Пикник на Аппалачской тропе - Зотиков Игорь Алексеевич - Страница 51
- Предыдущая
- 51/112
- Следующая
Конечно, за это время я вспоминал, и не раз, о том удивительном, что мне пришлось увидеть в этой стране. И воспоминания эти возникали порой тогда, когда, казалось, их не должно было быть. 25 июля 1981 года, в день второй годовщины смерти Владимира Высоцкого, я собрался посетить его могилу на Ваганьковском кладбище. Еще до полудня выехал в Москву из далекой деревни на берегу реки Угры в Калужской области. Но в этот день мне не везло: то шина лопнула, то еще какие-то мелочи. Нарвал на всякий случай каких-то полевых цветов, а последнюю часть пути, оставив машину на стоянке, ехал уже на метро. К кладбищу приехал уже около шести. Быстро, почти бегом дошел до этой ограды. На фоне ее стояла длинная очередь. Голубели форменные рубашки милиционеров, видны были легкие переносные загородки-барьеры, отгораживающие очередь от остальной части улицы. Да и перед этой очередью, по эту сторону улицы, в тени деревьев, прямо на травяном газоне стояло немало людей.
— Вы к нему? — спросил я женщину с букетом цветов, стоящую в хвосте очереди.
— К нему, к кому же еще? — лаконично и скорбно ответила та.
Но самое большое скопление народа было в проезде между двумя домами, там стояли светло-серые «Жигули», в которых сидели два молодых человека. Стекла были опущены, и из окон неслись звуки музыки. Это конечно же были песни Высоцкого, записанные на магнитофонную ленту. Песни в общем-то знакомые. А лица окруживших автомобиль людей были какие-то особенные — одухотворенные, готовые на подвиг. Все старались услышать знакомые мелодии, которые здесь, вблизи могилы, звучали по-другому, потому что их слушали единомышленники. Я стоял спиной к торцу дома, почти прислонившись к большому, в метр с лишним диаметром, куску бетонной трубы, обглоданной с боков так, что торчала проволочная обрешетка, и почему-то оставленной строителями здесь. Тут же было набросано еще несколько тоже забытых кирпичей, и, став на эти кирпичи, можно было стать выше толпы. Было так удобно здесь стоять и следить за лицами людей…
У самого магнитофона, прижатая к кузову, стояла темная, гладко причесанная девушка, как бы охраняя машину, охраняя источник музыки. И глаза ее все ярче и ярче сияли, и какая-то блаженно-отрешенная, улыбка бродила на ее ставшем прекрасным лице. Она смотрела вроде бы и на меня, не замечая меня, — куда-то мимо — нет, куда-то дальше, как бы через меня. В стороне стоял высокий мужчина лет сорока. Почти вплотную к нему в профиль стояла женщина. И временами, когда кто-то отстранялся, я видел ее глаза сбоку. Ее лицо, в профиль ко мне, от песни к песне тоже становилось все прекраснее. Устав, по-видимому, она облокотилась, уперлась подбородком в плечо того мужчины, по-видимому незнакомого. И оба восприняли все это как-то так целомудренно, как должное… А песня все лилась, лилась. И вдруг я вспомнил. Та черноволосая, смуглая девушка очень похожа на знаменитую десяток лет назад американскую певицу народных песен и борца движения за гражданские права — Джоан Байэз. И как только я вспомнил Джоан Байэз, я вспомнил то, что я видел всего два года назад — 4 июля.
Город Бостон. Америка. Вторая половина дня. Официальный парад из нескольких десятков солдат в разных старинных одеждах уже прошел. Это были мужчины в треуголках времен Фенимора Купера, и знаменитые «три барабанщика» времен революции отбивали дробь. Чувства толпы были такие же, какие и у нас, если бы парад состоял из эскадронов гусар или конников Первой Конной. Как-то быстро все кончилось, а потом на ступеньках местного капитолий остались молодые люди с листовками, призывающими к борьбе за счастливое будущее против существующего режима Америки, и начался резкий обмен репликами с какими-то старыми людьми. Раздались взаимные упреки. Послышались слова: «Вьетнам», «агрессия»… Как-то машинально я покинул капитолий. Неподалеку стояла моя машина, и я пошел, повинуясь лишь едва заметному наклону поверхности, полагая, что этот уклон выведет меня к воде, может быть, к заливу. Шел вниз под уклон, следуя правилу, которому однажды, много лет назад, научил меня мой друг — Володя, один из ветеранов войны с фашистской Германией.
