Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945 - Отт Вольфганг - Страница 5

– Обо мне не беспокойся. Но я вот о чем хочу спросить: ты что же, расстаешься со стариком?

– Сегодня встречаюсь с ним в последний раз. Однако мы расстаемся друзьями. А тебе-то какое до этого дело?

– Совершенно никакого. Я хотел поговорить с тобой о моем друге, Герде Хейне. Старик не дает ему рекомендацию.

– А он ее и не заслуживает.

– Может, замолвишь за него словечко перед стариком?

– Ты хочешь, чтобы я с ним сегодня была понежнее, так, что ли?

– Я думаю, у тебя и без этого получится…

– Запомни: «без этого» ничего в жизни не добьешься. Даром ничто не дается. Но я не из таких. Для тебя я сделала бы и за так, ха-ха. Впрочем, если тебе это поможет, то я добуду твоему Хейне рекомендацию.

– Спасибо тебе большое.

– Да не за что. Пока, малыш. Смотри, не утони на этом линейном крейсере. – И Дора скрылась в каюте капитана.

Когда она ушла, появился Хейне. Пока Тайхман разговаривал с Дорой, он наблюдал за ними.

– Ну что, она согласна?

– Согласна.

– Подумать только.

– Думать не вредно.

– Но благодарить ее я не буду.

– Она и не просила.

– Значит, моя рекомендация зависит от того, удовлетворит ли она сегодня старикана или нет?

– Я бы так не сказал.

– Ты, похоже, втюрился в эту овцу.

– Вовсе нет. Но она не такая уж и плохая.

– Это смотря как взглянуть.

На обед были свиные котлеты, бобы и картошка. Тайхман положил себе три полных черпака и взял две котлеты, полагавшиеся тем, кто ушел в увольнение. Затем он улегся на свою койку и решил, что война пока что штука вполне терпимая. Штолленберг и Хейне тоже разлеглись на своих койках, но заснуть не смогли; матросы пили шнапс и шумели. Когда шнапс кончился, они сходили на берег и принесли еще. Этот шнапс оказался похуже, но если ты уже выпил достаточно, то большой разницы нет.

– Медосмотр завтра в одиннадцать ноль-ноль, – крикнул боцман Швальбер. – Мы выходим в десять. Будет какой-то доктор в чинах из флотских. Так что вымойте шеи.

– Пошли они все к черту, – заорал Питт. – Что нам эти флотские? Я хожу в море двадцать лет и не собираюсь наряжаться перед этими пижонами. Пойду на осмотр в этих лохмотьях и покажу им свою голую задницу.

– А тебе ее и так придется показывать, – заметил Штюве. – Они захотят посмотреть, нет ли у тебя геморроя.

– Ну, они еще не то увидят, – прорычал Питт.

Его бутылка была пуста. Мекель был тоже хорош; он долбил кулаком по столу так, что бутылки приплясывали, а Хинш кричал:

– Спасибо нашему фюреру.

После того как он произнес это дважды, его повалили на койку. Тогда он затянул «Интернационал». Ему на лицо набросили одеяло, но приглушенные возгласы «хайль» все равно были слышны.

– Я принес рекомендации, – объявил Хейне, входя с тремя конвертами в руках.

– Это старик тебе дал?

– Нет, Дора. Она отпечатала их на машинке, а старикан только поставил подпись.

Они прочитали их.

– Классные рекомендации, и к тому же ни одной орфографической ошибки. Я в восторге!

В своем конверте Тайхман нашел визитную карточку с адресом и припиской внизу: «Со следующей недели меня будут звать фрау Хольм».

«Мне это по фигу», – подумал он.

Они взяли по клочку бумаги, надписали «дополнение к заявлению» и прикололи их к рекомендациям. Они адресовали конверт инспектору Военно-морского училища в Киле. Хейне отнес его на берег, чтобы опустить в ящик.

Утром им объявили, что медосмотр отложен на двое суток, а примерка формы переносится на завтра. Срок окончания ремонта был продлен в четвертый раз. И они поняли, что попали на военно-морской флот.

После обеда они перекинулись в картишки по маленькой. Но после того как у Хейне за одну игру три раза оказался валет треф, они бросили играть. Остальные пили или устраивали тараканьи бега, но лишь немногие тараканы достигали финиша, большинство упирались в края дорожки. Если они бежали недостаточно быстро, их подгоняли зажженными спичками, отчего многие подыхали.

– Тайхман, поднимись-ка наверх, к тебе пришли, – крикнул кок Шмуцлер.

