Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 75
- Предыдущая
- 75/142
- Следующая
Впрочем, выяснять отношения им было уже некогда. В середине сорок второго года первые легионы армии триумвиров высадилась в Македонии. Вскоре с остальными легионами подошли Антоний и Октавиан, причем наш герой в дороге сильно заболел и к месту сражения прибыл в носилках. Противники встретились возле местечка Филиппы на берегу Эгейского моря. Между городом, лежащим на горном склоне, и морем было болото. Соперники обладали численно равными примерно силами, но в армии Брута и Кассия было много бежавших от проскрипций римлян, которые едва ли годны были к военному ремеслу. Примером может служить великий поэт Гораций, близорукий толстяк, оказавшийся в армии Брута военным трибуном. Ему, сыну вольноотпущенника, тогда было двадцать три года. Приведем его мемуарные строки в переводе Пушкина:
Марк Юний Брут, участвовавший в убийстве тирана Цезаря, оказался, может быть, также и отцеубийцей. Его мать, Сервилия, сестра Катона, была любовницей Цезаря и, вполне вероятно, родила Брута от него. Говорят, она его очень сильно любила. Древние историки выдвигают в пользу такой гипотезы много аргументов. К примеру, после битвы при Фарсале, зная, что Брут находится в стане помпеянцев, Цезарь приказывает отыскать его и, по воспоминаниям очевидцев, был рад, что Брут жив. И самое важное доказательство: в момент нападения заговорщиков Цезарь пытался защищаться, но, когда увидел среди них Брута, воскликнул: «И ты, дитя мое?!», лег на пол и укрылся тогой. То есть это может быть не иносказание, а признание Брута своим сыном.
Марк Брут был убежденным республиканцем, и то, что ему пришлось не только жить в условиях диктатуры, но и служить тирану (Цезарь назначил его после победы над Помпеем наместником Предальпийской Галлии, затем городским претором и обещал консульство), наполняло его неизбывной горечью протеста. Эти чувства подогревало в нем и то, что он был потомком высокочтимого Брута, изгнавшего пять веков тому назад из Рима царя и установившего республиканский строй. Он был абсолютным идеалистом, и у него много общего с Катоном: не следил за своей внешностью, был постоянно погружен в себя и ходил по Городу если и не босиком, как Катон, то непричесанным и неряшливым. Плутарх в его биографии пишет, что «народ чтил его за высокие нравственные качества, друзья любили его, лучшие граждане восхищались им и даже враги не испытывали к нему ненависти». Здесь же говорится, что Антоний полагал, что из всех убийц Цезаря только Брут «видел в этом славное и прекрасное деяние, остальные же руководились лишь чувствами личной ненависти и злобы к диктатору». И это действительно так. Если изучить и проанализировать биографии большинства заговорщиков (насколько позволяют источники), то оказывается, что у каждого из них был мотив отомстить диктатору. О внешности Брута мы можем судить по сохранившимся монетам с его изможденным профилем. Яйцеголовый, с впавшими щеками, на которых видна бородка (он поклялся не бриться до окончательной победы), приподнятой бровью и острым носом, Брут похож здесь не на политического деятеля или полководца, а на типичного народовольца. «Главное же, – пишет Плутарх, – чем он заслужил любовь и славу, была вера людей в его принципы».
Оказавшись после памятных мартовских ид в Македонии и узнав о развязанном триумвирами терроре, он, в отместку за смерть Цицерона, Децима Брута и других своих единомышленников, приказал казнить находившегося там Гая Антония, брата триумвира Марка.
Несколько слов теперь о его друге и соратнике. Гай Кассий Лонгин был талантливым полководцем, и известность к нему пришла после поражения армии Красса при Каррах. Кассий сумел выбраться живым из этой страшной резни и возглавил оборону Сирии от парфянского наступления, а затем нанес парфянам серьезное поражение в битве под Антиохией в пятьдесят первом году. Подавил он и вспыхнувший в Иудее очередной мятеж. По возвращении в Рим Кассий избирается народным трибуном и становится ревностным помпеянцем. Он участвует в гражданской войне на стороне Помпея, а после победы Цезаря оказывается в числе других амнистированным, но республиканских убеждений не меняет. Нет сомнения, что заговор против Цезаря организовал именно он, а Брут был ему нужен как знамя.
