Жених со знаком качества - Милевская Людмила Ивановна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/60
• Следующая

Короче, когда мой крик души коснулся заветного: желания иметь сына, Лидия притянула меня к себе и прошептала:

— Вы романтик.

— Видимо, да.

— Как жалко, что я не мужчина.

Я опешил:

— Почему?

— У меня был бы шанс что-то оставить после себя, например маленького человечка.

— По той же самой причине всегда завидовал женщинам, — признался я. — Женщина независима, она сама может родить себе ребенка, ей плевать на мужчину. Мужчина этого не может. У него очень мало прав, здесь он целиком зависим от женщины.

— Многие не жалеют об этом, — заметила Лидия.

— Но я страдаю. Я хочу ребенка, но не уверен, хочу ли жену. Моей женой должна быть только та девчонка с коленками, другой я не вынесу. А ее нет. Поэтому хочу жить холостяком и растить ребенка. Любая женщина может себе это позволить…

— Роберт, ты чудный, чудный человек, — восхищенно прошептала Лидия, медленно расстегивая пуговицы на моей рубашке.

“Что она делает? — столбенея, подумал я. — И как мне себя вести? У нас почти двадцать лет разница…”

И тут меня словно током пронзило: “Черт, девушка умирает! Это же у нее в последний раз, так о чем же я, болван, думаю?”

Руки мои засновали по ее тонкому гибкому телу, отшвыривая в сторону то жилетик, то блузку, то маечку, то…

В ладонь упала ее тяжела грудь — горячая волна окатила мое тело. А руки засновали еще быстрей: как много на женщинах одежды… И все на каких-то крючках, кнопочках…

Это было сумасшествие, по-звериному страстное и головокружительное, сладкое, казалось, самое сладкое в моей жизни…

Впервые я занимался любовью с совсем незнакомой женщиной. И впервые мне было так хорошо. А может и не впервые, и то и другое: чего не бывает в юности? Разве все упомнишь?

Но дело не в том. Испытывая острое наслаждение и вслед за ним ощущение бесконечного счастья, я тут же почувствовал невыносимую душевную боль: она умрет!

Скоро! Совсем скоро!

Я могу жить, жениться, потрясать мир своими открытиями, рожать и воспитывать детей…

Черт возьми, я могу родить сына!

Кроме блажи мне ничто не мешает, а она умрет! Умрет из-за меня, из-за моей слабости, глупости…

О, как я себя ругал.

Еще одна беда на меня свалилась.

Сколько их предстоит пережить за этот день?

Я долго лежал, цепенея, пока она не убрала с моего плеча свою голову. Убрала, откинулась на подушку и простонала:

— А теперь и умереть не страшно.

Это было последней каплей. Я чмокнул ее в щеку, шепнул “скоро вернусь” и вылетел из спальни. Одной рукой накидывая на ходу махровый банный халат, другой схватил трубку радиотелефона, торопливо набрал номер матери и спросил:

— Как долго ведет свою разрушительную работу этот твой яд?

Мать, не задумываясь, выпалила:

— Пока ядоноситель не заразит всех мышей или тараканов.

Я оторопел:

— При чем здесь мыши и тараканы?

— Ну как же, — поразилась мать, — они же мне надоели, сволочи. Лезут со всех щелей и особенно от соседей.

— Мама, я говорю про яд!

— И я про то же. Потравить бы их всех разом: и тараканов, и мышей, и соседей, чтобы не мешали мне жить. Но (какая беда!) ограничусь мышами. И тараканами. Соседей придется исключить. Из гуманизма к человечеству. А жаль.

Кто знает мою мамулю, тот понимает как далека она от проблем гуманизма. Видимо, понимая, что в голове моей назрел протест, мать пояснила:

— Понимаешь, Роби, это последнее изобретение науки. Яд со страшной силой влияет на генную структуру всех белковых образований.

— И как он влияет? — спросил я, заподозрив неладное.

— Лишает их этой, как ее… — Она растерялась: — Надо же, забыла…

— Репродукции? — покрываясь гусиной кожей, подсказал я.

— Точно, репродукции! — возликовала мать. — Представляешь, тот, который отравлен, не сразу умирает, а как можно больше заражает своих соплеменников, но те не умирают, а становятся стерильны. Фантастика! — непонятной радостью обрадовалась она. — Просто чудо: толпа мышей и тараканов вмиг разучилась плодиться.

