Андеграунд, или Герой нашего времени - Маканин Владимир Семенович - Страница 109

• Предыдущая
• 109/126
• Следующая

А следом вновь слух, прошедший, как прокатившийся по этажам, что Ловянников не просто богат — пять квартир в Москве, квартирный бизнес! Помимо той, что на Новом Арбате, и помимо этой (в общаге), имелись еще четыре большие квартиры и тоже в центре города. Отремонтировав, господин Ловянников теперь их замечательно меблировал, чтобы сдавать фирмачам-иностранцам. Этажи загудели злостью. Имея несколько квартир, молодой человек, стало быть, держал при себе (придерживал) еще и скромные общажные кв метры, чтобы в удобный час продать их на сторону. Но ведь излишки метров могли бы получить стесненные семейные люди! — типичный ход общежитской мысли. Даже в моей бомжовой душе шевельнулось чувство по природе своей несомненно общажное: чувство справедливого дележа. (А не хотелось, помню, себе в этом чувстве признаваться!)

Рядом с болезненной злобой слуха (злобой факта) даже гибель красавца дога на глазах, на руках хозяина не шла в сравнение, хотя тоже боль и тоже удар. Ловянников, глотая слезы, похоронил пса. Я помог. Ночью (не вызвать бы чьих возражений) Ловянников сам, своими руками закопал Марса в нашем сквере, под высоким тополем. Это в десяти шагах от скамейки, где кавказец забрал у меня мелкие деньги и поплатился жизнью. Красивое место: деревья там расходятся створом — открывается вид. И тихо. И ровный шум деревьев, что шевелят верхушками даже в безветрии.

Облизывать богатого, снимать, сдувать с него пылинки и за это, время от времени, что-то кругленькое (капающие капли) с него иметь — или же напротив: отодвинуться, уйти в сторону и его презирать. Вот два известных оттенка. Но по общажному российскому обыкновению богатого облизывали и одновременно его презирали. (Суровый подтекст.) Ничего иного они (мы) пока что не умели.

С этой метафизикой коллективного отторжения Алексей Ловянников был незнаком: они все вместе присматривали, пасли, стерегли маленькую его квартирку. В том и их суть, что они умели все вместе остро чувствовать, что квартирка висит и что, если тянуть ниточку посильнее, Ловянников, глядишь, не удержит. Обычная, однокомнатная, зачем ему она?! (Благ в мире мало. Хватит, мол, ему и четырех лишних квартир, не обязательно пять.) Все вместе они и изгоняли его. А кто-то из них, разумеется, целил конкретно. Серый. Кто-то же вызнал из общемосковского компьютера — вызнал и тотчас разнес по этажам, разболтал эти его пять собственных (уже приватизированных) квартир.

За чаем Ловянников уже не говорил мне ни про какую деловую поездку в дальние города: прямо сказал, что он лично следит за ремонтом, а также за меблировкой и дизайном своих квартир днем и ночью — то есть вот куда он теперь уезжал. Днем в банке, а вечерами занят ремонтом. Следит, завозит образцы и стройматериалы либо уже ищет мебель. Он сам подсказывает нанятым рабочим каждую мелочь, сам не спускает с них глаз. Он и ночует, спит на жестком поочередно то в той, то в другой квартире (то в третьей, едва не поддакнул я), отслеживая качество трудно подвигающихся работ. Он занят. Так начинают. Это бизнес.

Да, у него машина, да, дорогая, но ведь он не может появиться в ней под окнами общаги. Ни даже оставить ее за углом на пять минут. После гибели Марса он не мог не бояться своих этажных соплеменников. А время легализоваться и обзавестись телохранителем, видно, еще не пришло.

Для проживания у меня была в запас сторожимая мной квартира Лялиных. И Конобеевых квартира намечалась... В конце концов, что мне Ловянников и его новорусские проблемы! Я колебался.

Я спросил:

— Как долго еще стеречь вашу квартиру?

Ловянников на миг задумался:

— Месяца два-три.

Он предложил мне больше денег. Я отказался. Не то чтобы я боялся, что в лифте мне затолкают в рот пару белых шариков. Я просто не хотел быть прикупленным (быть излишне обязанным) целых два или три месяца — хотел иметь лишнюю степень свободы.

