Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина - Страница 52

• Предыдущая
• 52/90
• Следующая

- Что-что? – изумилась, не поняв, Вета. – А я-то здесь при чем?

Пьер остановился. Опустил на землю ведра, встряхнул руками – большой, неловкий.

- Я… ты выходи за меня, - сказал он - и опустил голову.

- Что?! – Вета отступила на шаг.

Пьер откашлялся.

- Полюбилась ты мне, девка… с самой уж осени. Выходи за меня!

Вета уронила руки. Перехватило дыхание.

- Пылинке сесть не дам, - говорил Пьер, - беречь тебя буду. Малец у меня по ночам мать зовет… станешь ему матерью. А уж я твоего Яна, точно родного, приму. Негоже оно – вдоветь тебе, ты молода еще, собой красива, и сын у тебя, парню отец нужен. Или, может, скажешь, стар я для тебя слишком? Что молчишь-то?

Она стояла и смотрела на него. Палило солнце. Мир замер, выцвело все, даже птицы смолкли.

Пьер взъерошил русую бороду.

- Оно, конечно, ты мужа помнишь. Да ведь мертвым не больно, а я… мне без тебя не жить. Я бы уж так любил тебя!

Он взглянул ей в глаза:

- Станешь моей? Пойдешь за меня?

Не отводя глаз, Вета покачала головой.

- Что так-то? – Пьер глубоко, тяжело вздохнул. – Негож?

- Нет, - сказала она сдавленно, едва сдерживая слезы. – Нет, нет, нет!!

И пошла, побежала вдоль улицы, позабыв и про полные ведра, и про брошенное в пыли коромысло.

- Что ты? – спросила Катарина, когда Вета вбежала в дом и, схватив на руки сына, возившегося на полу с игрушками, прижала его к груди. – Обидел кто?

Вета покачала головой, спрятала лицо в растрепанных светлых волосах малыша, сдерживалась изо всех сил, но слезы все бежали и бежали по щекам. Мальчик нетерпеливо рвался на пол, к брошенным игрушкам.

- Что случилось? – уже обеспокоенная, Катарина оставила тесто, вытерла перепачканные мукой руки, подошла. Отняла Яна, спустила на пол. – Что плачешь-то?

Вета села на лавку, вцепилась зубами в кулак, пытаясь унять рыдания.

- Видела я, - сказала бабка, - Пьер за тобой пошел. Обидел, что ли, он тебя?

Девушка давилась слезами.

- Нет… он… замуж позвал…

- Оттого и плачешь?

- Да…

Бабка вернулась к тесту.

- Я-то думала, беда какая. Ну, позвал и позвал, чуяла я, что к тому дело идет. А чего ревешь? Что ты ему – отказала?

- Да, - всхлипнула Вета.

Катарина деловито вымешивала хлеб.

- Оно, может, и правильно, - сказала она чуть погодя. – Чего тебе с ним… Он мужик, конечно, добрый, работу любит и все такое. И пристроена бы ты была, не век же по чужим углам мотаться, а что сын – так не нагулянный, Пьер мужик умный, тебе в укор бы его не поставил. Но ведь мужик. Не пара тебе, благородной.

Вету обдало холодом. Слезы высохли враз, она вытерла лицо… спросила после паузы:

- Почему – не пара?

- А что же, - фыркнула бабка, - скажешь тебе, дворянке, в радость за простого идти? Пойдешь?

Молча, огромными, остановившимися глазами смотрела Вета на Катарину. В маленькой кухне на мгновение повисла тишина, только Ян бормотал что-то на своем птичьем языке.

- Ну, что смотришь-то? Или думаешь, не знаю я ничего? Я ведь сразу поняла, что ты не та, за кого себя выдаешь.

Вета сглотнула.

- Но, бабушка… как? С чего вы взяли? Я же…

Старуха пристально посмотрела на нее, потом засмеялась скрипуче и жестко, отложила скалку.

- Ну, милая моя, я была бы круглой дурой, если б простушку от знатной дамы не отличила. Давно уж нам с тобой поговорить надо было, да все тянула я, боялась – молоко у тебя пропадет, если переживать станешь, нежная ты. На тебе ж все написано было, да крупно, читай – не хочу. И говоришь ты не по-нашему, и кланяться не умеешь, а что руки в мозолях, так мозоли – дело наживное. Да по всему видать, что ты из знати. И во сне ты как-то говорила не по-нашему, на чужом языке; разве будет кухарка или там крестьянка язык чужой страны знать? И речь у тебя господская, правильная. И про мужа ты рассказывала… сразу я поняла, что не мастеровой он, видано ли дело – шпаги там да книжки. Только, похоже, в беду ты попала, а в какую – сказать не хочешь, да и не мое это дело. Я уж говорила, мне хватает того, что ты не воровка и не убийца. А мыслю я, что муж твой или отец оказались неугодны нынешнему королю. Права ведь я?

