Мастера детектива. Выпуск 3 - Сименон Жорж - Страница 49

• Предыдущая
• 49/195
• Следующая

— Что вы заказали?

— Ром, — бросил Лурса.

— Стакан или рюмку?

Он заказал стакан. Все здесь вызывало его любопытство. Ему ничего не хотелось упустить. Он пытался представить себе компанию молодых людей и Николь, Эмиля Маню, который в тот вечер приехал с ними сюда в первый раз и напился…

За Лурса наблюдали. Старались угадать, зачем он явился. Эва подала ему ром, но присесть рядом не посмела. С минуту она постояла у столика, потом отошла к стойке, а торговец птицей тем временем вытащил из кармана кошелек.

— Сколько я вам должен?

— Уже уходите?

Торговец молча указал глазами на Лурса, как бы желая сказать: «А стоит, по–вашему, оставаться?»

Она ласково улыбнулась, проводила его до дверей, даже вышла на крыльцо, где, должно быть, быстро клюнула своего кавалера в щеку, позволила себя обнять.

Когда она вернулась в зал, с нее уже слетело прежнее оживление, но она все же попыталась из последних сил быть любезной и даже кинула в сторону Лурса:

— Ну и погодка! Потом спросила:

— Вы не здешний? Вы коммивояжер? Сестры были не уродливые, скорее даже миловидные, но уж очень бесцветные.

— До чего пить хочется, Эва! Не закажете ли мне, мсье, лимонаду?

Лурса определенно казалось, что время от времени мамаша этих барышень заглядывает из темноты в полуоткрытую дверь, поэтому он сконфузился, словно его поймали на месте преступления.

— За ваше здоровье! Может, вы и для Эвы стаканчик закажете? Выпей чего–нибудь, Эва.

Кончилось тем, что обе сестры очутились за его столиком; он не знал, о чем с ними говорить, и таращил глаза. Девицы обменивались понимающими, весьма красноречивыми взглядами. А он, видя это, догадался, чего от него ждут, и окончательно смутился.

— Сколько с меня?

— Девять франков пятьдесят. У вас мелочи нет? Вы на машине приехали?

Шофер, сидя за рулем, поджидал его и сразу тронул машину.

— Ну как, видно, не вышло? Я вас предупреждал, но поди знай… Кто хочет выпить и похохотать или девчонок немного пощупать, это еще можно. А вот насчет всего прочего…

Тут только Лурса отдал себе отчет, что к его смущению примешивается чувство известной гордости: как–никак, его сочли человеком, который едет за несколько километров в пригород, едет в специальное заведение, чтобы пощупать девочек.

Он сам бы не мог объяснить, почему к этому мимолетному ощущению гордости примешалось вдруг воспоминание о его сестре Марте. Он увидел, как она стоит в своем блекло–зеленом одеянии, а он бьет ее по щеке. Ему хотелось, чтобы она сейчас на него посмотрела.

— А много туда народу ездит? — спросил он и нагнулся, чтобы расслышать ответ шофера.

— Ездят больше завсегдатаи, которые воображают, что в один прекрасный день им удастся… Ездят молодые люди целыми компаниями. Этим хочется пошуметь, а в городе, в тамошних кафе, они не смеют.

В новом квартале, где были проложены еще не все улицы и где жил Эмиль Маню, уже потухли огни. А в «Боксинг–баре» за спущенными занавесками можно было разглядеть два темных силуэта.

— Куда везти?

— Да не важно куда. Высадите хотя бы здесь, на углу.

Как гуляка, который, вопреки здравому смыслу, желает затянуть уже окончившийся праздник, Лурса старался продлить сегодняшний вечер; он шел, изредка останавливаясь и вслушиваясь в шум отдаленных шагов.

На их улице стояли большие дома, похожие на его собственный особняк, и он ненавидел эти дома, как ненавидел тех, кто живет в них, как ненавидел собственную сестру, Доссена, Рожиссара и его супругу, Дюкупа и помощника прокурора — всех этих людей, которые не сделали ему ничего плохого, но которые находились по ту сторону баррикады, где, в сущности, было и его место, там, где он находился бы сейчас, если бы жена его не сбежала с неким Бернаром, если бы он восемнадцать лет не просидел сиднем в своем кабинете, если бы случайно не открыл кипение жизни, о чем он и не подозревал, не обнаружил жизни, существовавшей отдельно от той официальной, показной жизни города, не разглядел бы, наконец, совсем иные сущее i ва, о чем он тоже не подозревал, в частности собственную дочь Николь, не испугавшуюся следователя и разославшую записочки по всему городу, Джо Боксера, поставившего ему угощение, Эмиля Маню, который то хорохорился, то рыдал — всех, включая этого хилого Эдмона Доссена, наделавшего хлопот своему хлыщу–папаше и своей утонченной мамочке; вплоть до банковского служащего, сына образцового кассира, которого он еще не видел и который — вот кретин! — решил скрыться в Париже, и этого Люска, торгующего на улице от «Магазина стандартных цен».

