Грязь - Миллер Рекс - Страница 18

• Предыдущая
• 18/43
• Следующая

Эдди всем сердцем ощутила, что он хороший человек, очень хороший. Она нагнулась и поцеловала его. Джек сказал, что все это ошибка, и она ответила, что нельзя быть таким глупым. Он сказал: “Я знаю, ты не хочешь этого”. Она ответила, что это плохо, когда у мужчины эрекция, и он — ну, знаешь, — не кончил, ведь когда мужчина так возбуждается, она тоже обязательно дойдет до оргазма. Просто так, ничего не делая и не занимаясь любовью. Почему бы не помастурбировать? Это прозвучало так глупо, что они опять рассмеялись.

Но Эдди настаивала, и она знала, о чем говорит: ведь это будет просто, потому что ты возбужден, и все в том же духе. И он согласился, сказав хрипло: “Да, наверное”. И она взяла ЕГО в руку и начала гладить, нежно теребить, и — о-о Боже! — это оказалось так приятно, так дико! Джек, поняв, что сейчас кончит, расстегнул брюки и спустил их. Он подумал: пусть она это делает, в ее руках это так хорошо получается! Он подумал, что все это превращается в блаженство.

— Эдди, отлично, но не доводи меня до оргазма таким образом! Не дави так, расслабься, слышишь, держи, не слишком зажимая, но и не отпуская. — “Я должен узнать, как это происходит после стольких лет неудовлетворенного желания”, — подумал он. — Да! Так, о да! Даже еще лучше! Давай. О да. Не останавливайся!

О сексе. Даже если все это не очень хорошо, все равно это прекрасно, думал он. Так они начали, может быть, и не совсем удачно, зато щадя друг друга.

Он проявлял даже своеобразное уважение к этим коротышкам. Он с готовностью допускал, что как солдаты они лучше нас, хотя это еще ни о чем не говорит. Наши инфантильные заносчивые бездельники опрометчивы и неэффективны в бою. По крайней мере, у коротышек есть военная жилка. Он любил их убивать — устраивать, на них засады. И чувствовать, как жизнь уходит из их жилистых маленьких тел. Он любил лупить их цепью, раскалывая, как гнилой фрукт, кромсать их на куски. Любил есть их свежие окровавленные сердца.

Однажды он обнаружил один из их основных подземных туннелей. Сначала он наткнулся на вход, маленькое вырытое лопатой отверстие, в которое мог просунуть только свою ногу. Потом его шестое чувство привело его к голубому ручейку, который протекал в двухстах метрах к северу. Там он снял свою амуницию, разделся и вошел в холодную воду, держа наготове клинок и цепь и подсвечивая себе водонепроницаемым фонарем. Потом нырнул.

Вход он нашел с третьего захода. Он хорошо плавал и мог задерживать дыхание более двух минут, а главное — он ничего не боялся. Он знал, что вьетнамцы часто копают рядом с ручьями, сооружая свои туннели, которые проходят и под водой. Их почти невозможно обнаружить. А внутри сети туннелей проходили секретные тропы, которыми могли пользоваться только очень маленькие люди. Он нашел вход, но понимал, что не сможет протиснуться в него. Поэтому он начал разрабатывать свой план.

Он решил записать его на бумагу. План еще не полностью выкристаллизовался, пока он, перестав на время ходить на “охоту”, наконец не почувствовал сравнительную безопасность, чтобы вернуться “в мир” и начать опять убивать.

Он очень долго сидел в этой мерзкой холодной машине. Но его мысли витали в другом месте. Многие часы он думал о женщине, которую когда-то убил, какая это была необыкновенная, ошеломляющая удача, что он выбрал именно ее. Она подтвердила его способность к невообразимо богатому, потрясающему выбору своих жертв. Действительно, это была прекрасная женщина, которую он мучил в течение нескольких часов адским ужасом, несказанной мерзостью и которую потом убил с утонченной неторопливостью.

