Первый выстрел - Тушкан Георгий Павлович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/161
• Следующая

— Мы не хотим, — отозвался Алеша. — А почему их должны сослать?

— А потому, что в этой бумаге написано против царя и его приспешников.

— Так это же не мы писали! — возразил Юра.

— Я вас по-хорошему спрашиваю: где нашли оружие? В полиции вас будут сечь нагайками, пока не признаетесь. А я и так знаю.

— Нет, не знаете.

— Знаю. До вчерашнего дня, до похода к горизонту, у вас не было револьверов? Не было? Значит, нашли там.

— Это ты выболтал? — сердито спросил Юра у Алеши.

— Я не говорил. Ты выболтал.

Дядько Антон усмехнулся.

— Эх вы, горе-конспираторы! Допустим, будет у вас по револьверу. Можно из них стрелять? Нельзя. А почему? На выстрелы люди прибегут. А разве можно показывать револьверы? Упаси бог! Увидят, пристанут — где взяли? Каторга! Так шо, хоть круть-верть, хоть верть-круть, а получается так, шо револьверы вам, хлопцы, ни к чему, одно беспокойство! А узнают ваши батьки, знаете, шо вам будет? Если верите мне, расскажите все, а не верите — забирайте ваши револьверы и геть отсюда, и больше я вас не знаю! Вы этого хотите?

— Не-ет! Не хотим…

От былой радости и следа не осталось.

А дядько Антон и говорит, и говорит, не приказывает, не просит, а как будто рассуждает сам с собой и при этом каверзные вопросы задает. Что, например, важнее — человек или машина. Оказывается, как бы ни была машина дорога сердцу, даже револьвер, а для чего она? Вот то-то и оно! Правильно ли, когда человек копит ненужные ему вещи, живет сам для себя и от него нет никакой пользы людям. И почему-то полуукраинский говорок не так чувствовался теперь в его речи.

И тут Юра рассказал о помещице Стасючке, ее котячьем хуторе и о скупом Бродском.

— Вот и выходит, — продолжал Антон, — богатеям на других начхать, лишь бы им самим было хорошо. Богатеи, черствые самолюбцы, живут чужим трудом. Они вредны людям, вредны обществу. А вот общество — то общая, великая сила.

— А папа сказал — темная сила, — возразил Юра. — Поэтому общество и хотело убить мать Тимиша за ведьмачество.

— Правильно. Но толпа — это не общество, не коллектив. Толпа — темная, страшная сила, особенно когда ее толкают на самосуд темные, злые люди или глупые предрассудки. Главное — надо учиться самому думать. Скажи, как твои забавы могут отразиться на жизни других людей? До чего же есть еще глупые хлопцы! Ведь эти «игрушки» могли обернуться несчастьем для всех. И таиться от настоящего друга — самое последнее дело. Сейчас надо все рассказать, все без утайки. Судьба людей важнее ремонта лабораторного аппарата.

И дядько Антон приготовился слушать. Мальчики, перебивая друг друга, начали рассказывать, как темной ночью по узкой полосе света стремглав мчится впереди паровоза зайчонок. И все громче, все ближе слышится грохот настигающего его поезда. А заяц глупый — ему бы прыгнуть в сторону, и жив-здоров. А он пытается удрать. Он не знает, что паровоз быстрее.

— А с чого ж заяц так оглупел? — спросил дядько Антон.

— С испуга! — отозвался Алеша.

— До чего же подлая и опасная эта штука — страх! — задумчиво произнес дядько Антон. — Знал я одного чоловика. Видный такой… «Я, говорил, ничего не боюсь». А как попал на допрос, дали ему там… он и предал товарищей. Перепугался, что работу потеряет, бедствовать начнет. Забыл дружбу, потерял стыд. Стал предателем и изменником, согласился за своими бывшими друзьями следить и ябедничал на них от страха. — Дядько Антон замолчал и опустил голову.

— Ну и как? — спросил Алеша.

— Попал под колеса.

— Зарезало? — воскликнул Юра.

— В этом роде. Бывает и герою страшно. Только страх не ослепит его глаз, не ослепит мозга, как зайцу. Возьмет он себя в руки и хоть боится, но понимает, что делает.

Друзья опять принялись рассказывать. Из их слов выходило, что они почти видели всадников, скакавших по степи на конях. Скакали те самые, что берут у богатых и отдают бедным, а за ними гнались черкесы Бродского. Они бы, конечно, защитили тех героев, да ведь пешим не угнаться за конными. Дядько Антон слушал внимательно. Взяв бумажку и примостившись у столика, он даже нарисовал с их слов план «похода к горизонту», к барсучьей балке.

