Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович - Страница 59

• Предыдущая
• 59/74
• Следующая

— Сенегальское общество не знает классов! — восклицал он. — Нас всех в равной степени грабят французские компании, но сенегалец не эксплуатирует сенегальца.

Взрыв голосов заглушил его последние слова.

Весь вечер продолжалась дискуссия. Для меня она оказалась как бы введением «в курс» мыслей и идей, будоражащих всю интеллигенцию Тропической Африки. На этой студенческой встрече копья ломались главным образом из-за отношения к одному вопросу: разделено ли африканское общество на классы? А именно эта проблема и служила поводом для самых острых идеологических столкновений в африканских странах.

В этих спорах многое было неожиданным. Иногда создавалось впечатление, что на африканской почве снова ожили и расцвели пышным цветом старые, народнические воззрения. Лица, отрицающие существование классов в местном обществе, любили подчеркнуть исключительность Африки. Обычный ход их мысли можно было бы резюмировать следующим образом:

— В африканских странах существуют отдельные капиталистические предприятия — торговые, строительные, промышленные, но буржуазия как класс еще не сформировалась. Сила общины в деревне, сохранение патриархальных форм взаимопомощи среди кровных родственников в городах, где каждый богатый обязан помогать своим неимущим сородичам, являются могучим барьером на пути развития капитализма. Африканские страны развиваются по особому пути, отличающемуся как от капитализма Запада, так и от социалистического опыта Востока. Африка «перешагнет» через капитализм и построит свой особый «африканский социализм».

Противники этих теорий, а их было немало, легко обнаруживали уязвимое место в подобных взглядах. Они предлагали «африканским социалистам» привести из истории хотя бы один пример, когда община в деревне и патриархальные пережитки в городах остановили развитие капитализма.

Критики «африканского социализма» впадали, впрочем, в одну крайность. Часто они были склонны переоценивать силу местной буржуазии и темпы ее становления. Их словно бы гипнотизировала торговая активность на улицах городов, оглушал звон колокольчиков, которыми рыночные торговки любят подзывать покупателей.

Из этой среды мелочных торговцев кое-кому удавалось разбогатеть. В Лагосе и Ибадане были известны торговки, ворочающие многотысячными капиталами. Появились сравнительно крупные предприниматели в Аккре. Закрытие французских торговых домов содействовало быстрому обогащению ряда мелких торговцев в Гвинее.

Но на каком фоне происходило выделение, в сущности, ничтожной и слабой кучки богатых «буржуа»? На фоне отчаяния тысяч вчерашних земледельцев и скотоводов, деклассированных, оторванных от привычной среды и пытающихся через торговлю приспособиться к жестким условиям современного города. Торговая лихорадка в африканских городах больше напоминала судороги умирающего, чем первые жесты новорожденного.

Становление африканского капитализма сдерживалось как деятельностью крупных, часто международных торговых компаний Европы и Америки, так и узостью рынка обычно столь небольших по территории и численности населения африканских стран, их бедностью. Обладающие развитой сетью магазинов и факторий западноевропейские компании снимали пенки с африканского рынка. К тому же их деятельность не была скована границами отдельных государств, а носила «панафриканский» характер. Отсюда широкий диапазон возможностей для маневров, для экономических, финансовых и политических комбинаций.

Собственный потенциал африканской буржуазии в большинстве стран был столь слаб, что государство сплошь да рядом было вынуждено идти на создание государственных торговых и промышленных предприятий в тех случаях, когда было намерено потеснить западные фирмы, чтобы всерьез заняться проблемами экономической независимости. Некоторые правительства принимали специальные меры, чтобы содействовать развитию африканского предпринимательства. Большого успеха эти меры не имели.