Перед тем как переправиться с войском из Азии на Европейский континент, Бруту, как сообщает Плутарх, «было явлено великое знамение». Марк Брут был из той породы неврастеников, кто постоянно напряжен и носит в голове кучу всяких проблем, какие пытается решать и днем и ночью. Поэтому спал мало и всю ночь проводил с книгой.
Цитируем далее Плутарха: «Была глухая полночь, в палатке был слабый свет, во всем лагере царила тишина. И вот Бруту, погруженному в размышления и с самим собой рассуждавшему, почудилось, будто кто-то вошел к нему. Он взглянул по направлению к входу и видит: перед ним молча стоит ужасный, необычайный, призрак устрашающего, неестественного вида. Брут отважился спросить: «Кто ты, из людей или из богов, и чего хочешь ты, явившись ко мне?» – «Я твой злой гений, – отвечал призрак, – и ты увидишь меня под Филиппами». Брут же, не смутившись, сказал: «Увижу».
И действительно увидел. Но обо всем по порядку. Войска республиканцев расположились западнее городка на склонах холмов. Антоний стал лагерем на равнине. Позже других подошли легионы Октавиана. Часть подразделений охраняла единственную стратегическую магистраль, Эгнатиеву дорогу, связывавшую лагерь с Аполлонией, откуда шло снабжение войск. Антоний, сориентировавшись в сложившейся обстановке, решил строить дамбу и укрепления, чтобы отрезать республиканцам выход к морю, где в порту Неаполис стоял их мощный флот, полностью контролировавший Ионическое и Адриатическое моря. Но Кассий разгадал план Антония и стал строить свои укрепления перпендикулярно линии противника. Надо сказать, что в римской армии лопата была на равных с мечом. Фортификация стояла на первом месте, и солдаты были одновременно землекопами, плотниками и каменщиками.
Так продолжалось до октября. Триумвиры всячески вынуждали противника вступить в сражение – приближалась зима, и начались трудности с поставками продовольствия, потому что Македония была полностью разорена республиканцами. В стане же противников была разноголосица. Брут склонялся к решительной битве, чтобы, как сообщает Плутарх, «одним, хотя бы рискованным ударом, – либо даровать отечеству свободу, либо избавить от бедствий народы, задавленные налогами, походами и всякими военными тяготами». Кассий же предлагал зимовать в лагере, потому что армия республиканцев не терпела лишений от голода и была способна к затяжной войне. К тому же были плохие предзнаменования: над лагерем появлялись стаи хищных птиц, роились пчелы и тому подобное. Кассий, хоть и был сторонником философии Эпикура, объяснявшего все материальными причинами, все же был человеком своего времени, когда суеверия имели почти абсолютную власть над общественным, если можно так сказать, сознанием. Во всяком случае, солдаты панически боялись таких дурных предзнаменований. И еще один немаловажный фактор принуждал республиканцев вступить в бой: все чаще и чаще их воины стали перебегать в стан противника. На военном совете было принято решение начать боевые действия. И только друг Брута Ателлий настойчиво предлагал зимовать. На вопрос Брута, чем же ситуация будет лучше через год, Ателлий ответил: «Если и ничем другим, то, во всяком случае, тем, что я дольше проживу».
По выработанной диспозиции Кассий уступил Бруту командование более сильным правым флангом. Накануне сражения Кассий спросил Брута, как он относится к выбору «между бегством и смертью». Тот ответил, что если он раньше осуждал Катона, покончившего с собой перед угрозой попасть в плен к Цезарю, то теперь, в случае неудачи, не будет «предаваться новым надеждам». Кассий обнял друга и сказал в ответ: «С такими мыслями нам и должно идти на врагов: либо мы победим, либо победители уже будут нам не страшны».
- Предыдущая
- 75/142
- Следующая