Коротают свой век бездетными, а живут они недолго, я уже узнала. Мыши — три года, тараканы и того меньше. Так что скоро лишу способности размножаться всю живность в нашем районе!

“Но почему же ты начала именно с меня, своего сына?” — мысленно возопил я, нажимая на кнопку отбоя и бросая трубку на диван.

Непередаваемая боль разрывала грудь: мечтам о сыне конец! Не будет у меня ребенка! Я стерилен! Уже стерилен!

Катастрофа! Опять катастрофа! Сколько еще раз сегодня придется мне повторить это слово?

Я устремился в спальню. Нежности к Лидии как не бывало: душа — выжженная пустыня…

В ярости распахнул дверь и остановился. Замер. Окаменел.

Она лежала в неудобной позе: левая нога неестественно вывернута, рука заломлена за спину. Умерла!

Но перед этим успела… Да, сына не будет у меня.

Я метнулся к кровати, в нерешительности остановился и позвал (почему-то шепотом):

— Ли-да.

Она молчала. И не дышала. Я схватил ее руку: пульса не было. Склонился к груди — сердце не стучало. Умерла! Тогда я (счастливый) еще не знал, что это только цветочки — ягодки были впереди.

“Та-ак, — прошептал я, — в моей квартире труп, а былой решимости как не бывало. Что же делать? Что мне делать теперь?”

И в этот неподходящий момент раздался звонок в дверь. Я заметался: открывать или не открывать? Решил не открывать, но звонили настойчиво. Я решил одеться, вернулся в спальню, но обнаружил, что рубашка и брюки валяются на кровати, частично на них лежит покойница. Что-то помешало мне к ней подойти и выдернуть свою одежду. К тому же рубашка и брюки безнадежно помяты.

Я плотно прикрыл дверь спальни и отправился в прихожую прямо в банном халате.

— Кто там? — сердито спросил, напряженно всматриваясь в глазок.

— Это я, твоя сестра.

На пороге действительно стояла Кристина. Она, как всегда, была дорого и безупречно одета — этакая благоухающая фарфоровая статуэтка, безжизненно аккуратная. Все в ней комильфо, все согласно приличиям. На костюме ни пятнышка, ни складочки. Туфли блестят. Прическа: волосок к волоску. И лицо — посмертная маска Тутанхамона, гладкая и любезная. Уверен, час назад Кристя приняла душ, обновила косметику и поменяла прокладку — так готовятся к встрече с Господом.

Я открыл дверь и отступил, нехотя пропуская сестру в прихожую, она же входить не спешила. Прижимая полусогнутой рукой к груди сумочку (долларов пятьсот, не меньше), она с легким оттенком брезгливости рассматривала мои волосатые ноги, беспомощно торчащие из-под халата.

Голову на отсечение дать готов: ей сразу захотелось их побрить какой-нибудь разрекламированной дрянью — дорогой и неэффективной.

— Я невовремя? — наконец спросила она.

“Ты всегда невовремя”, — зло подумал я и нежно ответил:

— Ну что ты, малышка, очень рад тебя видеть.

Лишь после этого Кристина вошла, рыская взглядом по углам в поисках достойного места для своей бесценной сумочки.

— Давай в свой сейф положу, — предложил я, с ужасом отмечая, что Кристина надолго. В противном случае сумочка осталась бы торчать у нее подмышкой.

— Да-да, положи, — согласилась она, протягивая мне и сумочку и щеку для поцелуя.

Как только я ее чмокнул, гладкое фарфоровое лицо начало складываться в отвратительную плаксивую гримасу.

— Ах, Роби! — простонала Кристина, отталкивая меня и решительно проходя в гостиную.

Я уныло поплелся за ней, готовясь бездарно отдать младшей сестрице дюжий кусок своего драгоценного времени. Еще не известно сколько его вообще у меня осталось.

Словно подслушав мои мысли, Кристина истерично взвизгнула:

— Ах, Роби! Я жить не хочу!

Жалея, что поздно узнал об этом, я холодно поинтересовался:

— Надеюсь, у тебя есть веские причины?

Она заломила руки:

— Роби! Я ушла от него! От этого деспота, жмота, кобеля и тирана! Я наконец от него ушла!

• Предыдущая
• 11/60
• Следующая