Встречи в тайге - Арсеньев Владимир Клавдиевич - Страница 23

• Предыдущая
• 23/29
• Следующая

Мы плыли на лодке вдоль берега моря. Высокая скала преградила нам путь, и лодке пришлось объехать ее. Во многих местах скала выветрилась и обвалилась в море.

По всему обрыву, от верха до самой воды, образовались карнизы. Одни из них были длинные и узкие, другие, наоборот, короткие и широкие. Местами над морем нависли большие плоские глыбы, которые каким-то чудом держались на весу.

В одном месте вывалился целый пласт, и образовалась длинная галерея, замкнутая с трех сторон и открытая только с моря. И все эти карнизы, все трещины, все углубления были заняты бесчисленным множеством птиц.

Самые нижние карнизы занимали кармораны. Несмотря на свой мрачный характер, они любят гнездиться большими обществами. Как на выставке, сидели они чинно в ряд и с беспокойством поглядывали на наши лодки. На белом от птичьего помета карнизе они резко выделялись своим черным цветом.

Тут же, по соседству, небольшими группами, вытянувшись в линию, точно солдаты, сидели малые бакланы, оперение которых ярко отливало сине-зеленым металлическим блеском. Если бы они не поворачивали голов, чтобы проводить нас глазами, их можно было бы принять за чучела, выставленные напоказ.

Трещины и углубления в камнях были заняты топорками — странными птицами величиной с утку, с темной общей окраской, белесоватой головой и уродливыми оранжево-зелеными клювами, за которые они получили название морских попугаев.

Большие чайки сидели вперемешку с клушами и не ссорились между собой; только некоторые из них, переминаясь с ноги на ногу, порой сталкивали друг друга со скалы. Тогда упавшая птица отлетала немного, но старалась тотчас же вернуться на прежнее место или сесть рядом.

Но больше всего на птичьем базаре было кайр, относящихся к семейству чистиков. Их было бесчисленное множество: каждый выступ, каждое углубление, каждая пядь карниза, где хоть как-нибудь можно было примоститься для высиживания яиц, — все было занято этими остроклювыми птицами с темно-серо-бурым оперением.

Мы проходили очень близко к скале, но все птицы сидели крепко и не хотели покидать своих мест. Только некоторые бакланы слетали, но, видя, что никто не следует их примеру, тотчас возвращались обратно.

Миновав утес, мы свернули в небольшую бухточку, и, как всегда, стали биваком на намывной полосе прибоя, где было достаточно плавника, высушенного солнцем и ветрами.

На другой день была назначена дневка. Я решил воспользоваться свободным временем и посетить птичий базар.

Со стороны суши подойти к нему было нетрудно: некоторые карнизы загибались в долинку и были вполне доступны. Я взобрался по ним, как по лестнице, иногда опираясь на колено и хватаясь руками за выступы скалы.

Здесь так много было кайр, что я должен был двигаться с большой осторожностью, чтобы не задевать их ногами. Как-то странно было видеть возле себя птиц, которые не выказывали ни малейшего беспокойства и не делали никаких попыток улететь или отодвинуться в сторону. Даже когда я протягивал руку, чтобы дотронуться до птиц, они только оборонялись клювами, не поднимаясь с места. Кайры сидели на земле сплошной массой, и все были обращены головами к морю. Они высиживали яйца, причем гнезда их были устроены прямо на камнях, без всякого укрытия сверху.

В это время справа от меня я увидел ворону, потом еще двух. Они садились на свободные камни, быстро осматривались по сторонам и перелетали с места на место. Я заметил, что вороны все время следовали за мной по пятам. Сначала я не обращал на них внимания, но потом это стало меня раздражать. Я никак не мог понять, что им от меня нужно. Раза два я бросал в них камнями.

Хитрые птицы караулили мои движения, и только я нагибался за камнем или замахивался на них рукой, как они поднимались в воздух, но тотчас опять садились по соседству.

