СССР - Идиатуллин Шамиль - Страница 80

• Предыдущая
• 80/114
• Следующая

– А пристегиваться не надо? – спросил Валенчук.

– Чего так?

– Ну, сел и поехал. Значит, и заводить не надо, пристегиваться, просто сел и едешь, да?

– Лапидус, – сказал Сергей, уставившись в Валенчука. – Коротко и по существу.

Мир, как положено, спас Игорь, невнимательно вышагивавший вокруг «кипчака».

– А место куда девать? – спросил он.

– Какое место?

– Ну, вокруг водителя. Вот здесь тогда всю эту тумбочку сносим, за руль-колонкой вообще нечего ставить, если все показания на стекло идут. Образуется свободное пространство. Или, как на корабле, будет стоечка со штурвалом из пола?

– Ну это-то как раз... – начал обрадовавшийся перемене темы Валенчук, но Паршев перебил:

– А что, нормально. Много места, все дела. Хоть ногу на ногу, хоть подносик на колени – с кофе там или булками. И рукам простор. На стекло же можно чего угодно кидать – хоть кино. С телками. Подро... то есть, в смысле, подрался если, можно чулки поменять.

– Красавец,– смерив Паршева взглядом, сказала Даша.

– Это я еще не старался.

– Не, в самом деле, – сказал Сергей. – Даш.

– Слушаю, – сказала Даша, опершись о стену.

Кузнецов не поленился подойти к ней, по-белогвардейски дернуть головой и церемонно протянуть руку.

– Дарья Вадимна, позвольте.

– Не позволю, – проворчала Даша, но руку подала.

Кузнецов довел Дашу до раскуроченного «кипчака», как мог пособил вживлению в салон и спросил, не выходя из учтивого поклона:

– Вот, Даша, оцените интерьер и эргономику.

– А то я не ездила никогда, – сухо сказала Даша.

От Кузнецова, оказывается, очень приятно пахло. Непарфюмно. Чистым сильным мужиком и чем-то еще. Даша нахмурилась и сжала руль. Надо было следить за собой.

А Кузнецов разливался соловьем, но руками не лез и вообще всех этих самцовых блуканий не выкидывал.

Он подробно объяснил Даше, почему ей удобно, а почему нет, отдельные части речи посвятив положению рук, ног и, как он это мило произнес, корпуса, а потом довольно толково рассказал, стоически снося уточнения Валенчука, какие детали интерьера можно начисто убрать в новом варианте, а какие переживут переезд и трансформацию. И спросил, чего ей будет особенно не хватать как водителю и пропорционально сложенному человеку.

– На обезьяну с гранатой будем ориентироваться? – осведомилась Даша, послушно пытаясь представить пустоту за рулем и в районе торпеды.

Паршев громко гоготнул, а Кузнецов поднял брови и сказал:

– Боже, о чем вы, Дарья Вадимовна? Решительно вас не понимаю.

– Ну-ну, – сказала Даша, решив поначалу этим и ограничиться, однако Кузнецов, зараза, все держал детское недоумение на лице.

Игры начались, хотела подумать Даша с раздражением, а подумала почти с удовольствием и явно заводясь, соплюха, тьфу, гормоны проверять пора. Или я в самом деле охотница за начальниками? А, идут они все тайгой.

– Я не то чтобы против такого внимания, даже наоборот. Но машинки вообще-то всегда были игрушками для мальчиков. Странно, мне кажется, у девочек спрашивать, удобная это машинка или нет, тем более под нее переделывать – это все равно что куклы специально для мальчиков сочинять.

– Ну, во-первых, девочки как потребители куда более... – начал Кузнецов, но Паршев, не найдя, видимо, возможности более сдерживаться, ликующе воскликнул:

– Ну, во-первых, это у детей так. А у взрослых наоборот: куклы только для мальчиков и делают.

Кузнецов пугающе быстро развернулся к Паршеву, но Игорь упредил его самое искреннее высказывание, если не действие, отчеканив:

– Валера. Достаточно.

Даша обежала взглядом зеркала, мельком подумав, что, пожалуй, вынос изображения на лобовое стекло добавит удобств вождению и жизни. Паршев косо ухмылялся у стены, Валенчук и всю дорогу молчавший Викторов смотрели на него укоризненно, Игорь смотрел хмуро, но почему-то не на Паршева, а как будто на Дашу. Даша, немотивированно смутившись, перевела взгляд на Кузнецова. Тот, поджав губы, встречно покосился на Дашу и снова уставился на Паршева, будто выбирая допустимые слова.

