Позабытые острова - Даниельссон Бенгт - Страница 24

• Предыдущая
• 24/40
• Следующая

Пуане вернулся с победным видом и навьючил на наших коней два огромных куска мяса. В Атуане ему за мясо хорошо заплатят, можно будет выпить…

— Почему ты не охотишься с ружьем? — спросил я.

— Власти не разрешают маркизцам иметь ружья. Говорят, слишком много будет несчастных случаев. Да так даже интереснее.

Сопровождаемые тучами мух, грязные, мокрые, смертельно усталые, мы уже в сумерках въехали в Атуану. Одновременно с другого конца в «столицу» архипелага верхом на конях галопом ворвались несколько женщин, среди которых я увидел знакомых из Пуамау. Двое из них были беременны, остальные держали на руках детей. Они избрали другую дорогу, вдоль южного берега острова, куда более опасную. Я подумал о проделанном мной пути: десять часов в седле, ливень, обрывы, крутые тропы… Что побудило их добровольно подвергать себя такому риску? Оказалось, они спешили на праздник. Какой праздник? Я обратился с этим вопросом к Пуане; он удивленно ответил:

— Разве ты не знаешь? Четырнадцатое июля — национальный праздник Франции! Мы всегда отмечаем его в Атуане, сюда собираются люди со всего острова.

В самом деле, ведь давно начался июль; это я знал, хоть и перестал следить за числами. И вот оказалось, что годовщина взятия Бастилии и начала Великой французской революции — главный праздник здесь, на краю света! На улицах кишел народ, отовсюду доносились песни. Крикнув на прощание «каоха нуи!» — Пуане исчез в одном из домов.

Смеркалось, и я не успел как следует разглядеть деревню. Впрочем, она меня сейчас не очень занимала, я думал только о том, как бы найти приют на ночь. Куда пойти? К вождю? К жандарму, к миссионерам, в тюрьму? Ладно, осчастливлю жандарма. Я зашагал к сверкающему свежей краской зданию с вывеской «Резиданс». Под лампой на террасе сидели в мягких креслах двое. Только я вступил в освещенный круг, как один из них вскочил на ноги и закричал:

— О-ля-ля, mon cher ami, а я-то думал, что ты погиб! Иди сюда, чокнемся!

Художник, наш друг, которого мы оставили на Фату-Хиве! Мы обнялись, потом меня заключили в объятия хозяева дома — местный жандарм, его супруга и дети, все милейшие люди. Вот только областной диалект французского языка, на котором они говорили, звучал необычно для моего уха. Жандарм привычной рукой приготовил «пунш» из рома, апельсинового сока и сахара. Я осторожно присел на самый кончик стула, опасаясь испачкать мебель.

Но почему у художника такой унылый вид? Я не удержался и с легким ехидством спросил, как ему жилось в райской долине на Фату-Хиве.

— Райская долина! — Он вскочил, точно ужаленный. — Рай для воров, бандитов, мошенников и проституток, вот это что! Я потерял все, что имел, и не написал ни одной картины! Но, кажется, и в твоей долине не слаще? Ты-то почему здесь очутился?

Я рассказал ему, что мы устроились очень хорошо, вот только захворали, и я приехал в Лтуану к врачу. Не без смущения художник открыл свои секрет:

— Я ведь тоже к врачу… Но у меня другая болезнь, весьма распространенная на здешних островах. Помнишь ту красотку?

— Хакапау, твою любовь?

— Ага, Хакапау. Это она меня наградила. Я уже неделю как приехал, но врач еще не вернулся с Нукухивы, Он там больных навещает. Вчера служебное судно почти пробилось в залив, вон у того мыса было. Из-за ветра пришлось отступить, идти назад, на Нукухиву. Так сплошь и рядом бывает, несколько заходов делают. Ведь судно-то какое — катер, да к тому же мотор отказал. Вот и ходят под парусами, на которые катер не рассчитан. Так что приготовься ждать.

