Пикник на Аппалачской тропе - Зотиков Игорь Алексеевич - Страница 92

• Предыдущая
• 92/112
• Следующая

— А я не знаю, что такое цикламены, но мой сын любит розовые тюлипсы, — сказала Мери, и мне потребовалось время, чтобы понять, что тюлипсы — это тюльпаны. Во многом я себя чувствую с Мери как пришелец с другой планеты.

Вот она ставит пластинку. И тебе кажется эта мелодия такой новой, а оказывается, ее каждый здесь знает с детства.

А потом она поручает тебе купить «кукис» — домашнее печенье для чая на очередном занятии сквер-данс. И опять неувязка: сколько нужно пакетов? И где продают кукис?

— Как! Ты не знаешь, где продают кукис? — удивляется она. — Везде в Америке их продают в булочных. Или еще их можно купить в большом магазине, например, «Беле». Купи два пакета.

— Но около меня нет «Беле», есть только «Бегман». Там тоже продают кукис? И потом какой величины пакет брать…

Она хохочет:

— Какой ты странный, такие вещи знает каждый ребенок. Конечно, продают и в «Бегман». А пакеты стандартные, уже запечатанные. Ты как с Луны!

А я и есть — как с Луны.

Вчера Мери читала мне надписи под юмористическими картинками из большой и веселой книжки «Как выбрать мужа». (У нее вообще все книги только о любви, браке, сексе, об отношениях мужчины и женщины, и по астрологии, которую она воспринимает как отрасль науки).

И вот она вдруг прочитала слова «Бивер его».

— Стоп, Мери! «Бивер» — ведь это слово обозначает бобра — зверька, который живет в реках, имеет прекрасный мех и строит плотины из деревьев, которые он валит, перегрызая своими зубами. Но я не понимаю, что значит «бивер его».

Мери хохочет:

— Нет, Игор, здесь написано другое «бивер». Это слово, — она произнесла его с чуть другим ударением, — это значит — «бойся», «остерегайся». «Бивер его» — значит остерегайся его! А зверей, о которых ты говоришь, называют «бивер». Ведь эти два слова пишутся по-разному.

Теперь уже я хохочу, как сумасшедший.

— Ты знаешь, Мери, на многих ваших калитках я встречал дощечку с мордой оскаленной собаки и подписью: «Бивер собака», и по незнанию вашего языка я думал, что смысл надписи по-русски значит что-то вроде «бобр-собака». Перед первой такой надписью я долго стоял, соображая, что могло значить. Наверное, как предупреждение: «Наша собака имеет зубы и челюсти бобра и способна перегрызть даже толстое дерево. Поэтому остерегайтесь ее». Я решил, что это юмористическое предупреждение. А мне бы надо было посмотреть в словарь, увидеть разницу в написании.

— О! Нет! Нет! Ты такой умный, что не можешь быть таким глупым! — кричит Мери. — Я представляю тебя, глубокомысленно смотрящего на обычную вывеску «Бивер собака», и представляю, как удивились бы люди, если бы могли узнать о твоих рассуждениях в этот момент.

Потом она вдруг становится серьезной.

— Иногда мне кажется, что ты совсем не русский, и вообще не человек. Ты просто прилетел с другой планеты, с далекой звезды, чтобы изучить нашу жизнь и рассказать о ней тем, кто тебя сюда послал, и ты только притворяешься, что ты такой же человек, как и мы все, и дурачишь меня. Придет время, отведенное тебе, чтобы быть с нами, и ты исчезнешь. Исчезнешь навсегда, унесешься в другой мир, которому ты принадлежишь.

Моя работа здесь подходит к концу. Срок пребывания в США истекает. Уже сделаны последние фотографии микровключений во льду и последние описания кернов. Уже прочитаны все лекции в различных университетах и написана статья в американский научный журнал. Стало ясно наконец, что мы делали не так и как надо работать дальше.

Конечно же сейчас нужны еще два-три месяца, чтобы ответить на многие из вопросов, которые возникли в процессе работы. Но на просьбу университета продлить мое пребывание здесь (за его счет) Москва ответила лаконичным «нет».

