Одинокому везде пустыня - Михальский Вацлав Вацлавович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/49
- Следующая
– Я приготовила вам ванну с морской солью, как вы любите.
– Боже мой, вы до сих пор помните мои пристрастия? Как будто мы и не расставались!
– Точно, мадемуазель Мари, мы всегда помнили о вас и часто вспоминали, особенно в первые годы. Так я скажу Николь, что вы встаете? Она ждет вас ко второму завтраку.
– Конечно, я мигом! А как поживает господин Франсуа?
– Хорошо. Я давно накормила его завтраком и отправила на службу, – горделиво отвечала Клодин. Ей было важно дать понять Мари, что в своей семье она правит бал.
– Какая вы молодец, мадам Клодин! – намеренно польстила ей Мария. Лицо Клодин и шея от смущения пошли пятнами. Обе женщины остались очень довольны друг другом.
После ванны с морскою солью и горячего душа Мария почувствовала себя почти как дома, в Николаеве, когда, умытая и причесанная, являлась ко второму завтраку с мамой, а папа-адмирал также с шести утра уже объезжал гигантские николаевские верфи, увы, пустующие перед мировой войной, потому что Государственная Дума не отпускала денег на строительство новых, хотя уже и заложенных кораблей. Какой-то умник из депутатов изрек по этому поводу: "России нужен Черноморский флот точно так же, как барину псовая охота". Эту тираду думца Машенька слышала в семье много раз и потому запомнила на всю жизнь. Так, по детским воспоминаниям Марии, Россия встретила первую мировую войну со слабым, устаревшим флотом, а не имевшие себе равных во всем мире верфи в Николаеве простояли наготове бессмысленно и преступно. Папа боролся за строительство новых кораблей, как мог, но, видно, противники русской силы в той же Государственной Думе, и в правительстве, и в окружении царя были гораздо сильнее Машенькиного отца и тех, кто разделял его убеждения.
Мария оделась и пошла в столовую, где давно дожидалась ее Николь. Шагая по анфиладе белых комнат дворца, она снова и снова вспоминала бал, что не давал ей уснуть едва ли не до рассвета. Вспоминала, как гурьбой проводили ее к лимузину молодые люди, удостоившиеся чести танцевать с нею, как они совали свои визитки или записочки, как говорили что-то, перебивая друг друга, кто по-французски, кто по-русски; были среди них и красивые, и богатые, и умные, а Его не было… Иначе кольнуло бы в сердце, иначе бы она почувствовала…
– Поздравляю! – сказала Уля, когда они наконец поехали. – Вот это успех!
– Да, что-то вроде успеха, – устало улыбнулась Мария, – но все не то… А как у тебя?
– А у меня кукла! – сказала Уля, сияя, и подала ей со своих колен правой рукой хорошенькую матерчатую куклу, с льняными косичками, в русском сарафане, в лаптях, даже с бусами на шее. – Переверни: она «мама» говорит.
Мария перевернула куклу, раздалось едва слышное за гулом мотора: "мама".
– Какая прелесть! Откуда она у тебя?
– Представляешь, сижу себе, жду-пожду, а тут подбегает какой-то мужичок в шинели до пят, худенький такой, но вот с таким громадным чубом! – И Уля бросила руль, чтобы показать размеры чуба. Колеса чуть рыскнули по булыжной мостовой, но Уля ловко выправила машину. – Да, подбегает этот мужичок и говорит, по его мнению, как бы по-французски: "Мадемуазель, не купите ли у меня замечательную куклу?" "Покажи", – говорю я по-русски. Ну тут он обалдел – не ожидал в такой машине русскую встретить. "Глядите, ваше благородие". – Вынул из-под полы эту куклу и сунул мне в окошко. А я вижу, у него на каждой поле шинели, изнутри, еще по десятку разных кукол навешано, и русских красавиц, и казачков. "Кукла отличная, – говорю, – да у меня с собой ни сантима". "А вы, – говорит мужичок, – на почин так возьмите! На память, – говорит, – от есаула Калюжного!" А я ему говорю: "Так я не могу!" А он: "Возьмите, барышня, ради Христа, а то мне сегодня удачи не будет!" "Хорошо, – говорю, – возьму, только с одним условием: через шесть дней, двадцать первого января, в восемь вечера, на это место, я принесу деньги". "Есть! – говорит, – ваше благородие!" – И побежал к подъезду «Метрополя» торговать. Покупатели на его товар находились. – Уля взяла из рук Марии куклу и поцеловала ее. – Да, я же самое главное забыла тебе сказать. Я ему кричу: "А как зовут твою куклу?" И он вдруг как ляпнет: "Да, хоть Ульяна!" – И побежал. Почему Ульяна? Так я и не знаю. Не подошел он больше ко мне. Теперь двадцать первого числа ждать?
