И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов - Страница 39

Стекла опущены. Свежий ветерок овевает наши лица. Нарастает неистовый птичий щебет. Вдали высятся горы, из‑за которых выходит слепящий солнечный диск…

Неделя в Бухаре пролетает незаметно. И здесь местные архитекторы водят нас по городу, рассказывают о своих проблемах. Мы посещаем медресе Улугбека, мавзолей Самонидов.

Как‑то на помосте в чайхане оказываемся в обществе аксакалов. Эти седобородые люди в чалмах заводят с нами беседу о древних обычаях, об Авиценне, о богах и героях древности. Вы так уважительно разговариваете с ними.

Напившись зелёного чая, мы уходим. Один из стариков останавливает меня, спрашивает:

— Кто этот человек? Учёный? Да продлит Аллах его дни!

Наступает утро, когда попрощавшись с архитекторами и выписавшись из гостиницы, мы приезжаем в аэропорт, чтобы вылететь в Хиву. Там, в последнем пункте путешествия, нас должен встретить главный архитектор города.

До отлёта в Хиву ещё час с лишним.

— Полковник, зачем томиться в душном зале? Вон роскошная беседка, обвитая виноградной лозой. Пойдёмте туда, будем без помех разговаривать. Помните, вы давно грозились рассказать о своём мистическом опыте?

В беседке и в самом деле хорошо. Солнце сквозит сквозь усохшие виноградные листья. Чириканье воробьёв не заглушает голоса диктора, объявляющего о регистрации на рейсы.

— Батюшка, почему‑то сильно побаливает затылок. Признаться, как‑то не до мистического опыта.

— Бедняга! Лечите всех, а у самого поднялось давление, — вы возлагаете ладони на моё темя, молитесь. Боль исчезает.

— Так вы можете лечить?

Мы говорим о мистическом опыте. Моем. Вашем. Оказывается, с вами происходили поразительные вещи! И опять вы просите никогда никому про это не рассказывать.

— Видите ли, с нами случились события, память о которых нужно хранить глубоко в душе. Я уж не говорю о людях, ищущих предмета восторженного поклонения… Что‑то долго не объявляют рейс. Схожу, узнаю, в чём дело.

Через несколько минут вы возвращаетесь и ещё издали кричите:

— Только не падайте в обморок! Наш самолёт улетел. Уже три часа назад! И другого сегодня не будет.

— А в чём дело?!

— Мы с вами, великие мистики, ухитрились спутать сегодняшнее число и месяц на билетах с часом и минутами вылета! И это прекрасно!

— Как вы можете так говорить? Да ещё смеяться!

— А что остаётся делать? Вот увидите, всё будет хорошо.

— Ничего себе «хорошо»! Здесь из гостиницы выписались, там, в Хиве, нас встречал архитектор… Давайте билеты. Пойду к диспетчеру.

— Только не волнуйтесь. Помните — на все воля Божия.

Узнаю у диспетчера, что рейса в Хиву действительно больше не будет. Что вскоре пролётом в некий Турткуль, который находится где‑то невдалеке от Хивы, совершит короткую посадку «ЯК-40». Если в нём найдутся свободные места — продадут билет.

— А если нет? Мне нужно два билета!

— Будет два — продам два, — отвечает диспетчер. — Но учтите, здесь ещё одному пассажиру надо улететь.

Этот пассажир уже стоит рядом, ревниво прислушивается к переговорам. На нём тюбетейка, серый костюм, сапоги с галошами.

— Знаете, — говорит он, — выслал в Хиву грузовик гранатов на продажу, а сам решил лететь самолётом. И проспал немножко.

— А как из этого Турткуля добираться до Хивы?

— Там переправа через Аму–Дарью. Оттуда на такси. Не очень далеко.

Минут через тридцать втроём летим в неведомый Турткуль.

— Полковник, не хмурьтесь. Неужели вы не понимаете, что жизнь дарит нам ещё один узор на своём волшебном полотне?

— Хорошо сказал! — вмешался наш попутчик и загадочно добавляет: — Что сейчас в Турткуле есть, весь год не увидишь.

И вот мы приземляемся совсем близко от паромной переправы через широкую Аму–Дарью.

Весь берег возле переправы представляет собой холмы свезённых сюда на баржах, автомашинах и подводах среднеазиатских дынь. Круглые, длинные, жёлтые, зеленоватые, полосатые — все сорта, какие есть в Азии, высятся перед нами, издавая немыслимый аромат.

