Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 71

• Предыдущая
• 71/142
• Следующая

Особенно хорошо, как уже отмечалось, к нему относились ветераны, то есть легионеры, выслужившие свой срок службы и получившие долгожданные земельные наделы в плодородных областях Италии и опасавшиеся, что сенаторы-аристократы смогут их отобрать. К ним и решил обратиться Октавиан. Он выехал в Кампанию, где были колонии Седьмого и Восьмого легионов. С ним выехали друзья, некоторые высшие командиры и офицеры, а также обоз с багажом и деньгами. Ему пришлось обмануть мать, которая, как мы знаем, была против того, чтобы сын встревал в политику. Он сказал ей, что едет продавать доставшиеся в наследство имения.

В городе Калатия Октавиан выступил с речью, в которой напомнил о зверском убийстве своего приемного отца, даровавшего им эти земли, сказал о том, что он подвергается большой опасности уже не от убийц Цезаря, а от Марка Антония. И призвал поддержать его силой оружия, не дать в обиду и так далее. Каждому при этом заплатил по пятьсот денариев. То же он проделал и в соседней колонии Казилин и убедил ветеранов служить себе. По дороге в Рим он набрал также много новобранцев и в пути, по его словам, учил их военному делу. Наиболее сметливых и ловких он отправил в Брундизий, куда отправился Антоний, чтобы взять командование над прибывшими туда легионами из Македонии. Он приказал им вести пропаганду среди солдат в свою пользу, а если не будет такой возможности, то пусть разбрасывают листовки.

Молодой Октавиан, собирая войска, не имея на то полномочий, сильно рисковал, но рассчитал дальновидно. Наследник Цезаря видел, что не только он считает Антония узурпатором. Республикански настроенная часть сената, вынужденная из корыстных интересов принять предложенные Антонием условия игры, тем не менее стала бороться за свои попранные права и интересы. Наиболее последовательным среди них и неутомимым борцом за республику был Марк Туллий Цицерон. В свое время, когда был консулом, он спас республику от диктатуры дерзкого Катилины и добился казни его сторонников. Он активно противодействовал Цезарю, когда тот рвался к единоличной власти, также не одобрял и Помпея, который стремился к тому же. Цицерон видел в действиях Антония те же поползновения. Поэтому Октавиан понял, что на данном этапе ему не найти лучшего союзника, чем великий оратор. Он пишет к нему с просьбой о тайной встрече. Но Цицерон колеблется, старый политик пока не видит в Октавиане серьезного противника Антонию («он совсем мальчик»). Тогда юный наследник Цезаря присылает к Цицерону своего человека и спрашивает через него совета, как поступить: двигаться на Рим с тремя тысячами преданных ветеранов, вступить в военное противостояние с Антонием либо идти к Верхнему (Адриатическому) морю, где находились македонские легионы? Цицерон советует двигаться на Рим, полагая, что «на его стороне будет и жалкая городская чернь, и, если он внушит доверие, даже честные мужи». Он пишет из Арпинской усадьбы своему другу и постоянному корреспонденту Аттику в середине ноября сорок четвертого года до Р.Х. также и о том, что не знает «кого желать», Антония или Октавиана, потому что оба они противники Брута, а стало быть, и республиканской демократии.

Но обаятельный молодой человек сумел покорить сердце Цицерона своим искренним, как казалось, желанием стать защитником интересов республики. Плутарх по этому поводу сетовал: «Он, старик, дал провести себя мальчишке – просил за него народ, расположил в его пользу сенаторов», а в результате «погубил себя и предал свободу римского народа». Действительно, этот «божественный юноша», как называл его Цицерон, вскоре подпишет ему вместе с другими триумвирами Антонием и Лепидом смертный приговор. Правда, не без колебаний.

Итак, десятого ноября сорок четвертого года Октавиан вошел в Рим и выступил на форуме, но единодушной поддержки не получил. Он понял, что его силы пока еще слишком слабы для борьбы с таким сильным противником, как Антоний, поэтому следует наращивать военную силу. Способ, можно сказать, был найден в Кампании, и он решил повторить его в Этрурии и под Равенной, где были также поселения колонистов.

Через несколько дней в Рим приехал и Антоний. Он созвал заседание сената, имея целью объявить дерзкого мальчишку врагом народа. Но, узнав, что стоявшие в Альба Лонга, городке неподалеку от Рима, легионы, Марсов и Четвертый, взбунтовались и перешли на сторону Октавиана, отправился в Альба Лонгу. Но его встретили стрельбой из луков.