И все же… Районы африканских городов — самые зеленые, самые чистые, самые прохладные, где прежде жили европейские семьи, — утратили былой характер расовой исключительности. В этих заповедниках комфорта и богатства появились и вскоре стали там хозяевами африканцы из числа нуворишей или лиц, сопричастных власти. Они мало что изменили в порядках, существовавших до их прихода, а сохранили уже сложившиеся традиции быта и норм социального общения. В своем большинстве это были люди с европейским образованием, которые презрительно отвергали все национальное — родной язык и культуру, народные обычаи, народную этику.

Воспитание этой кучки оторвавшихся от родной земли «господ» было горьким триумфом колониальной школы. В одном из африканских журналов я прочел взволнованное свидетельство кенийского экономиста Ваньяндей Сонга о воспитании, полученном им и его товарищами в Макерере, университетском колледже Уганды. Сонга писал: «В Макерере дети из крестьянских и бедняцких семей обрабатывались до полного их отрыва от родных корней. Они воспитывались в вере, что университетское образование — это вершина в отрицании всего, что было в них африканского. Они были более высокой породы, чем деревенщина, они были немногими избранниками, призванными управлять массами… Наши суждения о жизненных ценностях извращались, чтобы походить на европейские. Красотой для студентки-африканки стало обезьянье подражание белой женщине… Африканский студент становился все менее африканцем, поднимаясь по школьной лестнице к университету».

Конечно, нарисованная картина слишком мрачна, чтобы быть полностью правдивой. И все же есть в ней много верного.

— Наша трагедия в том, — говорил мне один нигерийский профсоюзный активист, — что лидеры часто чужды народу, а народ чужд им. Свои знания, свою образованность, оплаченную народом, они обменивают на привилегии, деньги, политическое влияние. Им легче разговаривать с иностранным дельцом, чем с рабочим; с дельцом они говорят на одном языке, с рабочим — на разных. Они разъедены коррупцией.

Впрочем, было бы несправедливо утверждать, что среди этих людей никто не сознавал, сколь глубока пропасть, возникшая между ними и пародом, и не размышлял над тем, как ее преодолеть. Такие люди были. Но существовал и страх перед бедностью, страх перед полицейскими, страх утратить свое общественное положение. Он убивал волю.

И наконец, коррупция…

Примерно в 50 километрах от Лагоса в небольшом местечке расположен крупнейший в Западной Африке рынок орехов кола. Под покосившимися навесами из пальмовых листьев не смолкает шум торговли вокруг корзин с белыми, розовыми и лиловыми орехами. Их продают женщины-скупщицы из окрестных деревень, а покупают шоферы, едущие на север в служебные командировки чиновники, торговцы-оптовики. Упакованные в мешки, орехи укладываются в грузовики и начинают далекий путь на базары северонигерийских городов.

Горькое на вкус ядро ореха кола содержит целый ряд тонизирующих веществ, снимающих утомление и чувство жажды. Может быть, поэтому у многих народов Западной Африки возник обычай дарить этот благословенный, наделенный чудесными качествами орех в знак уважения и признательности. Жених подносит отцу невесты несколько орехов при каждой встрече. Когда крестьянин просит вождя выделить ему землю, он обязан «подкрепить» просьбу корзинкой кола. Ищущий выгодной сделки купец также не должен скупиться на эти горькие, но очень почитаемые орехи.

Западные социологи, изучая причины коррупции в Тропической Африке, любят вспоминать о давней в этих местах традиции взаимных обменов подарками из орехов кола. По их мнению, влияния древних обычаев достаточно, чтобы объяснить распространение взяточничества, казнокрадства, злоупотреблений служебным положением. Но, право, следует защитить орехи — кола от этой клеветы.

В Браззавиле, в квартале Баконго, есть улица, долгое время известная под насмешливым названием «Бульвар способных». В отличие от соседних улочек она застроена домами из кирпича или бетонных блоков. Эти дома были построены в недоброй памяти годы правления аббата Фюльбера Юлу и принадлежали чиновникам, «способным» оплатить цемент, кирпич, алюминиевые листы для кровли. Отсюда и название бульвара.

• Предыдущая
• 59/74
• Следующая