Король замка - Холт Виктория - Страница 51

• Предыдущая
• 51/72
• Следующая

Может быть, он прав и мне следует уехать, как только отреставрирую начатую картину. Если я останусь, не будет ничего хорошего. Чувства, разбуженные во мне графом, станут глубже, а боль от неизбежного расставания — сильнее.

Я понимала необходимость отъезда, но в глубине души решила не уезжать и даже принялась за поиски стенных росписей, которые могли быть скрыты слоем побелки. В случае удачи я бы снова погрузилась в работу и забыла о страстях, кипевших вокруг. В то же время, у меня появился бы благовидный предлог для того, чтобы остаться в замке.

Особенно меня интересовала небольшая комната, смежная с оружейной галереей. Комната эта находилась с северной стороны замка, из окна открывался великолепный вид: пологие склоны виноградников и вьющаяся между ними парижская дорога.

Я помнила, как разволновался отец при виде стены, очень похожей на одну из стен этой комнаты. Он тогда сказал, что во многих английских особняках настенные росписи скрыты под слоем извести: когда фрески портились или просто переставали нравиться, их забеливали.

Снимать наслоения извести — тонкая работа. Я видела, как это делал отец, даже помогала ему: у меня были способности к занятиям такого рода. Вот и теперь унаследованное от отца чутье самым непостижимым образом привело меня к этой стене, и я была готова поклясться, что под побелкой что-то есть.

Я работала мастихином. Лезвие ножа еле касалось стены, и мне никак не удавалось пробиться сквозь верхний слой извести. Прибегнуть к более радикальному методу я не могла: одно неосторожное движение способно погубить ценное изображение.

Так прошло полтора часа. За это время ничто не подтвердило справедливости моего предположения. Я устала, продолжать работу не имело смысла.

На следующий день мне повезло. Я отслоила небольшой кусочек извести — всего в одну шестнадцатую дюйма, но зато окончательно уверилась в том, что на стене написана картина.

Поиски фресок оказались лучшим, что я могла сделать, чтобы отвлечься от растущей напряженности в отношениях между обитателями замка.

Я расчищала стену. Вдруг из коридора донесся голос Женевьевы.

— Мисс! — позвала она. — Где вы?

— Я здесь, — ответила я.

Девочка вбежала ко мне. Она была в смятении.

— Мисс, из Карефура сообщили, что дедушке хуже. Он спрашивает меня. Пойдемте вместе.

— Твой отец…

— Его нет в замке. Катается верхом… с ней. Пожалуйста, мисс, пойдемте, а то мне придется поехать с конюхом.

Я встала. Сказала, что переоденусь и через десять минут буду ждать ее на конюшне.

— Не задерживайтесь, — умоляла она.

По дороге в Карефур Женевьева молчала. Дом Франсуазы отпугивал и в то же время манил ее.

В вестибюле старого дома нас ждала госпожа Лабис.

— Хорошо, что вы приехали, мадемуазель, — сказала она.

— Ему хуже?

— С ним опять случился удар. Морис пошел звать его к завтраку и увидел его лежащим на полу. Когда ушел доктор, я послала за мадемуазель Женевьевой.

— Он… умирает? — глухо спросила Женевьева.

— Мы не знаем. Он еще жив, но очень плох.

— К нему сейчас можно?

— Пожалуйста.

— Пойдемте со мной, — позвала меня Женевьева.

Мы вошли в уже знакомую мне комнату. Старик лежал на тюфяке. Госпожа Лабис попыталась устроить его поудобнее. Накинула на больного одеяло, поставила в комнате небольшой стол и стулья. На полу даже лежал ковер, но голые стены, распятие и скамейка для моления по-прежнему придавали комнате вид монастырской кельи.

Старик лежал, откинувшись на подушки. Зрелище было не из приятных. Глаза запали, нос заострился; несчастный напоминал большую хищную птицу.

— Пришла мадемуазель Женевьева, сударь, — негромко доложила госпожа Лабис.

На его лице мелькнуло осмысленное выражение. Он шевельнул губами и с трудом произнес:

— Внучка…

— Да, дедушка. Я здесь.

Он кивнул ей и перевел взгляд на меня. Видел он только правым глазом. Левый глаз после удара уже не двигался.

— Иди сюда, — позвал старик. Женевьева пододвинула свой стул к постели, но больной смотрел на меня.