Впрочем, срок его консульских полномочий заканчивался, и ему пора было отправляться в Галлию. Он получил в управление обе Галлии (Предальпийскую и Заальпийскую) сроком на пять лет. Децим Брут, срок наместничества которого в Ближней Галлии закончился, отказался передать ее Антонию и с тремя легионами заперся в городе Мутине.

Тем временем Цицерон, до того благоразумно сидевший в своих загородных усадьбах, объявился в Риме и начал активную политическую борьбу против Антония. Он беспрестанно выступал в сенате, и его неистовые речи известны как филиппики, по аналогии с речами Демосфена против царя Македонии Филиппа, враждовавшего с Афинами. Ситуация была, мягко говоря, щекотливая. Антоний вполне законно претендовал на закрепленные за ним провинции, но сенат под влиянием Цицерона, призывавшего признать Антония врагом народа, склонялся оказывать поддержку осажденному в Мутине Дециму Бруту, а также Октавиану, незаконно создававшему частную армию. Ради интересов республики нарушались, таким образом, ее законы. Но, как проповедовал Цицерон, закон имеет силу постольку, поскольку отвечает благу республики. Такие же лозунги выдвигали в свое время и диктаторы, тот же Цезарь или, еще раньше, Сулла. Так что Цицерон, по сути, призывал к новой гражданской войне с непредсказуемыми для республики последствиями.

Первого января наступившего сорок третьего года вступили в должность новые консулы, бывшие военачальники Цезаря, Авл Гирций и Гай Вибий Панса. Они хотели уладить ситуацию путем компромиссов и поэтому предлагали послать переговорщиков к Антонию. Но Цицерон упрямо призывал к военным действиям и предлагал послать на помощь осажденному Дециму Бруту армию Октавиана. Он рьяно его расхваливал, говорил, что этот «божественный юноша» никогда не предаст интересов республики и он за него ручается. После длительных дебатов сенат признал армию молодого, двадцатилетнего наследника Цезаря республиканской, а ему самому были даны должность пропретора и звание сенатора. Тем не менее прошло также предложение послать к Антонию послов, и лишь в случае неудачи переговоров Октавиану предписывалось идти на выручку Дециму Бруту. Щекотливая, кстати сказать, ситуация. Октавиан, поклявшийся мстить убийцам Цезаря, а Децим Брут был одним из них, шел к нему на помощь. А ведь совсем недавно он упрекал Антония в том, что тот отказался мстить убийцам его приемного отца.

Антоний не был склонен к компромиссам, поэтому зимой сорок третьего года консул Гирций прибыл в Галлию и взял под свое командование Четвертый и Марсов легионы, то есть половину, причем лучшую, армии Октавиана. Молодой командующий вынужден был подчиниться, но обиду затаил. Другой консул, Панса, по объявленному рекрутскому набору собрал четыре легиона и весной, в апреле, присоединился к Октавиану и Гирцию.

Между тем пришло известие, что консуляр Долабелла, получивший в управление Сирию, по пути заехал в Смирну и отрубил голову наместнику Азии Гаю Требонию. Так погиб первый из заговорщиков, посягнувших в мартовские иды сорок четвертого года на жизнь великого полководца.

Для Цицерона это было неожиданностью. Он не предполагал, что его бывший зять Долабелла, расточавший похвалы убийцам Цезаря, встанет на сторону Антония. К тому же провинция Азия оказалась в прямом и переносном смысле обезглавленной. Долабелла был объявлен врагом народа, а Антоний по этому поводу писал Гирцию и Октавиану: «Но больше всего меня огорчает вот что: ты, Гирций, которого Цезарь осыпал всяческими благами и так возвысил, что тебе и самому, наверное, удивительно, и ты, юноша, который всем обязан Цезарю, стараетесь, чтобы Долабелла был осужден, отравитель в Мутине освобожден от осады, а Брут и Кассий обрели могущество». А в конце письма советует поразмыслить: «Что справедливее – воевать друг против друга, позволяя таким образом возродиться уже не раз похороненному делу Помпея, или же вместе подумать, как не стать посмешищем для наших врагов. До сих пор сама судьба избавляла себя от этого зрелища, не желая видеть, как две армии одного лагеря воют между собой под диктатом оружейника Цицерона».

• Предыдущая
• 71/142
• Следующая