Так, пробираясь по карнизам, я скоро попал в самую гущу кайр. Очень часто мне приходилось ставить ногу совсем вплотную к какой-нибудь птице, и лишь тогда она откидывала немного голову назад и с недоумением рассматривала большой и незнакомый ей предмет. Я нагнулся, взял одну кайру в руки и поднял ее кверху. Тотчас откуда-то сбоку появилась ворона. В мгновение ока она схватила единственное в гнезде яйцо и полетела вдоль террасы.

Теперь я наконец понял, почему так настойчиво следовали за мной черные пернатые воровки. Они отлично знали, что, сопровождая человека по птичьему базару, легко можно полакомиться яйцами, надо только не отставать.

Поступок вороны так возмутил меня, что я выпустил из рук кайру и снял с плеча ружье. Я выстрелил в ту ворону, которая с яйцом в клюве только что уселась на краю соседней террасы. Звук выстрела подхватило гулкое эхо. Тысячи птиц с криками поднялись на воздух. Они буквально затмили солнце. В это время другая ворона тоже украла чье-то яйцо. Она расколола его своим сильным клювом. Из яйца вывалился почти насиженный, совершенно голый цыпленок. Ворона разорвала его и съела, потом схватила второе яйцо и улетела прочь.

Мало-помалу бакланы, топорки, каменушки, чайки и кайры стали возвращаться на свои места. Тогда я решил не тревожить их больше, спустился по карнизу и пошел к биваку.

На фоне светлого неба темнел птичий утес, где собрались тысячи пернатых, чтобы вывести птенцов, научить их плавать, летать, добывать себе пищу. Эти птенцы, когда вырастут, на этом же самом месте будут выводить свое потомство. Кто знает, скольким поколениям эта скала уже дала приют и сколько еще поколений будут считать ее своей родиной…

На другой день один казак отправился на птичий базар. Ему не верилось, что птицы не улетают с гнезд даже тогда, когда их трогают руками. Часа через полтора казак вернулся и рассказал, что ночью птичий базар посетил медведь. Казак нашел его следы, много разоренных гнезд и раздавленных яиц, которыми лакомился косолапый.

Недалеко от бухты Аука берег моря делает изгиб к северо-востоку. Высокий, скалистый и обрывистый берег тянется на сорок восемь километров. У подножия его нет намывной полосы прибоя, прибрежные скалы отвесно обрываются прямо в море. На всем протяжении от бухты Аука до самого мыса Сюркум нигде нет места, где бы могла пристать лодка и найти защиту от непогоды.

Еще раньше старик ороч Иван Михайлович Бизанка говорил мне, что около мыса Сюркум надо быть весьма осторожным и что для плавания там нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды давали старики селения Дата сопровождавшим меня проводникам. Поэтому они все время поглядывали на море, смотрели на небо и по движению облаков старались угадать погоду.

Последние дни море было удивительно спокойное. Если бы оно не вздыхало неуловимой для глаза, но ощутимой в лодке широкой зыбью, его можно было бы принять за тяжелый расплавленный металл, застывший и отшлифованный, уходящий в синеющую даль, где столпились белые кучевые облака с закругленными краями. Солнце, отраженное в гладкой поверхности воды, слепило глаза.

Такая тишь смущала орочей. Она казалась им предательской.

Однако на третий день орочи объявили, что можно ехать. Минут через двадцать мы уже плыли вдоль берега.

На неподвижной и гладкой поверхности моря не было ни малейшей ряби. Солнце щедро посылало свои лучи, чтобы согреть и осушить намокшую от недавних дождей землю и пробудить к жизни все, что растет на ней: от могучего тополя до ничтожной былинки.

Около полудня наши лодки отошли от бухты Аука километров на шесть. В это время сидевший на веслах ороч Копинка что-то сказал Намуке, стоявшему у руля. Тот быстро обернулся. Копинка перестал грести и спросил своего товарища, не лучше ли возвратиться, пока есть время.

• Предыдущая
• 23/29
• Следующая