На маленьком острове - Новогрудский Герцель (Герцль) Самойлович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая

Леппе в сердцах сплюнул за борт и засипел трубкой с такой силой, что искры кругом полетели. Помолчав, продолжал:

— Я думаю так, Густав: то, что несколько дней потеряли впустую, бог с ними, не вернешь. Сейчас главное — позору не натерпеться, не краснеть за свою глупость. Будем говорить всем: не вышло, мол, с ловом на свет, не получилось… А почему не получилось, что не получилось, до этого никому дела нет. О колюшке же вовсе смолчать надо. Иначе засмеют, проходу не будет…

Пока старик говорил, Андрус стоял с опущенной головой. Но, выслушав речь Леппе, вожатый выпрямился.

— Ну нет, дедушка Николай, — решительно заявил он. — Вы опять хотите, чтобы мы секретничали, таились, недоговаривали, будто сделали что-то стыдное, плохое… А нам стыдиться нечего. Мы ничего плохого не сделали. Не вышло с ловом кильки на свет? Что ж, в этом не наука и не техника виноваты, в этом я виноват. Думал, все очень просто: опустил лампу — и рыба пришла. Рыба, как видите, пришла, да не та, что нужно. Значит, в чем-то ошибка, что-то мы делаем не так. Узнать надо, разобраться. А если скрывать будем, ничего не узнаем.

Густав Манг возился у мотора и молчал. Долго молчал. Занимался рассвет. Море, словно замерев в ожидании наступающего дня, притихло. Только рябь пробегала по темносерому безбрежному простору. То были короткие минуты между концом ночи и началом утра, когда всегда шумная, всегда беспокойная громада вод угомонилась, заснула.

Ребята тоже притихли. Они сидели на мокрых ящиках вялые, расстроенные. Все стало безразличным, ничто не занимало их больше — ни потускневший мигающий свет маяка на Красных камнях, ни подъем якоря, который, не глядя друг на друга, молча тянули Андрус и старый Леппе. Хотелось только одного — домой, в теплую комнату, в постель.

Зашумел мотор, зашипела, проснулась вода под бортом, бот пошел резать темную гладь. Суденышко бежало навстречу солнцу, туда, где горизонт из серого становился зеленым, а из зеленого — розовым. Из этой розовой дали протянулась огненная стрела. Она плашмя легла на воду, вытянулась от горизонта до палубы «Советского партизана», уперлась в конусную сеть. Подхват висел на стреле мрачной, безжизненной тушей, но когда луч солнца коснулся его, произошло чудо: огромный сачок превратился в великанскую, усыпанную драгоценностями корону; капельки влаги на узелках сети засверкали, как алмазы; водяная пленка, застрявшая в ячеях, стала отсвечивать жемчугом; электрическая лампочка, покачивавшаяся на своих распорках, засияла невиданным брильянтом.

Волшебное зрелище расшевелило Юло. Он залюбовался им и тут вспомнил о боге морей Нептуне, о котором говорил недавно инженер Соколов. Должно быть, так и возникало в старину у людей представление о богах. Увидят расцвеченную солнцем сеть и придумают: это, мол, не сеть — это корона владыки подводных глубин. И вот уж обыкновенная острога — не острога, а трезубец в Нептуновых руках и водоросли — не водоросли, а длинная борода Нептуна… И пойдут, пойдут связывать одну небылицу с другой. Знаний-то ведь не было, только фантазия работала!

А сейчас людям все известно, сейчас самые непонятные вещи стали понятными. Советские ученые узнали о жизни моря так много, как никто еще не узнавал. Взять хоть лов на свет…

При мысли о лове на свет у Юло что-то заныло внутри, как больной зуб. Нет, не вышло у них с этим делом, ничего не вышло. Получилось такое, что лучше и не думать. Скандал, настоящий скандал!..

Юло взглянул на Марти. Тот сидел съежившись, фуражка была надвинута на нос, а нос уткнут в поднятый воротник куртки. От всей фигуры веяло унынием. Юло даже стало жаль приятеля.

— Марти, а Марти, — сказал он, — как думаешь, римляне вправду верили в Нептуна?

— Отстань ты со своим Нептуном! — разозлился Марти. — У людей неприятности, а он с Нептунами лезет! Еще об экспонате потолкуй! Нам ведь еще в школу экспонат надо сдать…

Издевка друга больно задела Юло. Что-то подкатило к горлу. Как может Марти так говорить! Разве он, Юло, виноват в том, что произошло? Да и вообще, разве кто-нибудь в этом виноват?

