Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия - Страница 39
- Предыдущая
- 39/76
- Следующая
– Подержи-ка, барин… Выправлять крыло-то надо. Кошка, видать, цапнула его.
– Сейчас, – ответил голос Сергея, и Вера, поспешно шагнув в густую липовую тень, увидела в высокой траве у голубятни седую голову Митрича. Сергей спрыгнул к нему из деревянного домика, подошёл, сел рядом.
– Дай возьму.
– Да головку-то тоже придержи. Глупа птица-то. Не разумеет, что ей помочь хотят. Вся в хозяина, прости господи.
– Может быть, уже довольно? – сердито сказал Сергей, и тут же послышался суровый окрик старика:
– Ты чего, барин, дёрнулся-то, чего? Больно сделаешь… Держи покойно, а коль собой не владаешь, так отдай мне.
– Ничего, подержу, – сквозь зубы ответил мальчик. Некоторое время тишина нарушалась лишь гульканьем возмущённого голубя. Потом Митрич довольно крякнул:
– Ну вот… слава богу. Теперь сажай его в голубятню, пущай в себя придёт. Даст бог, через три денька уж сызнова закувыркает. А ты ступай домой, свою гаграфею учи, мамзель не расстраивай. И так уж во всей красе себя обозначил, нечего сказать… Хорошо, что барышня добрая, вступилась, а другие-то чуть чего – сейчас папеньке жалиться бежали! Не помнишь, запамятовал? И то – видать, мало с тебя шкуру-то спущали!
– Митрич!!! – взвился Серёжа. Из-за липовых ветвей Вере прекрасно было видно его покрасневшее, злое лицо, и она страстно молилась о том, чтобы остаться незамеченной.
– Ась?.. – невозмутимо спросил старик. – В кои-то веки стоящая мамзель приехала, так и ту доведёшь! Ну, так что ж… Твоё дело господское, грошей не считать. Сиди всю жисть на голубятне, свисти в дулю. Братец по военной линии пойдёт, будет, как папенька, всего уездного дворянства водителем… А то и енаралом!
– Зато я старший, и всё наследство моё будет! – заносчиво заявил Серёжа.
– Знамо, будет, – спокойно подтвердил Митрич. – Только Николай Станиславыч и своими силами не хужей достаток у государя заслужит, коль учён да старателен окажется. Дед ваш два двора и шесть крепостных имел, вместе с ими коров пас. А как грянула война, так и заслужить у отца-анператора сумел! Вон какое богатство детям-внукам оставил! Ну, что ж… Младший братец-то тебя, поди, не оставит. Как просвистишь батюшкино наследство, – небось, в приживалы возьмёт, трубку подносить.
«Господи… – ужаснулась Вера, прижимаясь спиной к старой липе и благодаря бога за то, что её коричневое платье превосходно сливается со стволом дерева. – Что за глупый старик, как же он решается так говорить с барчуком…» Вглядываясь через лиственную завесу в перекошенное от бешенства лицо Серёжи, она ожидала взрыва, злого крика, брани… Но к её страшному изумлению, мальчик молчал, лишь гневно сопя.
– Так что ж теперь прикажешь делать?! – наконец процедил он. – Скакать вокруг этой нищей особы и выполнять её прихоти?
– Приказывать тебе – не моё дело, барин, – неторопливо ответил старик. – Только прихотев у барышни я не больно наблюдаю. Уж месяц с тобой мучится и ни разу не нажаловалась и голоса не подняла, да и братец с сестрицей весьма довольны, весёленьки бегают. Коли и эта тебе не годна, какову ж тогда надобно? Коли вовсе учиться не желаешь, так папеньке и скажи! Выпорет – да и плюнет на тебя! Барин уж и так уверился почти, что ты бестолочь стоеросовая. Как Вера Николаевна уедут – вовсе на воле окажешься, ни в корпус, ни опосля служить не поедешь. Куды ж тебе в корпус, коль над тобой, болваном, там товарищи потешаться станут?
– Не посмеют! Я – князь Тоневицкий!
– Так и там не холопья учатся, барин, – пожал плечами дед. – Тоже и князья, и графья, и дворяне столбовые. Ты промеж них чурбан чурбаном окажешься, только батюшку да имя родовое опозоришь. К чему? Сиди уж лучше до седых волос на голубятне, пятки чеши.
Сергей сидел, кусая губы, не поднимая взгляда от земли.