Слова оказались странными:

– Слушаю, Маргарита.

Лишь пару секунд спустя, когда Кузнецов сказал: «Не понял» – и сделал несколько шагов к дальней стене, Даша сообразила, что это он не Паршева переименовал, а на вызов «союзника» ответил. Даша прыснула, остальной народ, видать, тоже, только Паршев так и косил губы симметрично побелевшему шраму.

– Не понял, – громко сказал Кузнецов, дойдя до стены. Помолчал еще немного и добавил: – Погоди. Все, я еду. Не дергайся, сейчас буду. Не истери, говорю, сейчас разберемся.

Развернулся и быстрым шагом пошел к выходу. У самой двери вспомнил все-таки, повернулся и сказал:

– Ребята, извините, дела. Добейте тут, ага? Вечером свяжемся, переговорим по итогам – хотя вроде уже все понятно. А я тут... А, да.

Он все тем же быстрым шагом вернулся к «кипчаку», снова по-белогвардейски кивнул, протянул руку и помог Даше выбраться, будто она сама не могла. А будто и не могла – на руку оперлась с удовольствием.

Кузнецов снова кивнул, вполголоса сказал: «До вечера» – и удалился.

Остальные разошлись через полчаса, а про пустые счета Даша узнала лишь на общем сборе.

Таня вспыхнула и сказала:

– Но это несправедливо.

– Почему? – ласково спросил я.

– Потому что это нечестно – сперва объявлять, что надо обогащаться, а потом дождаться, когда богатство заработается, и приходить на все готовенькое – вернее, не приходить, а отбирать. Нечестно.

– Ну, во-первых, может, и нечестно, зато эффективно. Во-вторых, никто же не велел закон нарушать.

– Но вы ведь сами сказали...

– Да, что все нарушали, я сказал, и это специальный почти официальный принцип, чтобы крючок на каждого был. Но садиться на этот крючок никто не заставляет. Ну и главное, наверное, традиционность такой политики. Так, пока мы совсем далеко не ушли: Тань, за реферат «пять». Я сам про этот АИК слыхом не слыхивал, а ты откуда узнала?

– Мы ж из Прокопьевска, – объяснила Таня, кокетливо двинув плечиком.

– Ну, кабы все так с историей родных мест дружили. Ребят, я, в общем, настаиваю на том, чтобы все изучили работы друг друга, специальную полку я заведу. Плохих рефератов не оказалось, но о двух отдельно скажу. Танин, ну, вы слышали – замечательная история про такую автономную индустриальную колонию «Кузбасс»: в двадцать первом году несколько красных американцев, фанатеющих по советскому эксперименту и Коминтерну, договорились с Москвой, что пригонят в Кузбасс восемь тысяч умелых и лояльных спецов из Европы и Штатов, причем каждый привезет с собой денег и продуктов на два года.

– Зачем? – спросил Никита.

– Строить светлое будущее. Восемь тысяч человек собрать не получилось, но почти шестьсот энтузиастов приехали. Представляете – в Россию, где Гражданская война только закончилась, а голод еще нет, в Сибирь, в заброшенные шахты – из Германии, Голландии, Штатов? Ну вот, и пять лет они пахали на свои деньги, восстанавливали добычу, построили несколько поселков – до сих пор вроде стоят, – пару заводов, молочную ферму, водопровод и канализацию отладили, все такое. Производительность труда подняли, технику запустили, какой сроду не было ни в горном деле, ни у крестьян.

– А потом? – спросил Никита.

– А потом – читайте Танину работу. Там и про другие кузбасские эксперименты – коммуну толстовцев «Жизнь и труд», народные артели... Кстати, интересное совпадение. Я обещал про два реферата сказать. Второй – это Пашин. Оба рассуждали, отталкиваясь от истории этих, ну или примерно этих мест. Оба пришли к грустным выводам: любое доброе дело безнаказанным не остается и либо становится злым, либо давится, быстро и на корню, и вот тут Таня с Пашей даже в цифрах совпали, которые, соответственно, и нам напророчили. Но вторая часть выводов по-своему оптимистичная: скорбный труд не пропадет, из искры возгорится пламя, и много новых сердец зажжет какой-то там жаждой свободы, света. Я правильно излагаю?

• Предыдущая
• 80/114
• Следующая