Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/74
• Следующая

— Видно, это не наш праздник! Всё, как и прежде: мы здесь, они там, а между нами полиция.

Было ясно, кто подразумевался под этим «они». Новые лидеры страны, те, кто находился в парламенте.

Звучала музыка. Из транзисторных приемников, с которыми кое-кто пришел сюда, вырывалась самая популярная в те дни в Леопольдвиле песенка «Независимость» в ритме танца ча-ча-ча. Ее текст состоял из одних фамилий — Лумумбы, Калонжи, Чомбе, Боликанго и других конголезских политиков. Врагов и союзников объединил народ в общей хвале завоеванной свободе.

Но песня оказалась однодневной.

Я жил в гостинице «Мемлинг». В ее холле завязывались и распутывались узлы многих политических интриг. Здесь можно было увидеть Моиза Чомбе и Альбера Калонжи, Анисета Кашамуру и Боликанго, Патриса Лумумбу и его близких соратников.

Журналистская колония, всегда многочисленная в «Мемлинге», бурлила слухами. Много было известий вздорных, иногда откровенно лживых, но кое-что просачивалось и из того, что действительно происходило за кулисами. Эти известия не радовали.

Политические деятели, которых народ мечтал видеть сплоченными, запутались в клубке соперничества и взаимной подозрительности. Президент молодой республики Жозеф Касавубу не скрывал ненависти к главе правительства Патрису Лумумбе. Моиз Чомбе открыто готовил выход своей провинции, Катанги, из Конго и делал все, чтобы подорвать авторитет и влияние государственных и партийных деятелей, выступающих за поддержание целостности республики. Эти разногласия парализовали правительство.

И народ это чувствовал. Песня в честь независимости быстро исчезла с улиц.

…К полудню народ начал уходить с площади перед парламентом. Люди шумели, смеялись. Если у этой толпы и были сомнения, тревоги еще не было.

Но за несколько дней народные настроения резко изменились. То, о чем шептались журналисты в «Мемлинге», стало достоянием улицы.

Как-то вечером я поехал в гости к знакомым, живущим на окраине столицы. Хозяин дома работал учителем в католической начальной школе, день его жены был занят заботами о доброй дюжине детишек всех возрастов. Меня доставили в дом скрытно, чуть ли не тайком.

— У нашего друга будут серьезные неприятности, если узнают, что он встречался с советским журналистом, — объяснил сопровождавший меня Антуан Чиманга принятые предосторожности. Этот молодой, умный и энергичный человек, тогда возглавлявший небольшую организацию столичной молодежи, через несколько лет трагически погиб в одной из прокатившихся над страной бурь.

В небольшой гостиной собралось человек около десяти. Хозяйка разносила гостям холодное пиво, быстро завязалась общая беседа.

Антуан Чиманга был сторонником Патриса Лумумбы и страстно защищал его от временами острой критики своих приятелей. В комнате было душно, лица спорящих покрылись крупными каплями пота, но глаза возбужденно горели, каждый упорно отстаивал свою точку зрения.

— В нашем правительстве царит разброд, — кричал один. — Народ не чувствует его воли что-то сделать для страны.

— Кончится тем, что вспыхнет мятеж, — перебивал его другой голос. — И это будет на руку только нашим врагам.

Антуан Чиманга говорил о честности Патриса Лумумбы, о его готовности отдать все свои силы народу. Его не слушали, обрывали.

Меня в тот вечер поразили эти настроения. Когда мы возвращались с Антуаном в гостиницу, он с горечью говорил:

— Действительно, у Лумумбы много врагов, его руки связаны. Но никто не хочет этого понимать, с этим считаться. Может случиться что-то страшное.

Это предчувствие быстро подтвердилось. Когда утром 7 июля я спустился в холл, ко мне подбежали два знакомых журналиста.

— Вы слышали? — возбужденно восклицали они. — Взбунтовались солдаты-конголезцы. Они арестовывают бельгийских офицеров. В городе стреляют!

