Большая девчонка - Габова Елена Васильевна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/21
• Следующая

Во всем классе для меня было лишь одно яркое пятно. Захар любит этот синий пушистый свитер, наверное, знает, что брюнетам идет синий цвет. Мы с ним перекидывались ничего не значащими фразами, да и то не каждый день. Как, собственно, и с Левой. С Левой, конечно, больше удавалось посудачить – соседство по лестничной площадке обязывало. Мы разговаривали по дороге в школу, да и на уроках парой фраз перекинешься. Скажешь что-то типа: «Вот, елки, ручка не пишет, паста кончилась». – «Возьми мою», – Капитонов протягивает запасную ручку. С Левкой тоже особенно не пообщаешься – у него всегда плеер с собой. Даже когда мы шли в школу, у него одно ухо наушником заткнуто. И когда в нашем разговоре возникала пауза, он и вторым наушником от меня отгораживался. Слушал он странную музыку – симфонии всякие. Один раз я у него наушник попросила. Мы шли и вместе слушали музыку. Это было что-то! Что-то желтое, как осень. И в то же время прозрачное, как лунный свет сквозь рваные ночные облака.

– Что это, Лев? – спросила я.

– Дебюсси, лунный свет, – ответил он.

– Не шутишь? Правда, лунный свет?

– Да, – он удивленно посмотрел на меня. – А в чем ты увидела шутку, Рябинка?

Иногда он так меня называл, и я от этого имени просто таяла.

– Дело в том, что я и подумала на этот вот свет. Лунный. Как будто луна сквозь облака пробирается. Осень, ночь, лунный свет.

– Точно! – сказал Лева и взглянул на меня с уважением. – Ну ты даешь! Ты – художник, Рябинка. Не удивляюсь, что ты стихи пишешь.

Да, я уже сообщила ему, что занимаюсь рифмоплетством. И даже прочла одно стихотворение. С балкона, когда еще тепло было. Другому балкону понравилось.

– Так кто же я все-таки? Художник или поэт? – я хотела ясности.

– Художник, – это не только тот, кто рисует. Художник занимается любым творчеством. – Лева остановился посреди тротуара и обвел себя руками, – любым. Рисует, пишет стихи, музыку, строит красивый дом, вышивает икону…

Возвращаюсь домой всегда одна. Иногда с Аней Водонаевой стыкуюсь. С одноклассницами взаимно не желаю. С ними я со-существую на грани привет-пока-кто последний (в столовой). Ни малейшего желания эту грань переходить.

Но мечта о дружбе у меня была. Я мечтала, чтобы подружились парни. Лева и Захар. Чтобы болтали на переменках, обсуждали фильмы Захара, чтобы Лева его просвещал. Капитонов знал кучу всего! Например, рассказал мне вчера, что жизнь на Земле началась с комет. Кометы, падая на Землю миллионы лет назад, занесли в безжизненный земной океан микроорганизмы. Какой-то микробчик с хвоста кометы свалился в океан: «Ой, тут тепло, хорошо» – и давай плодиться! А с другой кометы – другой микроб: «Ой, мне тут тоже понравилось! Давай дружить!» Вот так мы и зародились… И что от тех же комет Земля может погибнуть. А щитом от комет нашей планете служит Юпитер.

– Погибнуть, – повторила я. Двадцать первого декабря, да? Кстати, как ты, Лева, к двадцать первому декабря относишься? Веришь в конец света?

– Замечательно отношусь. Двадцать первого конец всему, а в январе поднимутся цены на бензин и картофель – в Интернете читал!

Мы посмеялись.

– Слушай, – сказала я, – коллега моей мамы к этому серьезно относится. В этот день она собиралась взять отгул, не пускать детей в школу и всей семьей поехать на дачу. Чтобы всем вместе… это самое… ну, пропасть.

– Может, это просто повод погулять на даче, погреться у камина после прогулки в лесу, – засмеялся Лева.

– Нет, они правда готовятся. Мама говорит, та женщина стала ужасно грустной, просит у всех прощения, отдает долги.

– Ну, если так, полезно концы света хотя бы раз в год устраивать, – Лева снова засмеялся. – Пусть бы все долги отдавали, прощения у ближних просили. Здорово же! У племени майя нитки кончились, вот и перестали они календарь мастерить. А кто-то дурной додумался: конец света! Паникер!

