Дом обреченных - Вуд Барбара - Страница 37

— Лейла, милая, вы на себя не похожи, — услышала я слова Колина.

— Правда? А как я должна выглядеть?

— Все еще размышляете о кольце?

— Кольцо? Ах, это… Меньше всего я думаю о нем. Могу держать пари, это одна из горничных.

Он смотрел на меня немного дольше.

— В таком случае вы сердитесь на меня?

— Быть сердитой на вас? С чего бы?

Он небрежно пожал плечами.

— Судя по вашему поведению этим утром. Вы кажетесь такой отстраненной и холодной, что я подумал…

Я невесело усмехнулась.

— Какая ужасная самоуверенность с вашей стороны, кузен, думать, что мое настроение связано с вами. Это не имеет к вам никакого отношения.

— О! — Казалось, он разочарован. — Тогда с чем же это связано, скажите, прошу вас.

Наконец я поставила чашку на блюдце, положила едва надкушенный тост и опустила руки на колени. У меня совсем пропал аппетит. Глядя перед собой, я снова подумала о том отрывке из книги Томаса Уиллиса, этой безобидной странице, исписанной с обеих сторон, не более чем в три сотни слов, но более сильной, чем укус змеи. Каким ударом было встретить реальное упоминание имени Пембертонов! Там, где я ожидала найти лишь слова о вероятности болезни, с некоторыми натяжками воображения, имеющей слабое сходство с предполагаемым проклятием, я обнаружила четкое и окончательное доказательство того, что болезнь Пембертонов действительно существует. Записи Томаса Уиллиса были не тем, что я могла легко отмести.

— Два пенса за ваши мысли, Лейла.

Я покачала головой и взглянула на Колина. Было ли это беглым отражением сочувствия, которое, я заметила, пробежало по его лицу, внезапное проявление чувств? Но потом маска снова вернулась.

— Я подумала, как ребенком я часто ловила на себе пристальный взгляд моей матери, словно в ожидании того, что должно случиться. Возможно, так оно и было: она искала во мне ранние признаки сумасшествия.

— Лейла, — он наклонился через стол.

— И вы все, как оскорбительно вы рассматривали меня в первый день здесь, изучали мое лицо в поисках чего-то, задавали мне косвенные вопросы о головных болях. Теперь я понимаю, почему.

— Что вы говорите, Лейла?

— Я говорю, что вы были правы насчет болезни. Она существует.

Теодор внезапно повернулся ко мне. Была ли его мрачная сосредоточенность на себе лишь игрой, в то время как он сидел, слушая нас? Это не имело значения и меня не беспокоило.

Колин, казалось, был захвачен врасплох.

— Но что же, скажите, заставило вас поменять свое мнение? Прошлым вечером вы были, как солдат накануне битвы, у вас хватало решимости. А теперь, всего ночь спустя, вы стали тихой и опустошенной и говорите, что вы наконец обнаружили истину. Как такое могло случиться?

Я перевела взгляд с Колина на Тео, потом снова на Колина.

Рядом со мной Марта достала из сумки свое вышивание и молча ушла в работу. Тетя Анна, погруженная в молчание, с отсутствующим видом продолжала помешивать в чашке.

— Достаточно сказать, что это случилось.

— И что теперь? — подталкивал Тео.

— А теперь что же? Я должна прийти к полному пониманию того, что значит быть одной из Пембертонов. Вы, должно быть, правы насчет моего отца. И, кстати, я не могу вернуться к Эдварду.

Оба моих кузена, казалось, испытали облегчение, хотя каждый на свой особый лад. Теодор вдруг обрадовался, когда я отказалась от своего плана с рощей, тогда как улыбка тронула губы Колина при моем упоминании об Эдварде.

— Значит, вам известно об опухоли, — сказал Теодор.

— Да, известно. Почему никто из вас не рассказал мне об этом раньше?

— Потому что мы хотели, чтобы вы оставили этот дом и продолжали жить так, словно нас не существует. — Голос Теодора был мягким и убедительным. Его напряженное лицо смягчилось сочувствием, когда он, потянувшись через стол, взял мои ладони в свои и окружил меня братской заботой. — Лейла, вы приехали к нам такой невинной, такой наивной и совершенно незнакомой с историей этого дома. Действительно, когда вы только появились, вы не имели ни малейшего представления о вашем истинном прошлом, веря в то, что ваши отец и брат умерли от холеры. Мы надеялись отослать вас обратно, сохранив вашу чистоту, незапятнанную несчастьями этого обреченного дома. Хотя постепенно мы открывали правду, все еще надеясь, что вы крепко держитесь идеалов добра и справедливости в этом мире. Даже прошлым вечером, когда предположили, что вы могли украсть мое кольцо — во что я ни секунды не верил, — мы надеялись, что вы рассердитесь в достаточной мере, чтобы раз и навсегда покинуть этот дом и вернуться к вашему томящемуся жениху.

