И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов - Страница 3

С приближением Пасхи антисемитизм всегда усиливался. Однажды, когда я вышла во двор, девочки встретили меня особенно недружелюбно, а одна из них вызывающе сказала: «Вы — евреи, а евреи Христа распяли!» — «Не может быть, — подумала я, — евреи — самый просвещённый и благородный народ древности — не могли сделать ничего жестокого и несправедливого». И я побежала к бабушке за разъяснениями. Бабушка сидела на своём обычном месте у окна и читала. «Бабушка, — сказала я взволнованно, — правда ли, что евреи Христа распяли?» — «Нет, — спокойно ответила бабушка, не отрывая глаз от книги, — не евреи, а римляне».

Мы росли с братом вдвоём и были неразлучны. Веничка был старше меня на три года, и интересы его были направлены в другую сторону. Девяти лет он проводил какие‑то опыты по ботанике и разрешал вопросы о связи между электричеством и магнетизмом, но по характеру он был гораздо мягче, чем я, и беззащитней. Мы переживали друг за друга гораздо сильнее, чем каждый за себя. Только Веничкины, а не мои обиды и огорчения казались мне заслуживающими серьёзного внимания.

Будучи уже в гимназии и в университете, я волновалась только перед его, а не своими экзаменами. Когда врачи временно запретили ему есть соль, я просила у мамы разрешения также не есть соли, чтобы ему легче было переносить это лишение. Веничка также нежно относился ко мне. Отношение же его к маме доходило до болезненного состояния. Он часто звал маму «моя святая», хотя мама очень этого не любила.

Однажды ночью с В. случился нервный припадок. До утра никто не ложился. Мама приходила в отчаяние и обвиняла себя во всём. Напрасно папа пытался её успокоить. Для меня это было первое большое горе. Припадки повторялись. Проф. Россолимо посоветовал на год взять Веничку из гимназии и не разрешил выезжать летом на юг, рекомендовав подмосковную деревню.

С этого времени мы с мамой оберегали Веничку, как могли, и при усиленном лечении припадки года через два совершенно прекратились, но за эти годы я ни разу не видела маму весёлой, да и сама, кажется, разучилась смеяться.

С тех пор как Веничка заболел, мы никогда не спали в темноте: на ночь зажигали крошечные лампочки «файнольки» с цветными колпачками. Их свет не успокаивал. Он казался тревожным сигналом в тёмную ночь. Я знала, что мама теперь спит всегда одетая и не позволяет себе крепко уснуть, чтобы не пропустить момента, если её «бедному мальчику» (так она звала теперь Веничку, когда он не мог этого слышать) будет нехорошо.

Летом в деревне мы жили более привольной и спокойной жизнью, сливаясь с окружающей природой и крестьянами, переживая вместе с ними многие моменты их жизни: возвращение стада, сенокос, уборку хлеба и т. п. Крестьяне относились к нам хорошо и тепло. Нас с детства приучали поздравлять окружающих с их праздниками. В деревне, где мы жили, престольный праздник был Ильин день. Окрестные крестьяне на три дня прекращали всякие работы, отдыхали и ездили друг к другу в гости целыми семьями. По вечерам водили хороводы, устраивали пляски, пели песни.

Мы, дети, любили эти дни. Однажды я подошла к группе знакомых крестьян, расположившихся под деревом на отдых и приветствовала их обычным: «С праздником вас!» — «И вам веселье при празднике», — ласково отвечали они. В этом ответе было что‑то хорошее, дружеское, что примиряло со многими.