На пирсе стояла Дора.

– Привет, малыш. Есть свободная минутка? Хорошо. А теперь послушай: самое позднее через три дня мне нужны тысяча сто марок; если я не достану этих денег, то мое место займут. Я собрала только шестьсот. Больше нет.

– У меня сейчас нет денег, Дора; марок шестьдесят наберется, не больше.

– Я подумала, может, у тебя есть на примете человек, у кого водятся деньжата.

– Кроме профессора, поющего церковные гимны, я в Гамбурге никого не знаю, да и вряд ли он даст тебе денег на кафе.

– Я напишу расписку по всей форме.

– Я верю.

– И ничего нельзя сделать?

– Ничего. Что, все так плохо?

– Что значит – плохо? Просто не выйду замуж.

– А тебе без этого, конечно, не жить.

– Да, не жить, а почему – тебя не касается. Ладно, не обращай внимания, я справлюсь. Пока, малыш.

– До свидания.

– Послушай, я не хочу, чтобы ты думал, будто я прошу у тебя денег из-за этих рекомендаций… Я не такая, честно.

– У меня и в мыслях этого не было, поверь мне. И спасибо за рекомендацию.

– Ты доволен?

– Еще как. Хейне и Штолленберг тоже довольны.

– Я знаю. Хейне сказал мне об этом, когда благодарил перед моим уходом на берег. Но он не сообщил, доволен ли ты. Ну, пока.

Хейне валялся на койке и читал газету.

– Привет от Доры, – сказал Тайхман.

– Чего эта овца хотела?

– Хотела знать, доволен ли я рекомендацией и почему не сказал ей спасибо, как ты.

– Чушь. А что ей еще было нужно?

– Пятьсот марок.

– Дороговаты оказались рекомендации, – заметил Хейне.

– Они тут ни при чем. Если она за три дня не добудет денег, ее место займут.

– Пятьсот марок на дороге не валяются.

Боцман Швальбер просунул голову в дверь и сказал:

– Медосмотр завтра в девять. Построение в восемь. Всех проверю, чисто ли вымыты.

– Заткнись, – крикнул Штюве. – Если я недостаточно чистый для их светлостей, то пошли они…

– Не буянь, Штюве. Я имею в виду салаг.

– Ты хочешь посмотреть, как они моются, хе-хе? Однажды они побьют…

– Штюве, ты прост как задница. В этом никто не сомневается, – произнес Швальбер.

– А ты тупой пидор, – крикнул Хейне вслед боцману.

Тайхман и Штолленберг сошли на берег. Тайхман купил пачку не облагаемых налогом сигарет, а Штолленберг – трубку из корня эрики с надписью «Гарантия: настоящая эрика» и к ней три пачки табаку. Они выпили несколько бутылок пива и вернулись на борт своего судна.

– У них там пьянка, – сказал боцман Швальбер, когда они шли по сходням. – Хотите пойти на корму?

– Да, мы тоже не против выпить, – сказал Тайхман.

– Делайте что хотите, но в восемь мы уходим. Повторять не буду.

– Я думаю, мы сумеем это запомнить.

Питт, Лёбберман по прозвищу Медуза, Штюве и Остербур угощали команду.

– Эй, сосунки! Выпейте с нами, мы платим, – сказали они Тайхману и Штолленбергу. Старики начали уже задолго до них, и прежде, чем молодые набрались, Питт, Лёбберман и Штюве уже валялись под столом. К полуночи под стол сполз и Тайхман. Штолленберг уселся на пол подле него. Потом они вместе с Остербуром перенесли Тайхмана на койку, после чего Остербур опорожнился в ботинки Тайхмана.

«Надо бы это вылить, это единственное, что я могу сделать», – подумал Штолленберг, ложась спать. Его тут же закружило, как на карусели, с той только разницей, что слезть с нее не было никакой возможности и никто не брал денег.

Его разбудило рычание Тайхмана. Один ботинок был на нем, другой отскочил, когда он пытался всунуть в него ногу.

– Чья это работа? Я хочу знать, чья это работа?

– Остербура, – сказал Штолленберг, не зная еще, к чему это приведет.

Тайхман подошел к койке Остербура и мочалил его физиономию до тех пор, пока не раздался хруст костей. Остербур поначалу звал на помощь, но потом уже просто лежал и стонал. У Остербура была верхняя койка, и Тайхману пришлось бить кулаком поверху, что еще больше разозлило его.