— Он имеет в виду вас, мисс, — прошептала Женевьева, и мы поменялись с ней местами. Старик, казалось, остался доволен.

— Франсуаза, — произнес он, и я поняла, что он принял меня за мать Женевьевы.

— Все хорошо, не волнуйтесь, — сказала я.

— Не… — Он говорил невнятно. — Осторожно. Следи…

— Да, да, — мягко отвечала я.

— Не надо было выходить замуж… за этого человека. Знай, это была… ошибка…

— Все в порядке. — Я пыталась его успокоить.

Вдруг лицо старика исказилось.

— Ты должна… Он должен…

— О, мисс, — взмолилась Женевьева, — мне этого не вынести. Он бредит, не узнает меня. Мне обязательно сидеть здесь?

Я покачала головой, и она выскочила из комнаты, оставив меня наедине с умирающим. Он заметил ее исчезновение и, как мне показалось, обрадовался.

— Франсуаза… Держись от него подальше… Не позволяй ему…

Слова давались ему с трудом, но он изо всех сил старался мне что-то сказать. Я же изо всех сил пыталась разобрать его невнятную речь. Он говорил о графе, и я чувствовала, что, может быть, в этой самой комнате узнаю тайну смерти Франсуазы. А больше всего на свете мне хотелось доказать, что ее муж не имел никакого отношения к ее гибели.

— Почему? — спросила я. — Почему надо держаться от него подальше?

— Грех… грех… — стонал он.

— Вам нельзя волноваться, — уговаривала я.

— Возвращайся домой… Уходи из замка… Там тебя ждут только беды… и смерть.

Разговор утомил его. Он закрыл глаза. Я испугалась, что он умрет, так ничего и не сказав, но вскоре он опять посмотрел на меня.

— Онорина, какая ты красивая!.. Наша дочь… Что с ней станет? Грех… грех…

Окончательно обессилев, он упал на подушки. Я подумала, что он умирает, и пошла к двери, чтобы позвать Мориса.

— Осталось совсем немного времени, — сказал тот.

Госпожа Лабис взглянула на меня и кивнула.

— Мадемуазель Женевьеве следует присутствовать.

— Я приведу ее, — пообещала я, ухватившись за возможность выйти из комнаты умирающего.

В коридоре стоял полумрак, повсюду чувствовалась смерть, я слышала ее дыхание. Но это было не все. Дом, в котором смех считался непростительным грехом, походил на темный подвал, куда не проникает ни лучика света. Как бедная Франсуаза могла быть счастлива в таком доме? Представляю, как она радовалась переезду в замок!

Я подошла к какой-то лестнице и посмотрела наверх.

— Женевьева, — тихо позвала я.

Нет ответа.

На лестничной площадке было окно, но плотные занавески, висевшие на нем, не пропускали света. Я отодвинула их и выглянула в заросший сад, потом тщетно попыталась открыть окно. Видимо, его не открывали много лет. Я надеялась увидеть Женевьеву и помахать ей, но в саду ее не оказалось.

Я снова позвала ее. По-прежнему, никакого ответа. Тогда я стала подниматься по лестнице.

Кругом — ни звука. У меня мелькнула мысль: уж не прячется ли Женевьева в какой-нибудь дальней комнате, не желая присутствовать при смерти деда? Это очень на нее похоже, убежать от того, что кажется невыносимым. В этом причина всех ее бед.

— Женевьева! Где ты? — позвала я и открыла какую-то дверь. Это была спальня — с такими же, как на лестнице, плотными занавесками на окнах. Я вышла оттуда и открыла дверь в следующую комнату. Было видно, что в этой части дома давно никто не жил.

Лестница вела еще выше. Я подумала, что на верхнем этаже, как обычно находится детская.

Внизу умирал старик, а я размышляла о детстве Франсуазы, о ее тетрадях, которые по одной выпрашивала у Нуну. Мне пришло в голову, что Женевьева, вероятно, много раз слушала истории о детских годах матери, проведенных в Карефуре. Если бы она захотела спрятаться, то где же, как не в детской?

Я была уверена, что найду ее наверху.

— Женевьева, — позвала я уже громче. — Ты наверху?

Никакого ответа, только слабый отзвук моего собственного голоса. Если Женевьева в детской, то ничем не выдает себя.

• Предыдущая
• 51/72
• Следующая