Любую из них можно купить за рубль.

Мы ещё не знаем, на чём остановить свой выбор, а наш попутчик, вынув нож из‑за голенища сапога, уже разделывает первую дыню, подносит нам два длинных истекающих соком куска.

— А ну, пробуйте эту!

Мы не успеваем съесть угощение, как он подносит новые громадные ломти.

— Эта называется «красномясая»! А вот эта — царь всех дынь!

Мы уже напробовались. Но попутчик подбегает с новыми ломтями.

Наконец подходит паром. Путь рассчитан так, что течение само сносит его по длинной широкой дуге к другому берегу. Паром лишь подрабатывает двигателем.

Вы стоите, опершись о поручень.

— Смотрите, Володя! Все это было точно таким же и тысячелетия назад, когда шло великое переселение народов, когда зарождались цивилизации. Точно так же среди пустынь текут Нил, Тигр и Евфрат, разве что там кое–где пальмы на берегах… Нам необыкновенно повезло, что мы оказались здесь! Как голова? Не болит?

— Не болит, батюшка.

Паром причаливает. Пока сходим, расторопный спутник уже зовёт нас в такси.

И вот мы мчимся в Хиву. Шестой час вечера. Неизвестно, где искать архитектора, безуспешно встречавшего нас утром в аэропорту. Решаем выйти у обкома партии. Только здесь есть надежда найти хоть какие‑то концы.

— Полковник! У меня ошеломляющая новость! Отгадайте, какая!

— В чём дело?

— Это — не Хива! Нас занесло в другой город.

На массивных дверях укреплена большая вывеска — «Хорезмский областной комитет КПСС». В вестибюле мается дежурный милиционер.

— Все на хлопке, — говорит он настороженно, — руководят уборкой. Никого нет.

— А где Хива?

— Хива отсюда в тридцати километрах. Тут Ургенч.

— Если Ургенч, почему написано — Хорезмский обком?

— Так получилось. У нас всегда путаница. А что вам надо?

Едва начинаю объяснять, он тотчас перебивает:

— Так это вы? Вас с утра ждёт городской архитектор, сюда приходил, спрашивал. Вот видите рядом корпус, он там, на втором этаже.

Наконец все улаживается. Архитектор отводит нас в интуристовскую гостиницу, где администратор долго рассматривал ваш паспорт, спрашивал, кто вы такой, почему нет командировочного удостоверения…

— Не огорчайтесь, Полковник. Нужно постоянно помнить, где мы находимся. Если б вы знали, что я испытал только от одной нашей церковной братии. Всё время стараются показать, что я чужой, нежелательный.

— А вы никогда не думали об отъезде?

— Как‑то в отчаянии вздумал служить православным священником в Палестине. Но быстро опомнился. Если можешь хоть кому‑то светить во тьме, уезжать — предательство. А вы как думаете?

— Батюшка, я ведь литератор, пишу на русском. Страна, в которой родился, это — судьба. Человека создаёт путь наибольшего сопротивления… Поэтому могу только благодарить Бога за все испытания. И за то, что мы с вами встретились. Именно здесь.

— И теперь, — подхватываете вы. — «Здесь и теперь». А что, неплохое название для вашего романа?

— Поразительно! Я ведь его так и собираюсь назвать! Дома в Москве на листочке записано. Телепатия?

— Почему бы и нет? Убеждён, телепатия существует. Все это замечательно. Одно плохо. Из‑за наших перемещений мы оба не имеем возможности работать. Я ведь уже начал писать словарь библиологии: обо всём, что касается Библии. От А до Я. Будет томов пять или шесть.

— Но ведь это задача для целого института!

— Раз такого института нет, должен же кто‑то сделать эту работу. Итак, кто первый идёт принимать душ?

— Идите вы.

— Нет уж. Давайте разыграем.

Вы подбрасываете монету. Первым выпадает мне.

Когда выхожу из ванной, застаю вас сидящим над блокнотом с авторучкой в руке. Вы задумчиво покручиваете завитки в бороде, пишете своим неразборчивым почерком, скорее похожим на закорючки стенографистки. Словно кто‑то диктует.

Как в Самарканде и Бухаре, утром в гостиницу за нами заходит местный зодчий. Внизу ждёт чёрная «волга». Едем в Хиву. Все тот же утренний ветер путешествий врывается в окна. Встречное солнце слепит глаза.