На одной вечеринке его спросили: «Володя, ты провоевал всю войну. Какой самый страшный эпизод у тебя в войне был?»
И он рассказал следующее. Дело было в Вене. Они много дней подряд были перед этим в наступлении. И вот бесконечная вереница автомобилей, пехоты, пушек, походных радиостанций, кухонь, слившихся в одну бесконечную колонну, очень медленно двигалась вперед. Проехали метров сто — пятнадцать минут вынужденной стоянки, потом опять движение куда-то вперед. Основная задача была выйти к Дунаю, перейти по мостам на другую сторону и двигаться дальше. Как только возникала очередная пробка, водитель и тот, кто был с ним в кабине, тут же засыпали и спали до тех пор, пока не слышались впереди шум от заводимых двигателей, крики команд. Тогда и они заводили мотор, давая сигнал для тех, кто был сзади. Так и двигалась вся колонна. Володя к тому времени был уже лейтенантом, командиром походной передвижной радиостанции. С ней-то он и ехал рядом с водителем в тот раз. Их Машина вплотную уткнулась в остановившийся впереди грузовик, и они мгновенно уснули. А когда Володя от какого-то внутреннего толчка открыл глаза, то перед собой ничего не увидел. То есть он увидел чужую, незнакомую, абсолютно пустую улицу в предутреннем, чуть начинающем брезжить свете.
Все! Наступающая армия, которая шла перед ним, исчезла! Что за наваждение? Он осторожно открыл дверцу, вылез на брусчатку мостовой, огляделся. Сзади, уткнувшись носом в Володину радиостанцию, стояла одна машина, за ней вторая, потом пушка — и так до самого конца улицы, насколько он смог видеть, стояла и спала смертельно усталая часть наступающей армии, ожидавшая, когда Володин грузовик заведется, и тогда они будут слепо ехать за ним. «Да, было о чем подумать. Дело пахло трибуналом».
Часть армии, которая стояла за ним, напоминала ту слепую свинью барона Мюнхгаузена, которая держала во рту отстреленный хвостик поводыря. И вот тут какие-то древние инстинкты проснулись в Володе. Он разбудил сразу все понявшего и побледневшего шофера. И они решили, что поедут не спеша, как будто ничего не случилось, доедут до ближайшего перекрестка, а там решат, что делать дальше. Завели свою машину и тронулись. Открыв дверцу и став на ступеньку, Володя увидел, как на машине, стоящей сзади, тоже проснулись люди, и она тронулась.
А сзади на разные голоса уже визжали стартеры, заводились и трогались другие машины, дым поднимался от начальных выхлопов гигантских дизельных моторов тягачей, когда вся змея этой колонны медленно зашевелилась и тронулась.
Приближался перекресток.
И тут Володя принял, как он говорил, самое важное для себя за все время войны самостоятельное решение. Он вдруг решил двигаться в ту сторону, в которую потекла бы от перекрестка вода. А уж вода наверняка приведет его к Дунаю.
Уже перед самым перекрестком он каким-то шестым чувством угадал, куда идет общий неуловимый наклон, и повернул туда свою машину. У следующего пустынного перекрестка он опять представил себе, куда бы потекла вода, и опять поехал туда же. Через некоторое время эти уклоны стали все заметнее, и примерно через четверть часа непрерывного движения вдруг после очередного перекрестка он увидел зеленую, запыленную ленту стоящих, уткнувшись друг в друга, военных машин. Подъехал ближе и, еще не веря своему счастью, узнал знакомый номер и царапины на заднем борту едущей впереди машины. Да! Они подъехали к ней и заглушили двигатель. Володя оглянулся. Сзади сокращаясь, уменьшая интервалы, выдерживавшиеся во время движения, утыкались носами в хвосты, глушили моторы и мгновенно засыпали солдаты огромной наступающей армии. Но была еще опасность, что их хоть и временное отсутствие будет обнаружено. Володя подошел к дверце впереди стоящей машины, открыл ее, разбудил знакомого лейтенанта. Тот ошалело проснулся. «А? Что? Проспали?» Но вдруг увидел, что впереди стоит машина, и успокоился.
- Предыдущая
- 51/112
- Следующая
