Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина - Страница 51

• Предыдущая
• 51/90
• Следующая

Иногда охватывало отчаяние. Опускались руки, разъедала душу ржавчина сомнения, бессилие протягивало когтистые лапы. Когда «все равно», когда «а зачем нам это надо, от добра добра не ищут, менять власть – занятие слишком рискованное» или того хуже – «это самозванец». Последним, если они, напуганные или купленные, не хотели ничего слушать, Патрик и не пытался доказывать… и как же много их было! Иногда, чаще всего по ночам, думалось в глухой тоске, что зря он затеял это. Зачем рисковать, зачем подставлять верных тебе людей, если можно отказаться от всего этого. Уехать к господину ван Эйреку, стать его племянником, жить в поместье, жениться на Луизе – все равно Вета потеряна для него навсегда. Проводить вечера в библиотеке, дни – в хлопотах или разъездах по соседям, детей нарожать. Зачем, для чего он ввязался в эту бессмысленную авантюру? Все равно уже никому и ничего он не сможет доказать.

А утром приходило письмо от Лестина, или очередное краткое «я верю его высочеству» - и возвращались силы, и жизнь снова обретала смысл.

* * *

Ночью Вете приснился сон. Она танцевала на придворном балу; бал был многолюдным и пышным, но странно молчаливым – все, с кем встречалась она глазами, умолкали и кланялись ей, и ни одного слова не слышала она ни от кого, точно отделенная от всех прозрачной стеной. Но музыка звучала, музыка звала и манила, и Вета снова стояла у стены, то раскрывая, то складывая от нетерпения веер, пока к ней не подошел высокий светловолосый юноша в светлом костюме, так похожий на Патрика в день помолвки… только странно чужими казались темные глаза на знакомом до последней черточки лице. Он поклонился ей, приглашая в круг, и только когда ладонь Веты легла в его ладонь, она вдруг поняла: это ее сын. Это Ян, ему семнадцать, и это бал в честь его рождения.

И они закружились среди множества пар, и странное сладкое чувство стиснуло ее сердце. Все было хорошо, она прожила необыкновенно счастливую жизнь, и если б сказали ей сейчас, что нужно умереть, она согласилась бы. А потом, когда смолкла музыка и пары рассыпались, Вета увидела Патрика – он шел к ней из глубины зала, улыбался и протягивал руки. Живой и настоящий, только старше, морщины наметились у глаз, а волосы стали совсем седыми. Они прожили вместе много лет и были счастливы. И она стиснула в одной руке пальцы сына, а другой взяла за руку мужа и засмеялась.

И проснулась от собственного смеха, ощутив, что щеки ее мокры, и мокра подушка, а горло сдавило так, что нечем дышать…

Уже светало – в конце мая ночи вовсе короткие, но бабка Катарина тихо дышала на лавке напротив – значит, еще совсем рано. Закряхтел, заворочался в колыбели малыш; Вета встала, тронула рубашечку – сухой. Но, похоже, скоро проснется и потребует есть. Бабка Катарина советовала уже отнимать Яна от груди – неделю назад ему исполнился годик, а молока у Веты стало меньше. Полтора месяца назад он пошел ножками и теперь уже вполне уверенно ходил, а порой и бегал, но часто по старой памяти опускался на четвереньки. Обстоятельный, деловитый, молчаливый, он напоминал Вете отца, графа Радича. И ведь всегда своего добьется, и не криком, не слезами, будет молча делать по-своему, даже если прикрикнешь.

Ян… Янек… Вета горько усмехнулась. Янек… Так называли того, большого, Яна только Патрик и граф Дейк, отец, никому другому виконт не разрешал таких вольностей. Что сказал бы он, услышав, как смеется и лепечет «мама» мальчик, названный его именем? Обрадовался бы? Упрекнул бы? Бог весть…

Катарина зашевелилась и сонно проговорила:

- Чего не спишь?

- Янек закряхтел, - шепотом, чтобы не разбудить сына, ответила Вета.

- Ну, и закряхтел, что с того? Небось золотая слеза не выкатится. Ложись, спи, пока можно. Скоро вставать уже…

- Ложусь, бабушка, - послушно ответила Вета и, наклонившись, поцеловала малыша в мягкую щечку.