Безумно интересно было с Левой общаться. Иногда я слушала его, раскрыв рот. Кислицину тоже полезно было бы послушать. Но увы… Если с другими одноклассниками Лева более-менее разговаривал, даже с Тимкой, то с Захаром и двух слов с начала учебного года не вымолвил. Я однажды спросила, почему он Кислицина игнорирует. А Лева спросил:

– А кто это?

И мне показалось, что он притворяется. Слишком сильно он прищурил голубые глаза. И лицо при этом стало недоброе. Что ему Захар сделал – не понимаю.

За два месяца рутины мне запомнился лишь один эпизод. Нет, вру. Два. Один связан с Левой, второй – с учительницей биологии. Сначала про училку, потому что хорошее следует оставлять на потом.

Мы с Левой остались на перемене в кабинете биологии. Дежурные открыли форточки, но мы не вышли в рекреацию, а остановились у стенного шкафа. Там с краю полки за стеклом лежали плоские морские раковины, и Лева показывал на ту, которая была похожа на раскрытую ладонь.

– Знаешь, в тундре я нашел камень вот с таким отпечатком. Точно таким.

– Значит, в тундре раньше бушевало море? – догадалась я. – И твой предок плавал рядом с морскими коровами?

Левка засмеялся.

– Вряд ли. Мой предок – если о недалеких предках говорить, – приехал в Воркуту не по своей воле.

– Он был репрессирован?

– Да.

– А чего же потом не уехал?

– Это длинная и запутанная история. Потом как-нибудь расскажу.

– Хорошо. Не забудь, ага? Мне интересно узнавать про тебя.

– Это чем же я такую честь заслужил, сударыня?

– Ты же новенький! – я хлопнула его по плечу. – А биография новеньких всем интересна. Так уж в жизни повелось, Лева. Терпи.

Мы уже хотели выйти из класса. Дверь открывала я. И тут я почувствовала, что я этой дверью кого-то пришибла. Оп-ля! Там за дверью совсем-совсем близко, а может быть, даже прислонившись к ней, стояла учительница биологии Зоя Васильевна.

– Простите, – извинилась я. И тут же поняла, что ударила-то я ее по уху. Потому поняла, что, во-первых, биологичка схватилась за ухо, а во-вторых, увидела, что Тимка Певченко, стоящий у окна, молча указывал мне пальцем одной руки на биологичку, а другой рукой оттопыривал свое ухо. И это могло означать только одно: Зоя подслушивала, о чем мы с Левой в классе судачим. Дверь в классе была закрыта неплотно, в ней оставалась щелка. Учительнице попало по уху, понимаете, да?

Я не удержалась.

– И совсем не обязательно шпионить, – прошипела я в лицо Зое Васильевне.

– Что? Что ты сказала, Покровская?

– Что слышали.

– Да как ты смеешь?

– А как вы смеете? Вы просто типичная советская шпионка!

Левка дернул меня за руку, укрощая мою невоздержанность, и мы отправились прочь.

Биологичка осталась у класса булькать что-то возмущенным голосом. А мы уже шли по коридору, рассуждая о том, что некоторые учителя бывают любопытные, как бабки на скамейке в нашем дворе.

– Но вообще-то ты нагрубила напрасно, – сказал Лева. – Можно было сдержаться.

– Чтоб она в другой раз снова подслушивала, да? Ничего, перебьется.

– Ладно, может, забудет, – Лева усмехнулся. – Все-таки в следующий раз считай до десяти, прежде чем учить старших. О’кей?

– Ладно, подумаю, – буркнула я.

На уроке истории, начавшемся после этой перемены, в класс вошел историк Порфирий Петрович и сообщил, что меня ждет директор.

– Ты прямо сейчас можешь пойти в его кабинет, Виолетта.

Я пожала плечами и вышла. Шла и гадала, зачем я понадобилась директору. У меня и в мыслях не было, что Зоя Васильевна доложит директору о таком ничтожнейшем пустяке. В первый день учебы я тоже что-то не очень лестное сказала училке первоклашек. Она же не пожаловалась!

Директор Игорь Павлович был лысоватым крупным мужчиной. Раньше мне не приходилось с ним сталкиваться. Я просто знала, что вот этот крупный человек, грузной походкой иногда проходящий по коридору, – наш директор.

– Покровская? – Игорь Павлович посмотрел на меня поверх очков. – Проходите, милочка. Садитесь.

В обращении «милочка» не было ничего милого, понимаете, да?

• Предыдущая
• 11/21
• Следующая