Ее звали Коди Чейз. Он шептал это имя во мраке своей психопатии. Коди... Чейз... Представьте, есть ли у кого-то еще такое же имя. Яркая, живая, захватывающая дух девушка, которая долго полагала, что сможет его заговорить, убежать от него, перехитрить, усладить, переждать все это, пересилить его сексом, утопить его в своих слезах, в своей крови, но она перестаралась и умерла. Тогда он получил удовлетворение. Едва взглянув на эти рефлексы угасающей души и увидев, как ее жилы от страха становятся серыми, как бетон, он уже знал, что она ему подчинится. И она наконец поняла, что выхода нет. И он дал ей возможность овладеть им, а потом начал играть с ней, терзая ее, показывая ей один из первых, наиболее простых шагов к небытию то в спокойном, то в исступленном, но всегда внушающем страх последнем танце смерти.

Теперь он фантазировал о другой Коди Чейз, уже с добавлениями, улучшениями, с различными нюансами, и это продолжалось бесконечно. Коди... Чейз, соединявшая в себе яростную неприкосновенность тела с безрассудством шлюхи и обладавшая таким чувственным и элегантным именем, вынуждена была обнажить себя перед этим огромным толстым раскорякой, этим лишенным права голоса презренным неряхой, который источал смердящие запахи, не то что она, Коди, эта чертова Чейз в своем нормандском высокомерии, погружая его в аромат модных духов и обещаний, флиртуя с ним неприкрыто развязными движениями, огорчая его длинными и вьющимися светлыми волосами, приводя в ярость своим упругим влагалищем, высокой задницей, твердыми грудями, длинной шеей, стройными ногами, изнеженностью, привередливостью, добилась своего. Он — о Господи, Господи! — понял, что заставит эту суку есть собственное дерьмо и будет бить, бить, бить ее, а потом убьет, убьет медленно, без труда, но главное, медленно, долго мучая. О-о... Горячая волна пробежала по его телу. Он должен быть осторожен.

Слова эхом проносились в его мозгу. Коди... Чеееейзззз... Шипящие, ползущие, как змеи, слоги скользят по углам и разбиваются о скалы. Найти ее, мучить, постоянно заставлять... давать пристойную мотивацию его чудовищному поведению, укутать ее в маскарадный костюм и вообразить, будто играешь со шлюхой, испытывая себя. Затем вывернуть ей голову и опять уверить, что он просто чудовище, а она такая податливая, раз он смог заставить ее делать все, что хотел, а потом вновь сделать так, чтобы она думала будто всякий раз это было ее решение. И наконец взять ее так, как он запланировал с самого начала.

Ему стало трудно дышать. Возбуждение при мысли об убийстве бросило в жар. Он прокрутил все это в третий, четвертый раз, вспоминая каждую деталь, самую мельчайшую, возвращаясь назад, чтобы снова проиграть происшедшее тогда в своих мыслях.

“Почему люди добровольно садятся в машину с таким уродом?” — однажды услышал он, как спрашивал какой-то ублюдок в одной из телевизионных программ. “Кто же садится в чужие машины?” — полюбопытствовал еще один кретин. Почему они садятся? Любой может сесть, ты, тупой, надменный, скучный невежда! Если правильно все обставить, любой может сделать что угодно. Если кто-то, обладающий более проницательным умом, более мощным интеллектом решит, что вы должны что-нибудь сделать, вы будете исполнять его желания, потому что он сильнее вас. И потому что вы овца.

Никто еще не ускользал от него. Если он хотел убедить вас, что небо оранжевое, а не голубое, он надевал на себя оранжевое пальто. Он может составить вашу подробную характеристику, описать личность, то, как вы снимаете одежду, — и использовать это, чтобы подчинить вас. Такое под силу любому хорошему актеру. Вам легко будет понять разницу между гениальной игрой и переигрыванием: включите только телевизор и посмотрите на актеров. Многие из них неестественны, когда они молчат, они ужасно переигрывают, и только сюжетная линия может подсказать, какими они должны быть по роли. Вы даже не догадываетесь, кто они такие и что они играют. Но хорошие актеры — это другое дело. Они могут показать даже больше, чем играют. Они могут играть одни — в вакууме.

Настоящий актер, показывая героя, изображает личность изнутри. Он может использовать опыт собственной жизни для изображения жизни любой личности.

У него был опыт актера, но набрался он этого опыта трудным путем, пытаясь выжить будучи ребенком, умирая от страха в темных, вонючих закутках, которых до смерти боялся. Но зато этот опыт помогает ему сейчас. Он научился быть хамелеоном.

• Предыдущая
• 18/43
• Следующая