Вторжение по сценарию - Мэрфи Уоррен - Страница 3

• Предыдущая
• 3/66
• Следующая

Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался.

Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу.

— Привет, — негромко проговорил Бронзини.

Большего и не требовалось — для сидевших в зале одно это слово покажется исполненным глубочайшего смысла.

— Барт, детка, — сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп, чтобы проделать это без посторонней помощи. — Рад, что ты смог к нам выбраться. Присаживайся.

— Спасибо, — отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу стола под пристальными взглядами собравшихся.

— Думаю, ты здесь со всеми знаком, — произнес человек, сидевший во главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины — угрожающим.

Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди эмбрионы в дорогих шелковых костюмах.

— Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? — спросил Корнфлейк голосом жидким и бесцветным, как растительное масло.

— У меня есть сценарий, — медленно проговорил Бронзини, со стуком опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию, как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных четырехмесячных стараний.

— Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно?

Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти педики, одержимые единственным желанием — снимать кино — только и знали, что ему поддакивать.

— Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, — сказал Берни Корнфлейк.

— Это совершенно новый сценарий, — медленно проговорил Бронзини, и в голосе его промелькнули нотки нетерпения.

— Точно так же, как и наша идея. Знаешь, ведь девяностые уже не за горами, а там игра пойдет совсем по другим правилам.

— Фильмы остаются фильмами, — отрезал Бронзини, — и за сто лет они ни чуть не изменились. Вместо титров появился звук, потом кино стало цветным, но принцип остается совершенно таким же — дайте зрителям добротный сюжет, и они повалят в кинотеатры валом. Фильмы девяностых ничем не будут отличатся от фильмов восьмидесятых, можете поверить мне на слово.

— О, какая глубина мысли, Барт! Разве он не гений?

Все поспешили согласиться, что это действительно сказано сильно.

— Но, Барт, детка, мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы спорить с тобой о кино. Кино пришел конец. По нашим расчетам к 1995-ому, самое позднее к 1997-ому году, кино превратится в «ретро».

— Это значит, оно устареет, — услужливо подсказал сидящий справа от Бронзини блондин и ухмыльнулся. Бартоломью поспешил поблагодарить его за справку.

— Телевидение — вот что станет лакомым кусочком, — лучезарно улыбнулся Берни Корнфлейк.

— Но телевидение не сильно моложе кино, — возразил Бронзини. Его хмурое, худощавое лицо окаменело. Что за игру они пытаются ему навязать?

— Ты говоришь о старом телевидении, — дружелюбно откликнулся Корнфлейк.

— Появление новых технологий означает, что скоро в каждом доме появится широкоэкранное телевидение высокой четкости. Зачем сидеть в душных кинозалах, когда почти то же самое можно получить, не выходя из дому?

Главное, что будет интересовать людей — как бы посидеть дома. Берложничать, как теперь говорят. Вот почему студия Дворф-Стар открывает новый проект, ориентированный на домашний видеопросмотр. Мы хотим, чтобы ты стал нашей первой крупной звездой.

— Я предпочел бы сначала поговорить о сценарии.

— Ладно, договорились. В чем заключается идея?

— Идеи, в сущности, нет, — сказал Бронзини, пододвигая сценарий Берни.

— Это будет рождественская картина. Старая добрая...

— О, нет, — тут же, словно семафор, замахал руками Корнфлейк. — О старом не может быть и речи. Ни в коем случае. Это слишком уж отдает «ретро».

— Но это же классическая старина, то есть качество. Это означает «хорошо», — добавил Бронзини для блондина справа. Тот поблагодарил его, почти не раскрывая рта.

Президент Дворф-Стар принялся листать сценарий. По его отсутствующему взгляду Бронзини догадался, что тот всего лишь проверяет, большой ли по объему текст. А еще взгляд Берни наводил на мысли о порошке, который втягивается через ноздри и туманит сознание.

— Продолжай, продолжай, Барт, — проговорил Корнфлейк. — Сценарий выглядит неплохо. Я имею в виду, в нем столько слов! В большинстве сценариев, которые нам приносят, страницы полупустые.

— Это история мальчика-аутиста, — настойчиво продолжал Бронзини. — Он спокойно живет в своем собственном мире, но однажды, на Рождество, просто выходит побродить под снегом и теряется.

— Погоди, погоди, это я уже начинаю теряться. Все это звучит слишком сложно, чтобы не сказать тяжеловесно. Попробуй сказать то же самое, но в шести-семи словах.

— В семи?

— Конечно, лучше уложиться в пять. Дай мне самую общую идею. То есть, о чем вся эта история. Например, «Монашенка на скейтборде», «Я в детстве рылся по помойкам», «Шлюхи-домохозяйки во Вьетнаме». Что-нибудь в этом духе, понимаешь?

— В моем фильме нет четкой идеи. Это просто история о Рождестве, с настроением, эмоциональная и образная.

— А в ней есть сиськи?

— Сиськи? — оскорбленно переспросил Бронзини.

— Ну да, сиськи. Титьки. Словом, красивые девки. Понимаете, если в фильме то и дело происходят шуры-муры, может быть, нам как-нибудь удастся сгладить то, что зрителю придется сидеть и следить за этой вашей историей.

Надо как-то их отвлекать от нее, что ли. Мы полагаем, что одной из главных черт девяностых станет уход от реальности.

— Вы что, забыли, на чем я сделал себе имя? — взревел Бронзини. — Что это за варьете вы мне навязываете? Я вовсе не хочу, чтобы они отвлекались от сюжета, ведь именно за него они и платят. На этом же построено все киноискусство!

Голос Бартоломью Бронзини взвился ввысь, как цены во время инфляции.

В комнате внезапно воцарилась мертвая тишина. Кое-кто даже слегка отодвинулся от стола, чтобы успеть побыстрее отползти, если Бронзини, чего доброго, выхватит из-за пазухи Узи и откроет пальбу. Они знали, что Бронзини вполне способен на подобную бестактность, ведь все видели, как он расправлялся с целыми армиями в фильмах из сериала «Гранди». Это не могло быть игрой — ведь всем было отлично известно, что Бронзини плохой актер. Как же еще можно было объяснить тот факт, что фильмы с его участием расходились огромными тиражами, а он ни разу не получил Оскара за главную роль?

— Ладно, ладно, — проговорил Бронзини, успокаивающе подняв руки, и кое-кто нырнул под стол, думая, что он бросил гранату.

Когда взрыва так и не последовало, собравшиеся в комнате понемногу успокоились. Берни Корнфлейк извлек из внутреннего кармана бутылочку из-под лекарства от насморка и пару раз прыснул себе в нос. По завершении этой лечебной операции глаза его заблестели в несколько раз сильнее, и это не укрылось от Бронзини, знавшего, что бутылочка наполнена отнюдь не аптечным снадобьем.

• Предыдущая
• 3/66
• Следующая