Но был еще и личный момент: в самые бездомные, в самые трудные мои дни Ловянников доверял и одним из первых оставлял мне сторожить жилье. Он выручал меня — мне хотелось выручить его.

Ловянников кивнул:

— Спасибо.

Он достал из своего резного шкафчика коробку с чаем и чудесно (как всегда) заварил.

А ведь его квартиры всё дорожали и уже сейчас, взятые вместе, шли, поди, под миллион долларов. (Плюс банк.) Даже я, относившийся к Ловянникову по-приятельски, не умел теперь быть с ним, богатым, как прежде. И уже не получалось так легко и беспечно (а иногда вдохновенно) болтать с ним за чаем. Что-то погасло. Притом что я не повернулся к нему спиной, не перебежал к его противникам. Я оставался по-прежнему дружествен и даже хотел ему удачи с этой общажной квартирой, пусть там пятой или шестой по счету.

За два месяца Ловянников, пожалуй, успеет продать квартиру. Но как он удержит ее эти два месяца? Общага — это общее мнение. Для некоторых (здесь) быть богатым все равно что изнасиловать девочку. И никто за него, за богатого, не вступится, ни один. Я не в счет. Мне тоже, если надо, дадут пинка. (Мне ведь и дальше жить здесь, с ними.) Ловянников отлично все понимал. Возможно, он ждал. Возможно, он и не мог распрямиться, пока он себя не легализовал.

В его голосе стали слышны нотки смирения. Он все еще был наш человек, общажник. Переменил свою жизнь, но не себя. Он сам был, как все те, кто ярился на этажах. (Чувствовал вину за богатство.) Он скис. За чаем он сказал, что его страшит кончить, как его пес. Вздохнул и стал говорить всякие мрачные слова о затянувшейся общажной жизни в России. А я мельком подумал, прикинул, как же цепко он держится за свое. Ведь шестая квартира. Ведь лишнее. Я даже зауважал: умрет — не отдаст. Настоящий!

Спустя лишь день на Ловянникова вновь напали вечером, на подходе к зданию общаги, прямо за углом. Трое — понятно, что люди Серого. Не побили, но хорошо попугали, совали кулак под самый нос. Гнались. Озлобленное напряжение на этажах явно поддерживалось. А сам Серый, знай, ждет и где-то здесь же спокойненько ходит. (Возможно, мне, сторожу, жмет руку при встрече в коридоре. Покуривает.)

А еще через два дня квартирка стала моей. Ловянников пришел (я у Лялиных), поздоровался, не улыбается — сел молча напротив. Сидел, словно бы совсем сирота в этой жизни. Такой богатый и такой унылый.

Ни чаю, ни даже водки я не успел на стол. Я только спросил, не случилось ли, и шутейно интересовался, не одолжить ли ему немного деньжат. С любопытством бомжа спросил и про изыск московских его квартир, светский разговор — как там, Алексей, их меблировка? а как лепнина на их потолках?.. Ловянников ответил (вздох), какая, мол, там лепнина и какой изыск, если человека в среде этих гнусных общажников тяготит даже собственное богатство. В особенности то, которое человек защитить и отстоять не в силах. И тут Ловянников вынул из кармана бумагу — это вам, Петрович!

— Мне?

Да. Он сумел-таки квартирку приватизировать (через центральное БТИ) и два дня назад переписал ее на меня — отдает бесплатно, навсегда. Второй экземпляр дарственной остался у нотариуса в Центральной нотариальной конторе.

В конце концов он, Ловянников, человек не бедный и может себе позволить дарить. Так или нет?.. Квартира приватизирована (какое новое, удобное слово) — и он напрямую отдает ее мне. Можно считать, из рук в руки. «Вы хоть улыбнитесь», — сказал я. Вот тут только мрачноватый Ловянников улыбнулся: да, да, ему приятно думать, что квартира будет не чьей-то, а моей — а ему, Ловянникову, все равно ее уже не удержать...

— Сдались?

Вот теперь он засмеялся живее и искреннее:

— Да.

— Вы молодой. У вас еще появятся друзья! — пообещал ему я.

Это не факт. А все же большие деньги и в эту сторону дадут себя знать. (Рано или поздно.)

— Рано или поздно, Алексей, друзья появятся. Много друзей. И в следующий пиковый раз вам не придется дарить бомжу...

• Предыдущая
• 109/126
• Следующая