Валерия - Марриет Фредерик - Страница 42

• Предыдущая
• 42/45
• Следующая

Можете себе вообразить, что я воспользовалась его словами и поспешила убежать от прозорливого старика.

— И как это он все видит? — подумала я. — В одну минуту он прочел все, как по писанному. Но в мое сердце он не заглянул, я думаю; сама не понимаю, что в нем происходит.

Я не знала еще в то время, что, когда душою нашей овладеет сильная страсть, или даже когда она только что зарождается, мы понимаем себя меньше всех.

Я не знаю и не старалась узнать, собирал ли судья справки о графе, как был намерен. Не знаю также, что было их результатом. Но на следующее утро граф явился с верховою лошадью для Августа; он не спросил, дома ли мы, но приказал нам только кланяться и пригласил брата ехать с ним верхом.

Лионеля не было, он уехал по делам в город. Август и граф уехали вдвоем и воротились уже под вечер, незадолго до обеда. Граф уехал, не сходя с лошади.

Признаюсь, что это доставило мне больше удовольствия, чем если бы он вошел. Я видела в этом поступке много деликатности: он не хотел быть в тягость ни мне, ни Сельвинам.

Август в продолжение всего обеда читал панегирик графу и уверял, что в нем есть все, чего только можно искать в друге или любовнике.

— Ого! — воскликнул старик Сельвин, выслушавши Августа. — Кажется, этот граф с черными усами скоро одержал победу. Того и смотри, что еще кто-нибудь убежит! (Он взглянул на Каролину. ) Мадемуазель де Шатонеф очень искусна на эти дела. Но из моего дома не улизнуть никому.

Обед прошел очень весело. После обеда занялись музыкой, и Сельвин только что попросил меня что-нибудь спеть, когда вошел слуга Лионеля. Он прискакал из Лондона отыскивать своего господина, на имя которого была получена из Парижа огромная пачка писем с надписью: доставить немедленно.

Это нарушило на минуту наше веселье; но скоро оказалось, что главное письмо было к моему брату от парижского коменданта, звавшего его назад. Его требовали туда к 3 июня.

Горько было нам расстаться после такого короткого свидания, но мы утешились тем, что Па-де-Кале не Южный океан.

Утро, назначенное для смотра, было прекрасно. Это было в конце мая, и окрестности города представляли очаровательный английский ландшафт. Деревья стояли в цвету, и воздух был напитан ароматами. Парки и подгородние дороги были усеяны няньками и целыми стадами краснощеких, веселых детей. Август не мог налюбоваться на эту картину.

Деревья, цветы, луга, Темза, белеющая бесчисленным множеством парусов, дачи, няньки и дети, — все приводило его в восхищение. Веселое расположение духа его сообщилось и нам, и на душе у нас стало ясно, как на майском небе.

Когда мы прибыли на поле, назначенное для смотра, брат мой замолчал и побледнел за минуту. Но потом глаза его сверкнули, когда он обвел ими войско, проходившее в минуту нашего приезда перед принцем, для которого делали смотр. Возле принца, верхом на коне, виднелся старик в фельдмаршальском мундире. По орлиным глазам и носу в нем тотчас же можно было узнать великого воина.

— Поистине, великолепное зрелище, — говорил вполголоса брат мой.

Через минуту мимо нас проехал на рысях полк уланов и за ним несколько эскадронов гусар. Зрелище было живописное. Военная музыка приводила меня в восторг. Но спокойный ветеран, неподвижно стоявший среди общего движения и замечавший все мелочи маневров, сделал на меня впечатление сильнее всей массы пестрых мундиров.

Я думала о том, как стоял он среди гигантской битвы народов, где решалась судьба царств, как встретил он без страха и без трепета непобедимого Наполеона; я вспомнила, как сломил он силу моей родины, и кровь похолодела у меня в жилах.

Если бы он смотрел гордо и торжественно, я могла возненавидеть его; но бесстрастный и спокойный, с лицом, свидетельствовавшим о спокойной совести, он являлся мне врагом моего отечества только по долгу, а не по личному произволу. Я чувствовала, что находилась в присутствии великого человека. Спутницы мои заметили, что я почти не сводила с него глаз, и начали между собою перешептываться. Шепот их обратил на себя внимание Августа; он оглянулся, понял причину их улыбок и посмотрел на меня, нахмурив брови. Но лицо его почти в ту же минуту опять прояснилось.