Через несколько часов мы своими глазами увидели мятежников. Поставив караул у подъезда, несколько вооруженных солдат начали прочесывать гостиницу. Они искали министров, видных политиков. Двое из них, в стальных шлемах, с гранатами у пояса, при автоматах, без стука ворвались и в мой номер.

Не говоря ни слова, они оглядели комнату, заглянули в ванную, открыли двери стенных шкафов. И так же молча ушли.

В те дни никто толком не знал причины мятежа. Одни говорили, что солдатам долго не платили жалованья, другие — о продуманной провокации бельгийских офицеров. Ходил слух об аресте бунтовщиками Патриса Лумумбы. Искренние патриоты возмущались армией, мятеж которой, действительно, играл на руку вчерашним хозяевам страны.

Прошло некоторое время, прежде чем выяснились мотивы бунта. Из писем солдат, из их публичных заявлений стало известно, почему они решили взяться за оружие…

Как сложно и противоречиво бывает движение истории! Ведь обнаружилось, что солдатами колониальной армии двигали те же стремления, что и миллионами их соотечественников, когда те добивались независимости. В сущности солдаты требовали одного: чтобы завоевания этого освободительного движения были распространены и на вооруженные силы. В их письмах рассказывалось об унижениях, которым они подвергались со стороны бельгийских офицеров, о нищенском жалованье, о невозможности продвижения по службе. Солдаты не раз обращались к правительству с просьбами и жалобами, а премьер-министр медлил, терял время, пока накопившееся в солдатских лагерях отчаяние не выплеснулось наружу.

Конечно, если бы солдаты верили правительству, они не начали бы мятежа, но жизненный опыт подсказывал им, что ждать нечего. Колониальный режим воспитал в них прочно укоренившееся недоверие к власти. После долгих споров они решили сами вырвать у правительства молодой республики удовлетворения своих, в общем справедливых, требований. Разве могли они знать, что наносят страшный удар именно по тем силам, от которых зависело торжество дела независимости? Конечно, нет.

Позднее в печати африканских стран публиковались сотни статей об этих событиях. Когда в Аккре произошел военный переворот, он также вызвал в африканской прессе бурную полемику. Она в известных пределах отражала споры, вспыхнувшие в местном обществе после аккрского переворота. Много писалось и говорилось об особой роли Запада в организации офицерских путчей, об ошибках африканских правительств, об экономических и иных трудностях.

Отдельные журналисты шли и дальше. Они отмечали, что, когда между верхушкой общества и его низами практически разорваны связи, когда низы лишены достоверной информации о подлинных планах и замыслах стоящих во главе государства политических групп, возникает опасность двойной ошибки: с одной стороны, та или иная группа народа может подняться против правительства, которое в своей политике стремится к защите народных интересов; с другой — правительство рискует утратить точное представление о подлинных чаяниях трудящихся масс, утратить чувство реальности, встать на путь чисто волюнтаристских решений.

«Это всегда опасно, — подчеркивалось в одной из статей. — Опасность возрастает стократно в условиях социальной напряженности, в атмосфере переплетающихся классовых и этнических противоречий».

Вероятно, вся эта проблема стояла бы совсем иначе, в любом случае менее остро, если бы было хорошо известно, как в народном сознании перемалывались повседневные факты, как вырабатывались им новые этические нормы и новые представления об идеальном, ожидаемом характере складывающегося общества. К сожалению, мало кто последовательно изучал, как происходили в жизни пересмотр давних взглядов и становление новой идеологии; слишком глубоко был скрыт, слишком подспуден был весь этот процесс.

К тому же шумная африканская улица, в сущности, оставалась без голоса; она была лишена возможности сама рассказать о себе.

Тем больший интерес вызвала книга, вышедшая в 1972 году в Париже под названием «Цветы Конго». С ее страниц до меня донеслись мысли, которые раньше я слышал, только бывая в рабочих, бедняцких предместьях африканских столиц.

• Предыдущая
• 63/74
• Следующая