– Она… Она всё равно не смеет мне приказывать! – наконец выпалил он, страстно подавшись вперёд. – И делать мне замечания! И говорить со мной в неподобающем тоне! И…
– Так и я ж, барин, тоже не смею, – спокойно заметил Митрич. – И коль Вера Николаевна тебе – нищая, так я и вовсе твоего папеньки холоп и раб и совсем с тобой говорить по своему холопству не должон. Сам, барин, голубков лечи, сам и голубятню чини, а я, покудова приказу от батюшки не будет, – с места не сдвинусь. У меня на скотном четыре телеги бесколёсные стоят! Барин, поди, с меня спросит, а я что скажу? Что с барчонком голубей весь день гонял? Мне-то свою спину, хоть старая, а жалко. Пойду… А ты, Сергей Станиславыч, знай: покуда перед мамзелью не повинишься да за ум не возьмёшься – ко мне и не подходь! Потому не смею я, холоп и хам, с тобой беседовать!
Старик поднялся с места, аккуратно стряхнул с рубахи стружку и, прихрамывая, зашагал прочь из сада. Сергей вскочил, и, взглянув в его лицо, Вера всерьёз испугалась, что у мальчика может начаться истерический припадок.
– Митрич!!! – во всё горло заорал Серёжа вслед удаляющейся холщовой спине. Старик не оглянулся, не сбавил шагу и вскоре скрылся за малинником. Мальчик проводил его полными слёз глазами, затем круто развернулся и во все лопатки припустил через сад к дому.
Вера ещё долго стояла не двигаясь. Затем осторожно выбралась из-под липовых ветвей и быстро пошла к пруду, где в зарослях сирени белела одинокая скамья. Сев на неё, Вера раскрыла книгу, но так и не смогла прочесть ни слова и целый час сидела в задумчивости, глядя на зелёную, покрытую тиной и жёлтыми кубышками воду. Из этого оцепенения её вывел звонкий голосок Коли, возвещавший, что уже пять часов и Серёжа давно ждёт мадемуазель в классной комнате. Вера ахнула, вскочила и взапуски со своим учеником помчалась к дому.
По вечерам они с Серёжей обычно два часа занимались историей и географией, и сегодня Вера решила не спрашивать мальчика, а рассказать ему что-нибудь сама. К её удивлению, Сергей слушал её спокойно и сдержанно, не перебивая, не отвлекаясь – но и не посмотрев при этом на Веру ни разу. Не зная, хороша или дурна подобная перемена в ученике, Вера старалась вести себя как обычно и в конце занятия сказала:
– Задания сегодня я вам не даю: вы и так прекрасно занимались. Надеюсь, и в будущем всё будет так же. Благодарю вас, Серж, ступайте.
– Дайте мне задание, мадемуазель, – не глядя на неё, потребовал Серёжа.
– Что ж, извольте, – Вера почувствовала, что лучше не спорить. – В таком случае, пять страниц из истории и три – из географии.
Мальчик кивнул и принялся складывать книги. Вера пошла к выходу из классной комнаты и уже взялась за ручку двери, когда услышала хриплое, тихое:
– Мадемуазель…
Она обернулась. Серёжа сидел за столом, судорожно прижимая к груди стопку своих книжек. Впервые за весь день синие глаза смотрели прямо на Веру, и, поймав этот взгляд, она тут же вернулась к столу.
– Я слушаю вас, Серёжа. Что с вами, что случилось?
– Мадемуазель Иверзнева… – Серёжа судорожно сглотнул, и книги посыпались из его рук на пол. – Я… хотел просить вас… Я виноват перед вами, пожалуйста, простите меня!
Последние слова он почти выкрикнул, и Вера, испугавшись этого смертельного страдания в голосе двенадцатилетнего мальчика, торопливо села рядом с ним и, повинуясь внезапному порыву, обняла Серёжу за плечи.
– Ну, полно… – шепнула она, взъерошивая ладонью его густые пепельные волосы. – Вы ведь не будете больше, правда?
Он кивнул – и вдруг разрыдался. Рванулся было прочь из-за стола, но Вера удержала, и дальше Серёжа уже плакал не таясь, уронив голову на скатерть и содрогаясь всем телом, а Вера сидела рядом и, понимая, что никакие слова не помогут сейчас, молча гладила его по голове.
– Вы… никому не скажете? – прошептал он после.
– Конечно нет.
– А ту историю… про царя Салтана… вы прочтёте мне? Колька, подлец, хвастается… Только об этом и говорит…
– Прочту непременно. И ещё много других, – Вера приподняла за подбородок голову Серёжи, улыбнулась, поцеловала его в лоб. – Если взамен вы пообещаете не называть младшего брата подлецом.
– Да… я обещаю… вам.
- Предыдущая
- 39/76
- Следующая
