Берег любви - Гончар Олесь - Страница 37

У каждого должен быть свой "Орион" в жизни и память своя на далекое и близкое, на все, что тебе завещано минувшими. А завещаны, наверное, и Овидий, и легендарная кураевская летчица, и эта мерцающая лунная дорожка, что, становясь все светлее, расстилается перед тобой и будто зовет, кличет тебя куда-то. Завещан, видимо, и неясный этот непокой, который носишь в себе и без которого, вероятно, и песня не родится...

Виктор всегда относился довольно скептически к Инкиным, как он говорил, "высоким материям" - не всем же быть гениями и витать в небесах. Можешь себе витать, можешь будоражить фантазию, вызывать тени предков, а он человек земной, он сегодняшний. Видит, что видит, "знает только то, что ничего не знает". Жизнь не была к нему милостива, потрепала жестоко, хотел бы и он не остаться в долгу, исчерпать и ее, урвать от нее для себя кусок так называемого счастья. Вот оно, рядом, твое земное богатство! Твоя реальная, подхваченная на лету жарптица, она и сейчас под рукой трепещет... Но удержишь ли?

Страшно и подумать о том, что упустишь или сделаешь чтонибудь не так и будешь ловить один лишь воздух. Слыхал сегодня: "Не принесешь ты ей счастья..." Значит, кто-то другой принесет? Появится в один прекрасный день на сером кураевском горизонте? И станет он для твоей Инки желаннее, интереснее, содержательнее?

Разговор на веранде вроде бы и закончился для Виктора с победным счетом, все же чем-то его обеспокоил, принес холодное дыхание возможной опасности. Быть к ней так близко, прикасаться щекой к ее душистым волосам и потом потерять, потерять навсегда? Сейчас-то, в эту вот минуту, будто все идет так, как и должно идти, как ему хотелось. Но это сейчас, сегодня. А назавтра, а потом? Если признаться честно, то ты едва ли достоин ее, ты перед нею нищий духом, не умеешь поглубже думать о жизни, скользишь по верхам... Но как же - без нее? Без нее ведь - ужасающая пустота, крах, даже представить жутко. От нее - волны тепла, она для тебя единственный костер, где можешь отогреть душу. Достоин ли, заслужил ли? Виктор чувствовал себя так, будто случайно и не совсем законно овладел редким сокровищем, чем-то большим, на что имел право от жизни. Но, коль овладел, держись за этот клад изо всех сил!

И потому-то он был сейчас с Инной особенно нежен и предупредителен, пытался развлечь, сделать ей что-нибудь приятное, всячески угодить...

- Давай купаться,- внезапно предложил он.

О, это она любит! Да еще ночью, при луне...

- Купальник не взяла.

- Можно и без... Ночью никто не увидит, разве луна.

Но она умеет молчать.

Не разделась, не вошла в море, но ощутимо почувствовала объятия воды, ее щекочущую ласку. Будто лунные лучики, чуть прикасаясь, пробежали по телу, по тебе, открытой, обнаженной, от всего свободной. Хотелось бы ей сейчас поиграть, поплескаться подольше, жаль только, что не одни они сейчас в этом лунном царстве.

- Нет, стыдно будет, когда прожектора наведут... Вот если бы на. косе...

- Так айда на косу!

- Не смеши.

- Или, может, на танцы?

Инна оглянулась: пансионат освещен, музыка из усилителей доносится даже сюда - ночные увеселения в самом разгаре. Пионерские лагеря, расположенные по соседству, не первый день конфликтуют с пансионатским электроджазом, мешающим детям спать после отбоя. Идет война за тишину, за ночи без грохота, однако войне этой пока не видно конца; джаз по-прежнему ревет диким зверем на все побережье, так как пансионатская публика встала за него горою, не идя ни на какие уступки: если уж возле моря не повеселиться, тогда где же? Там пограничники гоняют, купаться ночью не дают, а теперь - чтоб мы еще и спать ложились вместе с вашими детьми?.. И загремело хриплое, горластое чудовище еще сильнее, во всю свою электромеханическую глотку.

Не хочется Инне на танцы, не тянет ее туда.

- Здесь лучше. В тишине этой есть своя музыка.

- Ты у меня в самом деле но от мира сего,- говорит Виктор, улыбаясь.Отшельница какая-то... И надо же - современного хлопца околдовала...