Юло отвернулся и тоже надвинул фуражку на нос. Великолепное апрельское утро, голубое небо с легкими, пушистыми облачками, тихое, искрящееся под солнцем море, белая кружевная пена за кормой, переливающиеся цветами радуги брызги у борта — ничто не радовало глаз. Как плохо, когда человека постигает неудача! Как плохо, когда приходится разочаровываться в деле, которым жил, которое захватило тебя! Так отлично все шло — и вдруг лопнуло, как мыльный пузырь! Не нужны больше ни конусная сеть, ни семисотпятидесятисвечовая лампа, ни отличный, сделанный из водопроводной трубы обруч, ни ладная гиря-грузило… Напрасно старались, напрасно мечтали…

День потерял краски не только в глазах Юло и Марти. По тому, как нахохлился, словно большая старая птица, Николай Леппе, как упрямо и сосредоточенно уставился в одну точку Андрус, видно было, что и им нелегко, что и им свет не мил.

А по виду Густава Манга ничего не угадаешь. Он, когда встал за штурвал и повернул бот к острову, тоже вначале как-то ушел в себя, был мрачен и сипел трубкой. Но потом ничего, отошел… И хотя бригадир по-прежнему молчал, от всей его большой, мужественной фигуры веяло бодростью, а не унынием.

Показался Вихну. Остров вырастал из воды зеленый, уютный. Высоко в небе какие-то птицы тянулись стаей к нему. Видно, и для них этот кусочек земли среди моря был домом.

Бригадир переложил руль, взял курс к молу, оглядел мрачные фигуры на палубе. В глазах его блеснул смешливый огонек.

— Эй, Юло, Марти! — обратился он к друзьям. — Вы чего скисли? Или уловом недовольны?

Мальчики молчали. Вместо них подал голос старый Леппе.

— Уловом все довольны, — пробурчал он. — Улов — лучше не надо!

— Положим, лучше надо, — усмехнулся Густав Манг, — но я доволен. Хороню поработали ночью!

— Поработали, да впустую…

— Не впустую, Николай, совсем не впустую… Скажешь, мы не узнали то, что нужно было? Узнали. Очень важные вещи узнали. Ученые правы!

— Правы? — Леппе даже поперхнулся от ярости. — По их совету мы набрали вместо улова мусор — и они правы?! Ну, знаешь, Густав, был ты рыбаком, хорошим рыбаком, а что с тобой стало… Эх!.. — Старик скорбно покачал головой…

Его «эх!..» выражало очень многое. В нем были и негодование и сожаление: пропал, дескать, человек; свихнулся и не понимает этого, упорствует.

А бригадир действительно упорствовал. Он посмотрел на старого Леппе и стал спокойно, обстоятельно разъяснять:

— Вот ты говоришь, Николай, — набрали мусор. Да, колюшка нам ни к чему. Всю ее выбросили за борт. Но то, что хотели узнать, все-таки узнали: идет рыба на свет, здорово идет! И это главное. Пусть вместо кильки идет пока колюшка. Ученые говорят, что килька тоже светолюбивая рыба. Значит, она тоже придет. Только узнать все лучше надо. Вот съездим в город, потолкуем с инженером Соколовым, разберемся, что к чему, и доведем дело до конца.

Старый Леппе изобразил на лице самую ядовитую из своих улыбок:

— Поезжайте, поезжайте, обязательно поезжайте… Может быть, привезете еще какую-нибудь новость. Вроде того, как ловить судаков на патефон. Приедете, заведете патефон, опустите в море, и будет он играть на дне веселые мотивчики. А судаки, конечно, сбегутся на музыку, сами от радости и удовольствия в сеть станут прыгать. Вот будет техника так техника!..

Старик издал горлом звук, похожий на злой орлиный клекот: это он так смеялся.

Но никто не поддержал его смеха. Андрус же побледнел от негодования.

— Ничего, дедушка Николай! — сказал он, чуть задыхаясь. — Над ставным неводом, тоже смеялись, а что получилось? Сейчас все смеются над теми, кто смеялся. Хорошо, как говорится, смеется тот, кто смеется последним.

Леппе грозно посмотрел на Андруса и… закашлялся. Он не нашел подходящих слов, чтобы оборвать дерзкого юношу.

Как старый Леппе предсказывал, так и получилось.

• Предыдущая
• 32/40
• Следующая