Только потом, уже дома, я узнал, что «нет» было сказано на самом низком уровне. Только мой непосредственный начальник сказал, увидев телеграмму из Америки: «Нечего ему там больше делать. Пусть возвращается и сидит за столом, как мы все сидим». Все другие начальники были «за». Но одного «нет» оказалось достаточно… Здесь, в Америке, это звучало для меня уже по-другому: «Москва считает, что продление вашего пребывания в США невозможно»…

Да, Мери и Джойс были правы, говоря о пришельцах. Наступило время, и огромные тяжелые крылья подняли меня и в реве огневых реактивных струй унесли через океан на далекую, неведомую им «звезду» — мою Родину. Перед отлетом я получил много подарков от моих друзей.

Подарки были американские — маленькие, недорогие, часто самодельные, но все со смыслом. Получил я подарок и от Мери: небольшой полудиск сантиметров десять — пятнадцать диаметром и толщиной полсантиметра, из оргстекла, стоящий вертикально на подставке. На этом диске были цветные концентрические кольца — красное, желтое, зеленое, синее…

Я уже видел такие полудиски с цветными кольцами, знал, что их здесь дарят друг другу. Видел даже, что иногда на них имеется какая-нибудь лаконичная надпись типа: «Ты самый лучший».

— Что значат эти цветные круга? — спросил я ее.

— Как, ты и этого не знаешь? Это же радуга, символ благополучия и мира. Ведь по Библии радуга значит: великий потоп кончился, беды миновали, теперь все будет хорошо.

Этот диск и сейчас стоит у меня на столе, напоминая о том, что все, что рассказано здесь, не сказка, все это было.

Большие планы. Крушение надежд. «Ваша поездка одобрена…» Аэродром Ля-Гардиа. Челнок Нью-Йорк — Вашингтон. Встреча в Академии наук. Посещение «мест ностальгии». Снова Боулдер, штат Колорадо. Размышление о гостиницах. Семья английского ученого. Отлет в Нью-Йорк…

Вернувшись домой после работы в Буффало, я углубился в повседневную жизнь Института географии. Конечно, подал я заявку на продолжение совместных с американцами исследований, связанных с шельфовым ледником Росса. По замыслу, который был обсужден с кураторами по гляциологии департамента полярных программ — Диком Камеруном и Стеном Джекобсом еще в Америке, — я планировал вернуться на шельфовый ледник Росса, но вернуться не с пустыми руками, а с комплексом оборудования, которое позволило бы быстро пробурить всю полукилометровую толщу ледника и установить у его нижней поверхности специальную аппаратуру, так, чтобы по команде с поверхности можно было бы определять скорость таяния или замерзания льда у дна ледника, на границе с подледниковым морем.

Эти измерения, если их повторять время от времени, позволили бы получить данные об изменении климата в южной части Мирового океана, что важно с многих точек зрения.

По этому замыслу я вместе со своими помощниками — Юрой и Виктором — должен был сделать в Москве комплект оборудования для измерения таяния-намерзания под ледником и быстрого бурения через ледник для установки этого оборудования в подледниковом море. Потом мы должны были приехать в Нью-Йорк в обсерваторию Ламонт-Дохерти, где работает наш старый друг Стен, и уже там вместе с его механиком изготовить несколько дополнительных приборов и снабдить каждый из них уже американскими устройствами, позволяющими передавать получаемую информацию на искусственный спутник Земли, а оттуда — прямо в наши лаборатории. После этого мы должны были присоединиться к Стену, который собирался на американском ледоколе проплыть вдоль всего края ледника Росса с несколькими остановками и высадками на ледник. Во время каждой из таких высадок мы планировали отлетать на вертолете от края ледника километров на пятьдесят, ставить там палатки и за несколько дней пробурить насквозь ледник, установить в подледниковом море у дна ледника свою аппаратуру и, проведя первые наблюдения, оставить ее на попечение команд со спутника. Таким образом, в конце рейса ледокола у нас имелась бы целая сеть управляемых с Большой земли станций, которые следили бы за процессами, происходящими под крупнейшим плавающим ледником Земли.

• Предыдущая
• 92/112
• Следующая