Вета опустила голову и не ответила.

- Ну вот, - удовлетворенно продолжала бабка, отряхнув руки. – Одного только не пойму, неужели тебе идти было некуда? Неужели нет никого, ни родни, ни друзей, что ты беременная на улице оказалась?

- Есть, - едва слышно проговорила Вета, - но нельзя было. Подставлять их страшно.

- Это верно. Беда – тяжкая и грязная ноша для друзей, все испачкаться боятся. Видно, муж твой пострадал, а родня испугалась, так?

- Да…

- Ну, вот. Так зачем мне тебя расспрашивать было, если все видно, как на ладони? Да и не в себе ты была, девка, боялась я… все думала, руки на себя наложишь. Хорошо, дите тебя спасло, к жизни вернуло.

Яну надоели игрушки, он швырнул тряпичный мячик, сшитый ему Ветой, за порог и подошел к матери. Вета снова подняла сына на руки. Мальчик молча, уверенно полез к ней за пазуху, нашаривая грудь. Вета машинально расстегнула ворот, Ян так же молча и деловито устроился поудобнее и удовлетворенно зачмокал.

Поглаживая ребенка, Вета беспомощно взглянула на бабку:

- Бабушка… Но отчего же вы не выдали меня тогда? Зачем к себе пустили?

- А какой мне прок тебя выдавать? - засмеялась Катарина.

- Вам бы за меня денег дали.

- А на что мне эти деньги? У меня хозяйство есть, да муж скопил, мне хватает. А ради десятка монет грех на душу брать… нет, милая, я уже старая, мне о душе думать надобно. Ну, выдала б я тебя – а потом на том свете приду я к Господу, и спросит Он меня: что же ты, Катарина, две живых души на смерть отправила? Никак, Иудой стать захотела? Не-ет, милая, я уж лучше так… обойдусь.

«Не десятком монет там пахло бы, бабушка», - подумала Вета, но вслух сказала:

- Спасибо.

- Не мне спасибо говори – мальцу своему. Его пожалела, не тебя. Сначала. А потом… а теперь и привыкла я к тебе вроде, привязалась. А вот теперь спросить хочу: что ты дальше-то делать думаешь? Неужели так и проживешь всю жизнь в работницах?

- А что мне остается? – горько усмехнулась Вета.

- Ну, если никто не хватился тебя за два-то года, может, и дальше не хватятся? Может, вернешься к родне да заживешь, и сына вырастишь, как пристало. А то ведь ты – дворянка, да он-то при такой жизни неученым останется.

Вета отвернулась, посмотрела в окно – на запыленный дворик, на кривую березу у крыльца.

- Не знаю, бабушка. Боюсь я, - призналась она. – Некуда мне идти – мать умерла, а отец… - она запнулась, - отец сам меня выдал… то есть не меня, а… словом, к нему нельзя. Он и не знает, что я жива.

- Вон оно как, - изумленно протянула Катарина. Подошла, села рядом. – Да разве может так быть, что отец родную дочку врагам отдаст?

- Может, бабушка. Близкой родни в столице у меня нет, а…

- Да что ты привязалась так к столице-то этой? – перебила ее бабка. – Тебе бы в глуши спокойнее было. Есть, поди-ка, у тебя дядья да тетки, что далеко живут? Доберешься до них, пусть не теперь, осенью но все-таки там тебе проще будет. Что ж ты тут полы метешь, если рождена в бархате ходить…

- До осени еще дожить надо, - вздохнула Вета.

- И это верно, - неожиданно согласилась старуха. Вздохнула, потрепала ее по плечу. – При нынешней власти и на завтра загадывать нельзя, а у тебя еще и ребенок. Ладно, девка, погоди пока. Живи у меня, тут тихо. Если уж за столько времени тебя никто не распознал, то, глядишь, и дальше обойдется. А как пройдет гроза, вернешься к своим.

Вета перевела взгляд на сына, погладила мягкую щечку.

- Если, - проговорила едва слышно. – Если.

Часть третья

Поединок

- …Итак, господа, нам осталось совсем немного. Теперь нужно назначить день выступления.

Стоял апрель 1601 года, и в воздухе кружились, неслышно опадая, лепестки цветущих яблонь. В раскрытое окно библиотеки поместья господина Августа Анри ван Эйрека тянуло сладким ароматом, который кружил голову; солнечные зайчики, метавшиеся меж ветвей, весело прыгали по стенам. Патрик, щурясь от яркого солнца, обводил глазами сидящих рядом на широком диване графа Ретеля и полковника де Лерона; удобно устроился в глубоком кресле в углу лорд Лестин.

• Предыдущая
• 52/90
• Следующая