– Судьба, значит, – уверенно сказала Мария, – значит, судьба.
Так оно и вышло. В конце концов Ульяна Ивановна Жукова и есаул Андрей Сидорович Калюжный обвенчались в одном из русских ресторанов Биянкура, а если говорить точнее – в одном из ресторанных залов, отведенных хозяином заведения совершенно бесплатно для совершения брачных обрядов. Все было кое-как и на скорую руку, но зато венчал новобрачных сам митрополит Евлогий – глава Белой Церкви. В соседнем зале стучали вилками и ножами, звенели бокалы, слышались обрывки каких-то пьяных излияний, сугубо русских: "Ты-ы м-меня у-ув-уважаешь!" Со стороны невесты была Мария, а со стороны жениха никого не было, его приятель не пришел: как потом выяснилось, перепутал рестораны. Ульяна перебралась жить к мужу в комнатку на мансарде пятиэтажного дома без лифта, с очень узкой и крутой лестницей, правда, платил Андрей Сидорович за эту комнатушку очень недорого. Есаул был человек даровитый: он и пел, и плясал, и играл на баяне, и мастерил таких кукол, каких никто не умел делать. Куклы и казачки а ля рюс продавались хорошо, Ульяна вовсю помогала мужу и даже подумывала о том, чтобы оставить работу на заводе. Но, слава Богу, уже месяца через три выяснилось, что есаул запойный и рассчитывать на него всерьез не приходится. Он допивался до чертиков, спускал все до последнего сантима, а когда Уля, бывало, тащила его на спине на их верхотуру, есаул подавал команды осипшим голосом:
– Эска-адрон, справа за-езжай! Марш! Марш!
Детей у них, к счастью, не было. А Уля так и мыкалась с ним до сих пор по славному городу Парижу.
Сто раз пыталась Мария уговорить Улю оставить господина есаула, но та была непреклонна:
– Не брошу я его, не проси. Значит, такой мне крест нести, на то воля Божья!
Так, вспоминая заполошного есаула и свою любимую кузину Улю, и подошла Мария к дверям столовой губернаторского дворца.
– Привет, Мари! – встретила ее Николь. – Выспалась?
– Выспалась, но почти до утра не могла уснуть.
– Тебя что-то беспокоило? – вскинула брови Николь.
– Нет. Просто я вспоминала франко-русский бал двадцать восьмого года.
– А-а, тот, где ты с Шанель?
– А ты откуда знаешь?
– Мы и здесь, и в Алжире, и в Марокко всегда получали и получаем все основные парижские газеты, и мы видели твое фото с Шанель и очень порадовались за тебя! Да, кстати, нам надо устроить прием и бал в твою честь. И чем быстрее, тем лучше!
– Но, Николь, это ведь большие расходы…
– Чепуха! Все окупится. К тому же я обязательно приглашу царька туарегов. Хоть посмотришь, кому ты предназначалась.
– Интересно, – сказала Мария, – здорово! Ух, я с ним пофлиртую, будь здоров! Он старенький?
– Понятия не имею. Садись, выпьем кофе. Александер!
В ту же минуту явился Александер.
– Кофе по-туарегски – мне и графине. Ты знаешь, как он делается?
– Как бедуинский, только чуть слабее и с лимоном.
– Молодец, Александер! Да, – обратилась Николь к Марии, – там папа (так она называла теперь мужа) оставил для тебя на своем столе кучу бумажек.
– Хорошо, я посмотрю.
Александер лично принес поднос с двумя крохотными чашечками кофе и с дольками лимона на мелкой тарелочке.
– Ну как тебе кофе? – спросила гостью Николь.
– Ничего.
– Наверное, и царек у них такой же! – засмеялась Николь, – Но помни: что я его обязательно приглашу.
– Помню, помню! Спасибо за кофе, я ухожу работать. – И Мария пошла в кабинет генерал-губернатора, к его финансовым бумагам. Остановившись у выхода из столовой, попросила Николь: – Со своей стороны я тоже попрошу тебя пригласить двух-трех людей, ну и, конечно, моего банкирчика с женами. Это уж ты обставь, как можно торжественнее, хорошо?
- Предыдущая
- 31/49
- Следующая