Тут только он обнаружил, что забыл ключ от входной двери. Он позвонил, хотя отлично знал, что Карла побоится пойти отворить, а Николь, верно, спит сном праведницы.

На всякий случай он свернул в тупик, и, обнаружив, что черный ход, как и всегда, не заперт, вошел в дом.

Вошел с таким ощущением, будто он сам отчасти принадлежит к их шайке.

Все было как в сказке: лежа в постели со спутанной бородой, которая подрагивала от мощного храпа, как пырей на ветру, он, очевидно, казался огромным, огромным и злым, настоящий Злой Людоед.

А она, Карла, вошедшая на цыпочках в кабинет, разглядывавшая с порога хозяина, была Фея–хлопотунья, которая обегала весь город, лишь бы спасти свою любимицу Принцессу, разнося записки на улицу Алье, к Люска, к Детриво, к Доссену, Фея, суровая ко всем людям, но на редкость добрая к той, кому отдала свою жизнь.

Лурса невольно улыбнулся. Эта мысль пришла ему в голову как раз в ту минуту, когда Фина ковыляла к его постели, с любопытством поглядывая на хозяина. Как знать? Когда он лежал по утрам вот так, вяло вытянувшись во весь рост, в сущности, совсем беззащитный, возможно, ее не раз подмывало отомстить ему иным способом, а не просто корчить по его адресу гримасы?

Опять пошел дождь, он понял это сразу. К тому же с вечера он забыл закрыть ставни в кабинете.

— Что это, Фина?

— Письмо.

— И вы решили разбудить меня ради письма?

— Его жандарм принес и сказал — срочное.

Он отметил про себя, что у Фины усталый, угрюмый вид, что вся она какая–то пришибленная. Сейчас ей было не до их ежеутренних мелких перепалок, она явно ждала, когда он распечатает конверт.

— Что–нибудь плохое? — спросила она.

— Прокурор просит меня зайти сегодня утром в суд.

Вот, должно быть, удивилась Карла, увидев, что он, пренебрегши ритуалом утреннего вставания, сразу же вскочил с постели и быстро оделся.

— Мадмуазель встала? — спросил он, застегивая брюки.

— Она уже давно ушла.

— Сколько сейчас времени?

— Около одиннадцати. А мадмуазель ушла, когда еще десяти не было.

— Вы не знаете, куда она пошла?

Сейчас оба с молчаливого уговора как бы заключили перемирие. Фина ответила не сразу, она подозрительно оглядела Лурса, но, очевидно, решила, что лучше сказать правду.

— За ней приходила мать мсье Эмиля.

— Мать Эмиля Маню?

И Фина ответила жестко, так, словно в этом был виноват Лурса:

— Его сегодня утром арестовали.

Итак, пока он лежал в постели, потел, дрых, как огромный мохнатый зверь… Лурса видел в окне тускло–зеленое небо, мокрую пустынную улицу, молочницу с мешком на голове, пересекавшую мостовую, зонтик, завернувший за угол, и каменные стены домов в расплывчатых пятнах сырости.

Стояло глухое, грустное время года, пожалуй, еще более грустное, чем белесый зимний холод, и было ветрено, как в День всех святых. Он представил себе новый квартал у кладбища, новые длинные улицы. Как же называется их улица? Ах да, улица Эрнест–Вуавенон. И названа она не в честь какой–нибудь местной знаменитости, а просто по имени владельца этого участка.

И живут там люди, которые, пока он лежит в постели, сморенный сном, подымаются на рассвете, выходят навстречу этой сырости и едут на работу в город, по большей части на велосипеде.

Как и когда за ним пришла полиция? Безусловно, раньше восьми часов, чтобы схватить Эмиля Маню, пока он не уехал в книжный магазин. Должно быть, на углу стоял полицейский, и соседи поглядывали на него, приподняв занавески.

• Предыдущая
• 49/195
• Следующая