Начались маневры. Я, разумеется, не понимала смысла движения войск, но картина была увлекательная. Кавалеры наши были так заинтересованы, что попросили у нас позволения отъехать в ту сторону, где маневрировала артиллерия.

Так как при нас были слуги, и от английского народа нечего опасаться грубости, мы согласились, и кавалеры наши ускакали, обещая возвратиться через четверть часа.

Едва они скрылись из вида, как я заметила высокого, воинственного, прекрасного ездока в штатском платье, а за ним жокея в черной куртке и шляпе с кокардой.

Мне казалось лицо его несколько знакомым; я как будто где-то его видела, но где, не могла вспомнить. Напрасно я ломала себе голову. Он был, очевидно, англичанин, а из английских офицеров я не знала никого. Он проехал мимо нас и старался, казалось, разобрать герб на нашем экипаже и узнать, кто я; по крайней мере, я не могла не заметить, что он беспрестанно на меня посматривал, как будто и он узнал меня. То же самое повторилось и в третий раз. Потом он подозвал к себе своего грума, который вслед затем подъехал к слуге Сельвина, стоявшему в нескольких шагах от нашего экипажа и что-то у него спросил.

Всадник, получив ответ, кивнул головой, как будто хотел сказать «я так и думал». Потом он взглянул на меня, приподнял шляпу и потихоньку удалился.

Каролина тотчас же все это подметила и сказала, обращаясь ко мне:

— Кто это, Валерия? Где я его видела?

— Я сама задаю себе тот же вопрос, — отвечала я. — Я тоже его видала, но не помню где. Это странно.

— В самом деле? — проговорил чей-то голос как раз под моим ухом. — А можете вы сказать, где вы меня видели, неблагодарная?

Я обернулась и увидела перед собою бледное от злости лицо Г**, бесчестного отставного мужа мадам д'Альбре, первого виновника всех моих несчастий. Я посмотрела на него пристально и отвечала с презрением:

— Очень могу, мосье Г**. Я никак не ожидала встретиться с вами опять. Я думала, что вы на своем месте — на галерах.

Конечно, мне не следовало говорить таким тоном, но кровь у меня горяча. Когда я вспомнила о всем, претерпенном мною в жизни, негодование овладело всем моим существом.

— А, — отвечал он, заскрежетав зубами, покраснев, как рак, и схватив меня за руку. — Убирайся сама на галеры, неблагодарная собака! . .

Не знаю, что хотел он еще сказать, но в это время послышался топот скачущей во весь опор лошади, и через минуту он очутился в руках графа де Шаванна, только что возвратившегося к нам.

Подскакать к нашему экипажу, соскочить с лошади, схватить наглеца, стащить его долой и приняться бить его изо всей силы хлыстом, — все это было для графа Делом одной минуты.

После я удивлялась, откуда взялось столько силы у такого слабого, по-видимому, человека? Граф былростом гораздо меньше Г**, а ворочал его, как пятилетнего ребенка.

Оставивши его, наконец, он обратился к нам с улыбкой, как будто протанцевал кадриль, снял шляпу и сказал:

— Извините, mesdames, и в особенности вы, мадмуазель Валерия, за эту сцену. Я не выдержал.

Каролина и сестры Сельвина были так перепуганы, что не могли ничего отвечать; я тоже онемела от удивления. В это время Г**, с окровавленным лицом и запачканным платьем, снова подошел к нашему экипажу.

Он был бледен, как полотно, но, очевидно, не от страха, а от злости.

— Граф Шаванн, — сказал он, — я вас знаю, да и вы будете меня знать, даю вам слово. Вы дадите мне удовлетворение!

— О, нет, нет, — воскликнула я, всплеснувши руками. — За меня не надо, граф! За меня не рискуйте жизнью!

Он поблагодарил меня выразительным взглядом и сказал господину Г**.

— Я вас не знаю, да, вероятно, и не буду знать. Я наказал вас за дерзость перед дамой.

• Предыдущая
• 42/45
• Следующая