Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина - Страница 50

• Предыдущая
• 50/90
• Следующая

Следующей весной еще один «лже-Патрик» объявился на юге – теперь в Вешенке. Вот это было уже совсем серьезно, потому что рядом – Съерра. А Съерра, спорная территория, стала теперь элалийской землей: в марте закончилось перемирие, и наступающие отметили это стремительным продвижением вглубь Лераны. Йорек, король Элалии, объявил Густаву свои притязания на то, что «было когда-то нашей землей». Густав в хроники и старые карты не полез, отправил на юг подкрепление, но это было последним, что могло собрать по своим закромам правительство. Был объявлен еще один рекрутский набор: теперь забирали последних – стариков и мальчишек.

Вся весенняя страда легла на плечи баб. И коров, потому что лошади тоже почти уже были реквизированы для военных нужд. А ранняя и невиданно жаркая весна обещала такое же жаркое, как в прошлом году, лето. Между тем цены на муку поднялись еще выше; голод перестал быть только сказкой, страшным призраком, скользящим по краю семейных преданий. Голодали целыми провинциями, заваривали лебеду и крапиву, пекли хлеб из муки, смешанной с картофельными очистками.

Неизвестно, что там пообещал народу вешенский Самозванец, но к началу лета войско его не уступало, пожалуй, правительственному, разве что было чуть хуже вооружено. В июне Самозванец объявил Вешенку своей… править обещал справедливо, но строго, а в доказательство повесил нескольких забулдыг из своих, пытавшихся отобрать у кого-то из крестьян остатки муки. Под руку его уходили не то что деревнями – несколько городов вынесли «законному королю» ключи на подушке.

- Интересно, - заметил, узнав про это, Патрик, - как долго продержится этот.

- Вы не боитесь, ваше высочество? - спросил его однажды де Лерон.

- Нет, - спокойно отозвался Патрик. – Он нам не мешает.

- Но как вы будете доказывать, что вы – это вы, ваше высочество? – полюбопытствовал полковник.

Патрик беспечно махнул рукой.

- А я не буду. Пусть он доказывает… только не мне, а Густаву. А я погляжу…

* * *

… Как же не понимала, не ценила я свое счастье, когда ты был рядом. Как не успела наглядеться на тебя, сердце мое, моя любовь – на всю жизнь наглядеться, на все оставшиеся долгие годы без тебя. Как могла считать себя несчастной, если даже ты не смотрел на меня – ведь ты был жив, ты дышал и смеялся, а я не ценила, не сберегла… Бегут мимо весны и осени – и вот уже скоро я стану твоей ровесницей, потом состарюсь, а ты останешься навсегда молодым, навсегда, и даже твой сын когда-нибудь сможет назвать тебя мальчишкой… Почему нельзя запомнить каждую минуту, проведенную с тобой, почему нельзя сохранить в памяти твою улыбку, взгляд, голос, тепло рук… почему все это ускользает, ускользает? Ты приходишь ко мне во сне – и даже там я не могу дотронуться до твоего плеча, и остается только плакать и молить: вернись. Вернись ко мне, счастье мое. Как же я буду жить на земле одна, без тебя?

Звезды в небе помнят твое лицо – но они далеко. Та осень, что летела над миром, когда тебя не стало, угасла. Скоро никто, совсем никто не сможет сказать точно, каким ты был, и только эти звезды сохранят тебя в своей памяти. Через двадцать лет я спрошу у них – и они ответят…

Ловить на младенческом лице твою улыбку, вдыхать теплый запах маленьких рук и вспоминать, вспоминать… Я люблю тебя.

Я всегда люблю тебя.

* * *

С радостным удовольствием Патрик обнаруживал, что за него – многие. Видимо, за прошедший год лишним страна успела убедиться в том, что такое Его Величество Густав Первый. Не все было гладко, конечно; партия нового короля набрала силу, привлеченная деньгами, поместьями, титулами, Бог весть чем еще. Но были и другие – сосланные в провинцию, в свои поместья, отлученные от двора или просто затаившиеся… или сменившие маску в ожидании лучших времен – кто из страха, кто из выгоды. Таким Патрик не доверял ни на грош, несмотря на рекомендации лорда Лестина и его деликатное «Вы не в том положении, мой принц, чтобы быть слишком разборчивым», и отказывался иметь с ними дело. Ему нужно было быть уверенным в своих людях.