Они сели на обрывчике, на сухой, приувядшей траве, ноги опустили вниз, так когда-то сидели тут еще школьниками. Здесь еще царит тишина ночной цикадпой степи, безмолвие моря, щедро залитого лунным светом. Прошлым летом Инна приходила сюда одна, были тяжкие вечера одиночества, а теперь вот снова вместе, и он одаряет тебя своей нежностью, и кровь пульсирует жарче от его близости - не те, едва слышные, полудетские проблески чувств,- сейчас вся кровь бурно кипит в тебе от каждого его прикосновения.

- Цыганенок, можно вопрос? - спросил вдруг Виктор.- Почему ты никогда не расскажешь, как к тебе в училище подводники сватались?

Инна засмеялась:

- Это ужо творчество мамы? Она в своем репертуаре...

- И письма, говорят, получаешь? Можно полюбопытствовать, от кого?

- От девчат, конечно... Да еще от Веры Константиновны.

- Это точно?

- Да ты что? - резко повернулась к нему.- Решил сцену ревности разыграть?

- Кто не любит, тот не ревнует - известная вещь...

Его ревность развеселила Инну, польстила ее девичьему самолюбию.

- Тоже мне Отелло...

- А ты считала, что во мне этого пет и не будет? - близко заглянул Виктор в ее освещенное луной улыбающееся лицо.- Да я тебя, ежели хочешь знать, даже к Овидию ревную! - вырвалось у него по-мальчишески искренне.

- Даже так?

- Даже так.

После этого он обнимает ее еще крепче, и девушка опалит его поцелуем еще более жарким.

* * *

"А как там наша Нелька поживает? - подумалось однажды орионцу.- Подает ли какие-нибудь вести ее отступник?"

Отступником называл Нелькиного сына. В последний момент переметнулся, паршивец: уже не идет в мореходку, тянется п торговое... Все-таки мать пересилила, уступил ее уговорам. Будет у Нельки теперь свой завмаг, из-под земли будет доставать для матери шубы и дубленки... Порядочный, видно, прохвост, но какой ни есть - все-таки утеха матери, не одна будет в хате.

В обеденную пору решил Ягнич навестить родственницу. Вместо просоленной морскими ветрами кепчонкиблииа, в которой прибыл в Кураевку, надел капроновую шляпу (только вчера приобрел ее в универмаге). Пошел не торопясь, понес под капроном свои невеселые думы. Его сделала одиноким война, а Нельке и без войны досталось:

рано овдовела, мужа, до последнего дня работавшего в колхозной бухгалтерии, еще молодым сожрал рак-людоед, эта форменная напасть, проклятие века... Характером Митябухгалтер был полнейшая противоположность своей Нельке: она - огонь, а он - тихий, смирный, делал все молчком да молчком, порой даже диву даешься, как это судьба ухитряется соединять таких, казалось бы, разных, несовместимых...

Нелькин дом в центральной части села, притулился поближе к начальству. Хата, как игрушка: под шифером, новая, с большими окнами. И в "шубе" вся, одна из красивейших в Кураевке. Одевать хату в "шубу" - это тоже модно теперь: возводят кирпичные стеньг, а сверху по кирпичу, для красоты и долговечности, умелая рука пройдется еще каким-то специальным раствором вразбрызг (интересно орионцу, из чего он изготовляется, этот раствор?). Высохнет, затвердеет, и стоит тогда дом в самом деле будто в шубе из серого каракуля, весь в маленьких шипах - пупырышках. Вот и у Нельки: тон красивый - седовато-серый, покрытие положено ровно, наличники над окнами разрисованы вязью причудливых узоров, белым да красным по дымчатому фону (дело рук заезжих мастеров из Буковины). Ягнич невольно залюбовался Нелькиной хатой: глядит сквозь ветви на улицу, будто какая-нибудь вилла марсельская! Вот тебе и вдова! И в одиночестве не пала духом Нелька - это тоже нужно уметь.

Хозяйка была дома, хлопотала в белом халате возле летней кухни, готовила на зиму варенье из абрикосов.

Обрадовалась гостю: спасибо, что не забываете родственников, дяденька, все-таки родная кровь (а какая там "кровь", когда сама она из осначевского рода?!).