— Я вам верю, хлопцы, и не верю. Может, вы и видели скачущих всадников, а может, и не бачили… Сами сказали, будто вас «водило», а вот когда пойдем в барсучью балку и найдем ваш клад — поверю.

Мальчики согласились, что, пока они не подрастут, бульдог и браунинг будут храниться у дядька Антона, а до тех пор он позволит им иногда стрелять из своего охотничьего ружья. Они поклялись никому ничего о кладе не рассказывать.

— Никому, кроме отцов, — поправил их дядько Антон. — Батькам всегда нужно говорить только правду.

А так как они сразу не рассказали, то он, дядька Антон, чтобы им «не влетело по первое число», берется сам поговорить с их батьками, а уж они пусть ждут, пока батьки сами про то не заговорят.

3

Как мучительно трудно хранить тайну, не рассказать о кладе даже друзьям. Будто вздохнул глубоко-глубоко и хочется выдохнуть, а нельзя. Зажал воздух в груди — и держи!.. Задохнуться можно. Ведь их клад в сто раз интереснее вещей, которые раскапывает Дмитро Иванович в курганах. Клады в курганах известно кем закопаны, а здесь тайна! Кто его запрятал? Когда? Зачем? И это не просто какое-то золото, а настоящее боевое оружие и при нем таинственные, страшные, опасные бумаги, из-за которых сразу можно попасть на каторгу… А вдруг Алеша проговорится?

До обеда Юра два раза виделся с Алешей. Потом Алеша прибежал узнать, не проболтался ли Юра. Тогда и ему можно начинать рассказывать. И спрашивал ли его отец о кладе?

Отец все узнает от дядька Антона. И Юра старался догадаться во время обеда, уже знает отец или нет.

Как было принято в семье, отец рассказывал о том, как он провел день, мама — что делала она. А когда очередь дошла до Юры, тот, вопросительно глядя на отца, рассказал о посещении мастерской. Ведь они в четверг начнут учиться столярному и слесарному делу. Это прозвучало гордо. Он говорил о подгоревшем клее у Фомича, о дядьке Антоне, о ремонте лабораторного прибора. Слова-то, слова какие! Ремонт, лаборатория, приборы…

За ужином Юра снова заглядывал отцу в глаза, нетерпеливо ерзал на стуле, за что получил замечание от мамы. После ужина не хотелось ни играть, ни читать. Он бродил по комнатам, вертелся у дверей отцовского кабинета.

Утром Юра помчался к другу. Но, по-видимому, как в таких случаях говорил папа, и у Алеши «разговор не состоялся»…

На третий день за обедом Юра почти ничего не ел. Отец как-то многозначительно поглядывал на него, а ушел — не позвал. После ужина Юра сел за рояль и начал играть одним пальцем: «Чижик-пыжик, где ты был?»

Дверь кабинета отворилась, и донеслось долгожданное:

— Зайди ко мне.

Петр Зиновьевич поставил сына меж колен и сказал:

— Я все знаю.

— Совсем-совсем все? Я тебе подробно расскажу. — Юра был уже не в силах молчать.

— Не надо! Антон Семенович мне уже обо всем рассказал. Ну и фантазеры же вы! Придумать такое… Я не сержусь.

— Да?

— А за что сердиться? За то, что у тебя пылкое воображение? И услышанное в сказке, в легенде ты сейчас же хочешь увидеть в жизни? Хуже, когда это приводит к нежелательным результатам. Кто удрал на войну? Кто учинил дебош в птичнике? Кто напустил пчел на Леонида Ивановича? Кто без спроса ушел на сутки и дома не ночевал? Кого на кургане «водила» нечистая сила?

— Нас!

— Вот об этом и расскажи мне подробно.

И Юра стал рассказывать. Если верить ему, то они почти видели нечистую силу. Она вселилась в собаку, в Грома. Когда его перекрестили, он как гавкнет. А может быть, черти «перевернулись» в овец на горизонте? Могло это быть?

И чем больше Юра рассказывал о том, как их «водила» нечистая сила, тем чаще отец кивал головой, соглашался. А раньше он сердился и говорил, что с суевериями надо бороться.

— Бывают разные чудеса на свете, бывает, что «водит». Я тебе еще не читал «Заколдованное место» Гоголя. Там описаны дела похлеще. Вот послушай…

• Предыдущая
• 26/161
• Следующая