Я медленно кивала, видя в том, что он говорил, определенную логику. Тот факт, что кто-то заманил меня в этот дом письмом тетушки Сильвии и пытался удержать здесь, бросив в огонь письмо Эдварда, больше не приходил мне в голову. Если один из этой семьи желал, чтобы я осталась здесь, я об этом больше не думала.

— Если бы мы предъявили вам доказательства существования болезни, как я подозревал, вы остались бы, что вы и сделали. Мне искренне жаль, милая Лейла, что ваше возвращение домой обернулось таким образом. Это не то, что мы планировали.

— Все правильно, Тео. Лучше знать правду.

— Значит, вы прочли книгу?

— Да, прочла.

— Как вы ее нашли?

— Кто-то положил ее в моей комнате.

Оба моих кузена выглядели удивленными.

— Вы имеете в виду намеренно? — спросил Колин. — Кто-то умышленно положил эту книгу перед вами?

— Теперь это не имеет значения. Мне лучше знать правду.

— Но это нечестно, Лейла. Вы еще могли уехать от нас, не поверив в историю о проклятой болезни, и вели бы счастливую жизнь.

— Это именно то, чего вы желали? Чтобы я продолжала род, когда вы и Тео с Мартой не могут этого сделать? Скажите мне, Колин, вы назвали бы это честным? Кто бы ни положил книгу — а я не держу зла на него или на нее, — он сделал это из добрых побуждений, чтобы я смогла увидеть справедливость ваших действий. — Горло мое пересохло и сжалось, когда я говорила это.

Его зеленые глаза уставились на меня.

В разговор вступил Теодор.

— Мы не так убоги в своем существовании, Лейла, о нас не стоит сожалеть. Род Пембертонов очень богат и имеет более чем достаточно средств для обеспечения комфортом и предметами роскоши.

— Вы все еще не ответили на мои вопросы, Колин, хотя это неважно. Один из вас или, возможно, тетя Анна, или Гертруда, или даже бабушка Абигайль положили эту книгу в мою комнату. — Краем глаза я следила за занятыми руками Марты, вспоминая ее слова накануне вечером. — Я действительно не собираюсь выяснять, кто это сделал. Какое это имеет значение, если я узнала правду. Я благодарна за это.

Следующие минуты были долгими, наполненными тяжелым молчанием. Наконец я отодвинулась от стола и еще раз оглядела свою семью.

— Теперь я должна прогуляться. О, кузен Тео, не беспокойтесь, я не собираюсь и близко подходить к роще, а иду в противоположном направлении. В Лондоне я частенько находила, что прогулка по воздуху днем помогает мне думать и приводить себя в порядок. Это именно то, что я должна сделать. Пожалуйста, извините меня.

Теодор и Колин встали, их глаза были неотрывно направлены на мое лицо. На секунду показалось, что Тео собирался что-то сказать, но потом изменил свое намерение и продолжал молчать.

Наверху, в своей комнате, надевая шляпу, перчатки и плащ, я услышала, как по аллее подъехал экипаж. Выглянув в окно, я увидела представительного джентльмена с черным кожаным саквояжем, приближающегося к входной двери. В коридоре послышались шаги, как и прошлой ночью, и беспокойный шепот тети Анны, сопровождаемый солидным бормотанием. Это был доктор Янг с очередным визитом к дяде Генри. Пообещав себе, что я увижусь с моим бедным дядей позже, я спустилась по лестнице и вышла из дома.

Снаружи был ветер и шум деревьев. Мне пришлось прилагать усилия, чтобы удержать свою широкую юбку и хлопающий полами плащ. Я подставила лицо ледяной буре, глубоко вдыхая ее, прежде чем выйти на гравийную аллею, которая вела на дорогу к Ист Уимсли. Мне предстояло несколько часов, хотя мои пальцы окоченели от холода, покрасневшие щеки покалывало, но становилось хорошо. Чувствовался прилив энергии, так необходимый для обстоятельного долгого разговора с собой. Многое надо было выяснить, во многом разобраться: чахлые деревья, грязная дорога и небо в тучах прекрасно подходили для размышлений. Ничто не нарушало ход моих мыслей. Полное одиночество среди этой дикой природы давало возможность повторно проверить себя и выбрать новый курс.