — не знал даже, где ее искать в Сиднее. Но он не мог ее выбросить из головы и вычеркнуть из сердца. Все, что ему оставалось, — продолжать путь, собирать крохи, которые попадутся на нем, и надеяться вопреки всякой надежде, что каким-нибудь образом, чудом в конце концов Тара возникнет вновь. Вот он и позвонил сержанту Джонсону, не столько надеясь услышать что-нибудь новое, сколько просто желая хоть что-нибудь сделать.

— Боюсь, сказать мне почти нечего. — Сэм не хотел обнадеживать собеседника. — Это чертовски большее место, тут целая армия может потеряться. А вы мне не слишком много дали, за что бы зацепиться.

• Предыдущая
• 42/95
• Следующая