В деревне «файнольки» были не нужны. У крестьян, в избе которых мы жили, были иконы. Перед ними часто горели ночью лампадки. Какой‑то удивительно мирный свет лился от этих лампадок или, быть может, от незнакомых кротких ликов над ними. Казалось, весь дом наполняли тихие ангелы. Мы ничего не знали об ангелах. Ветхозаветная религия знала живых ангелов, вестников Божиих, но память цивилизованных потомков в Европе сохранила только схему рационалистического монотеизма. И мир, который охватывал душу в такие ночи, был ощутимым, но непонятным и почти недозволенным…

«Наша гимназия», «у нас в гимназии» — эти слова я постоянно употребляла во всех моих разговорах задолго до того, как начала учиться. Ещё совсем маленькой девочкой я уже знала, что учиться буду только в этой школе. Когда мой брат Веничка поступил в гимназию, мы с мамой ежедневно ходили его встречать. Учителя ласково приветствовали нас и говорили маме, что наша гимназия имеет много врагов. Одни не представляли себе школы без отметок, наград и наказаний. Другие считали, что программа мужской классической гимназии слишком трудна для девочек. Наконец, третьи полагали, что девочка не может учиться вместе с мальчиками без вреда для своего характера, манер и поведения.

Правительство также косо смотрело на нашу школу, которая в тесном единении с семьёй осуществляла свои цели.

Эта борьба с «врагами» сплачивала и объединяла детей, родителей и педагогов, и всем хотелось доказать, что школа может держаться и процветать одной только любовью к знанию, к труду и друг к другу.

Уголок Знаменки и Красновоздвиженского переулка. Гостеприимный звонок слышен ещё издали, когда бежишь от трамвая и ранец на спине весело подпрыгивает. Широкий двор. Приветливые лица учителей и пёстрая толпа детей, в которой так хорошо затеряться, забыть «моё» в «нашем», «наш класс», «наша школа».

В классе уютно. На окнах цветы, аквариум с золотыми рыбками, на стенах красивые картины, таблицы.

Рассаживаясь по местам, дети не сразу прекращают разговоры и смех. Августа Германовна давно уже в классе. Она просит детей успокоиться. Шум постепенно затихает, и А. Г. предлагает дежурному прочесть молитву. Для меня это ново и незнакомо. Я даже не знаю, надо ли мне вставать вместе с другими. А. Г. уже уловила моё замешательство, она подходит ко мне, шёпотом объясняет, что надо встать. Как я благодарна ей за эту чуткость, теперь я знаю, что она всегда поймёт меня и поможет мне. Общая молитва в классе освящала всё, что здесь происходило и вселяла какую‑то особенную бодрость. Непонятны мне были только слова: «Церкви и отечеству на пользу…» Когда я стала немного старше, я заменила их для себя словами: «На пользу родному народу и всему человечеству».

Первый урок был французский. А. Гсразу овладела вниманием всего класса. Она рассказывала нам о своей поездке во Францию на каникулах. Французские дети очень интересовались нашей школой, говорила она, расспрашивали о ней, завидовали, что нам так хорошо и привольно здесь учиться, и звали к себе в гости. Потом она раздала нам новые учебники, привезённые из Парижа, и сказала, что если мы будем хорошо учиться, то в IV классе устроим экскурсию в Париж. Когда мы перешли в IV класс, разразилась война 14–го года и А. Г. не удалось осуществить своего намерения. После этого А. Г. повесила на стене большую картину и стала рассказывать нам по этой картине сказку. Мои познания во французском языке были далеко недостаточны, но рассказ был так увлекателен, что невозможно было не запомнить целые фразы и отрывки. До сих пор у меня в памяти волк, который охотился за мальчиком и говорил: «Je veux manger la tante, le petit garçon rose et blanc». Прослушав сказку, все хором пели песенку: «si j’etais un petit ruisseau». Песня мне очень понравилась. А. Г. никого не останавливала, никому не делала замечаний. Только от времени до времени она говорила: «trois heures d’attention par semaine et vous saurez la langue» (три часа в неделю внимания и вы будете знать язык).

Под конец урока А. Г. предложила нам сделать сюрприз Любови Сергеевне, молоденькой учительнице из младшего приготовительного класса. «Когда Л.C. войдёт к нам в класс, вы все встаньте и скажите ей хором: «Bonjour, Mademoiselle». Она будет очень рада». У нас в гимназии не было обязательным вставать при входе учителя. Мы охотно согласились и, когда Л.C. вошла, громко воскликнули: «Bonjour, Mademoiselle». — «Bonjour, mes enfants», — ответила Л.C., покраснев от удовольствия. И я ещё больше поняла, что здесь все стараются сделать друг другу что‑нибудь приятное.