Печальные новости. Однако я слишком устал, чтобы принимать что-либо близко к сердцу. Мы еще потолковали о том, о сем, чокнулись раз-другой, и я Даже не заметил, как заснул на своем стуле. Художник — добрая душа — потащил меня под душ. Ледяная вода привел меня в чувство настолько, что я сумел сам раздеться я лечь. Хозяин предоставил мне самую лучшую кровать для гостей. Всю ночь мне снилось, что я, сидя верхом на коне, с дирижерского пульта управляю огромным оркестром, который играет «Верхом в голубые дали»…

На следующее утро вместе с художником и нашим новым другом, жандармом, я осмотрел «столицу». И убедился, что для Маркизских островов Атуана и впрямь большое селение, да к тому же довольно живописное. Жилые строения такие же, как в других полинезийских деревнях, разве что веселее и аккуратнее на вид. Над поселком возвышается каменная церковь, настоящий собор; рядом с ней разместилось несколько построек миссии. На площадке за церковью стоит огромное распятие, причем Иисус и разбойники вылеплены из гипса шоколадного цвета, — видимо, для того, чтобы христиане чувствовала вселенский характер церкви.

Католическая миссия — самый крупный землевладелец в долине Атуаны. Она неплохо зарабатывает на своих плантациях кокосовых пальм. Эго позволило провести интересный опыт: миссионеры уже пятьдесят лет держат школу-интернат для девочек. Работают в школе французские монахини, которые приезжают сюда на всю жизнь. Старшей из них больше восьмидесяти лет, она приехала девятнадцатилетней девушкой и ни разу не покидала Маркизских островов. Но как ни стараются монахини, не похоже, чтобы их просветительская деятельность давала желаемый результат.

Девочки поступают в школу пяти лет и остаются там до четырнадцати. Родители обязуются всецело доверить дочерей попечению монахинь и видеться со своими детьми не чаще нескольких раз в год; зато миссия берет на себя все расходы по содержанию воспитанниц. Когда я посетил интернат, в нем были восемьдесят три ученицы, преимущественно в младших классах. Им преподавали французский язык, домоводство, закон божий, рукоделие, пение, очень отрывочно историю. Современные педагогические приемы сюда еще не дошли, обычно учительница читала вслух, а дети хором вторили ей. Они с поразительной скоростью выпаливали молитвы, спряжения, пословицы, имена королей, псалмы, ничего во всем этом не смысля.

Как только четырнадцатилетние девочки выходят из школы, в их жизни тотчас наступает коренная перемена. Бывшие затворницы познают полную свободу. Их родители, как принято у полинезийцев, совершенно не интересуются, чем занимаются дети; к тому же девочка в четырнадцать лет здесь считается взрослой, способной жить самостоятельно. Вот почему воспитанницы, покинув интернат, предаются веселью и забавам. Потом наступает пора замужества, и все, чему их учили в школе, быстро забывается. Через несколько лет остается разве что умение шить. Маркизские женщины способны без конца шить себе пестрые платья.

Школа по сути дела никак не повлияла на нравы полинезийцев и их жизненный уровень. Одна из главных причин этого — оторванность школы от внешнего мира, а также отсутствие интерната для мальчиков. Кроме того, не нужно быть слишком придирчивым человеком, чтобы усомниться в правильности методики, которую избрала миссия. Не лучше ли обучать детей нужным профессиям, давая одновременно необходимые теоретические познания в области биологии, зоологии, ухода за больными, мореходства? Увы, главная обязанность миссии — спасение душ (об этом напомнила мне начальница интерната, когда я попытался поделиться с ней своими соображениями). Все прочее — постольку, поскольку…

Велико могущество миссии, одним из его вещественных воплощений был новенький, сверкающий лаком грузовик. Им даже иногда пользовались, хотя в долине всего несколько сот метров дороги, а в поселке можно проехать лишь но главной улице. Второй в Атуане грузовик (на номерном знаке крупная, чтобы жандарм не спутал, цифра два!) принадлежал новозеландской торговой фирме и выглядел, разумеется, не таким нарядным. Вместе с жандармом и художником я зашел в двухэтажное (единственное во всем архипелаге) здание фирмы. Надо же знать и светских владык долины… Перед дверью выстроилась длинная очередь.

— За вином, — лаконично объяснил жандарм.

— Цивилизация! Чем тебе не Европа! — отозвался я.

— Не совсем. Здесь, на Маркизах, вино продают только в Атуане и Таиохаэ, там, где есть жандарм.

• Предыдущая
• 24/40
• Следующая