И он мотался, убеждал, шептал, писал, предлагал… Самым сложным было заставить людей поверить в то, что он жив и всегда оставался верен отцу-королю. В этом неоценимой оказалась помощь Лестина – старого лорда при прежнем дворе уважали, и его слово и верность имели вес. Многие не хотели рисковать, боялись – кто за себя, кто за семью. Молодые, горячие – сыновья, племянники стариков, служивших Карлу Третьему, а кто и Карлу Второму еще – готовы были идти за ним в бой хоть сейчас. Этих приходилось сдерживать – Патрик по себе знал, каких глупостей может наделать нетерпеливая молодежь, тем более в столице. Ох, как ему самому порой хотелось махнуть рукой на безопасность и осторожность, вскочить на коня, кинуться в столицу, чтобы бросить вызов Густаву. Опротивели вежливые намеки, фразы, полные недомолвок, уклончивые ответы, вечная настороженность, опасение сделать ошибку, которая станет роковой. Ему, прямолинейному и пылкому, всегда была неприятна уклончивая, а порой и откровенно лживая придворная дипломатия (пусть даже в прежнее время от многого он был защищен положением наследного принца). От постоянной необходимости читать между строк, анализировать каждое слово свое и чужое Патрик уставал не меньше, чем от ощущения ежеминутной опасности, которая висела у него над головой, словно меч.

- Спокойнее, мой принц, - говорил ему Лестин. – Нам не нужно торопиться, сейчас время работает за нас. Чем глубже увязнет Густав, тем лучше.

А Густав действительно увяз, теперь это было видно. На юге шла война, на севере горело пламя восстаний. Мотаясь по провинциям, Патрик видел, как обнищали за эти месяцы люди, и понимал, что еще от силы год – и кипящий котел взорвется. И понимал, несмотря на уверения Лестина, что ему нужно торопиться. Элалия и Версана тоже были настроены серьезно, и ему совсем не улыбалось потом отвоевывать у соседей то, что они сумеют выгрызть себе в этой войне.

Вот когда в полной мере оценил наследный принц то, чему учили его все эти годы! Только теперь он понял, что все, что вбивали в него учителя, имело под собой реальную основу и главное – работало, надо было только правильно применять эти знания. Пусть сколь угодно противны были увертки и намеки, но теперь Патрик не только умел видеть их, но и понимал всю необходимость негласных этих правил. Это было нужно, это было единственно правильным. Только теперь он до конца осознал смысл яростной ругани отца и деликатных наставлений лорда Лестина. И был благодарен им… В конце концов, теперь от правильности его действий впрямую зависела жизнь, и если бы только его жизнь…

А потом на смену отвращению пришел интерес и в какой-то мере даже азарт, точно в игре в шахматы. Политика действительно похожа на игру в шахматы – с той лишь разницей, что потеря короля здесь означала не следующую партию, а смерть – в лучшем случае, в худшем же – свидание с Гайцбергом. Мир порой казался черно-белой клетчатой доской, очередные ходы снились во сне, а люди иногда представали фигурами, и тогда Патрик спохватывался и одергивал себя, напоминал, что в его руках – чужие жизни.

И каждая ошибка могла стать роковой. Любой из тех, кто обещал поддержку и помощь, мог с равным успехом помочь деньгами или поручительством – или шепнуть кому надо словечко, на радость королю Густаву. Приходилось полагаться на удачу, знание придворного расклада и свои прежние воспоминания, да еще – на чутье и опыт лорда Лестина.

Лорд Лестин…. Сколько раз, лежа ночью без сна, напряженно обдумывая очередную многоходовку, Патрик благодарил Бога за этого человека! Помощь его была не просто огромной – ей вообще не было цены. Каждый день Патрик клялся себе, что если (когда!) они победят, он сделает все, чтобы старый лорд до конца своих дней никогда ни в чем не нуждался.

В угаре и азарте, в напряжении и риске пролетали дни.

• Предыдущая
• 50/90
• Следующая