День этот выдался жарким даже для конца мая. Вета то и дело обмывала сына прохладной водой, умывалась сама – к полудню горячие лучи прокалили маленький домик, прошили насквозь, хотя бабка завесила все окна. Ян капризничал и отказывался от еды, но пил чуть ли не по две кружки зараз, и к обеду ведро для воды оказалось пустым. Вета вздохнула. Опять тащиться по солнцепеку к колодцу… и вечером тоже… в такую жару хоть без перерыва пей – не поможет. Тогда, в дороге, было так же душно, мучила жажда… и Патрик отдавал ей свою воду… Малыш попытался залезть на лавку, сорвался, упал, но не заплакал. Посидел задумчиво посреди комнаты, встал и деловито полез снова. Мать улыбнулась. Упрямый. В отца?

У колодца было пусто – все попрятались, ставни везде закрыты от зноя, даже собаки лежат в тенечке, высунув языки, даже куры не роются в пыли посреди улицы. Вета умылась ледяной водой, сняла чепец и намочила голову – стало легче. Уф… Неужели летом будет еще жарче?

- Давай, что ли, помогу, - сильная рука отняла у нее коромысло.

Вздрогнув, девушка обернулась – и улыбнулась с облегчением. Пьер, сосед… Тоже, что ли, за водой пришел? Но нет, ни коромысла, ни ведер – неужели за ней шел от самого дома?

- Гляжу, - мужик словно услышал ее мысли, - идешь с коромыслом, дай, думаю, помогу. Ты ж сломаешься, если на тебя полные ведра повесить.

- Так уж и сломаюсь, - усмехнулась девушка, отдавая ему ведра. – Спасибо.

Она была рада помощи и не скрывала этого. Ходить по воду – самая нелюбимая из всей домашней заботы, но кому, кроме нее? Бабка все чаще жалуется на боль в ногах и пояснице, а без воды как? И не по разу в день ходить приходится. Вета умела теперь печь хлеб, могла выполоскать зимой в проруби целый таз белья, но тяжелые эти ведра отмотали ей все руки.

Теперь соседский сын уже не называл ее приблудой и не боялся, что отберет нежданная постоялица у бабки ее дом, а саму выставит на улицу. Они подружились; Пьер ей нравился незлобивым своим характером и добродушием, а может, жалела его Вета за неудалую судьбу. Овдовев два года назад, он остался с маленьким сыном, но до сих пор не женился, хотя соседки не раз пытались сосватать ему какую-никакую вдовушку, и из бедноты, и из зажиточных. Пьера нельзя было назвать даже середняком, но не оттого, что не умел или не любил мужик работать – нет, любое дело кипело в его огромных, поросших русым волосом ручищах. Просто бывают люди, которых не любят деньги; начни торговать такой – вмиг прогорит, и с кубышкой у него что-нито да приключится, или воры нагрянут, или неурожай; на жизнь вроде хватает, а вот чтоб отложить на черный день – такого сроду не будет. Пьер, еще пока жива была жена, поправил дедов дом – так, что душа радовалась глядеть, узоры деревянные на перилах крылечка вывел. На ярмарках расходились влет плетеные корзинки и узорчатые прялки его работы. И мальчонка у него бегал не в драной рубашонке, и кусок хлеба всегда был, пусть часто и без лука. Когда умерла жена – зимой полоскала белье и соскользнула в реку, хоть и вытащили ее, да застудилась и к весне свечкой стаяла – мужик больше месяца пил. Уж и мать умоляла остановиться, и сынок на колени вползал, звал отца, и бабка Катарина вразумляла – без толку, лишь головой лохматой мотал и мычал что-то невнятное. А потом в одночасье завязал, только лицом почернел, словно после пожара, да так та чернота и осталась. Но почему-то Вете казалось, что когда Пьер смотрит на ее Яна, чернота эта будто сереет, разбавленная светом, и в глазах его, угрюмых, темных, мелькают лучики солнца. Последнее время Пьер заглядывал к ним по нескольку раз на дню, перешучивался с ней и с бабкой, однажды принес Яну деревянного маленького коняшку, сделанного искусно и ловко; Вета только вздыхала, глядя, как тянется к неразговорчивому соседу ее сын.

Они неторопливо шли по улице, стараясь держаться в тени деревьев.

- Жара нынче, - вздохнул Пьер. – Опять, что ли, хлеба погорят… второе лето подряд…

- Подожди еще, - возразила Вета, - может, будет дождь. Солнце-то какое… как в пустыне.

- Солнце… - повторил сосед. – На тебя то солнце смотрит, оттого и печет, радуется.

• Предыдущая
• 51/90
• Следующая