Улица Фетисова - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая

«Так и так, говорит, выручи опытным сигнальщиком, вы ведь пока на отдыхе, через четыре денька верну живым-невредимым, да еще, может, с орденом».

Тут и встал со стула Ваня:

«Разрешите мне, товарищ капитан третьего ранга. Только не за орден, а так…»

Посмотрел на него наш командир, закинул ногу на ногу, помолчал и медленно произнес:

«Не возражаю».

Ушла лодка из губы, радировала о потоплении двух транспортов и не вернулась. Как ждали мы ее! Без конца звонили оперативному дежурному, бегали на берег. Нет лодки. Нет, и все. А когда минула неделя, всем стало ясно: больше ждать нечего. Вот и назвали уже после победы улочку его именем, чтобы хоть какая-нибудь память осталась о нем…

— А он старый был? — спросил кто-то.

Капитан первого ранга печально улыбнулся:

— Для вас, может, и старый, а вообще почти мальчишкой был: чуть за двадцать…

— Молодой, — вздохнул Славка и прикинул, что через каких-нибудь восемь лет он достигнет его возраста, того возраста, когда люди совершали подвиги, заслуживали высшие боевые ордена и их именами назывались улицы, школы, корабли.

И вдруг ему в голову совсем неожиданно пришла новая мысль, и он спросил у капитана первого ранга, какое у Фетисова было отчество.

Гришин, пытаясь вспомнить, шевелил губами, смотрел в окно, но припомнить не смог.

— Ваня был в таких годах, когда только по имени зовут. Это в архиве надо узнать или у его дружков, если они остались.

Чувствуя, что ребята всерьез заинтересовались Фетисовым, капитан первого ранга посоветовал им сходить в комнату Боевой славы соединения и посмотреть на его портрет.

…На стенах комнаты висело множество портретов подводников — фотоснимков военных лет: вот экипажу лодки у пирса вручают гвардейское знамя, вот моряки обкалывают ломиками лед с палубы только что вернувшегося корабля, вот лодка отошла от пирса и с ходового мостика ее машет знаменитый командир лодки, Герой Советского Союза, потопивший двенадцать судов противника, ныне контр-адмирал.

Лодки тогда были старомодные, с орудиями на палубе, у боевой рубки. Сейчас таких не строят.

Были в комнате Боевой славы пожелтевшие вырезки газет, дарственные книги писателей, бывших в войну на флоте, макеты легендарных лодок, уцелевшие личные вещи погибших командиров, красные знамена с вышитыми золотом номерами частей…

— А вот и Фетисов, — сказал Гришин и показал на большой мутноватый, очевидно увеличенный с маленькой карточки, портрет.

Весело, чуть прищурив широкие глаза, смотрел на Славку молодой решительный паренек. Губы его были плотно сжаты, но ямочка на подбородке, слегка вздернутый нос и полные веселой отваги прищуренные глаза говорили о том, что этот парень редко унывает. К форменке его были привинчены два ордена Красного Знамени, и по тому, что они были привинчены как значки, а не торжественно подвешены на пестрых орденских планках, можно было сразу определить, что снимок относился к военным годам.

Славка смотрел на его лицо не отрываясь. Как оно похоже на Гошкино лицо! То же упрямство в губах и та же неунывающая веселость и лихость в глазах. И все же в Гошкином лице не было чего-то важного и обязательного, что было у Ивана Фетисова. Не было в нем той доверчивой и ясной доброты, откровенной радости в выражении глаз, может, несколько самонадеянной и беспечной, но до того широкой и открытой, что этому человеку прощалось все.

В архиве соединения отец узнал, что Фетисова звали Иваном Николаевичем. А Гошку звали Георгием Николаевичем. Сомнений больше не было — братья, родные, кровные братья, и это его, Гошкиной, фамилией названа одна из улиц Матросска, и никто в школе этого не знает, никто и не догадывается, что Гошка, этот грубый мальчишка, двоечник и хулиган, — брат героя Отечественной войны!

Почему же Гошка усиленно скрывает, кто был его брат?

Утром, шагая в школу. Славка наконец решил припереть приятеля к стенке. Уж теперь-то он никак не сможет отказаться. В этот день Гошка в школу не пришел, а на большой перемене разнесся слух, что комсомольский патруль накрыл группу барышников-спекулянтов, а вместе с ними — и Гошку. Дело в том, что в городе не продавали спиртных напитков; даже пива и того не было в магазинах. И вот кучка спекулянтов решила подзаработать. Они контрабандой привозили в чемоданах водку и продавали исподтишка по полсотни за пол-литра. Гошка был чем-то вроде связного у барышников. Он выискивал желающие купить водку, соблюдая все предосторожности, приводил их в дом барышников или сам выносил бутылку, получая по пятерке с горлышка. Долгое время они действовали безнаказанно, и вот наконец комсомольский патруль накрыл их…

Три дня Гошка не являлся в школу, на четвертый его привела мать. Он сильно осунулся, как-то потускнел. Его голос звучал мягче, чище, виноватей. Он уже не казался таким плечистым и бесшабашным, и теперь в его мальчишеском лице появилось что-то новое, странным образом делавшее его похожим на Ивана. Видно, с ним как надо поговорили в отделении милиции, в директорском кабинете, а может, и дома. А возможно, он и сам многое успел передумать за эти три дня.

Странно было видеть, как бочком входит он в дверь класса, чтобы никого не задеть, аккуратно, подняв крышку, садится за парту и выкладывает перед собой тетради.

Четыре урока Славка терпел и никак не решался подойти к нему и заговорить о брате.

Только после конца занятий собрался он с духом. Они вместе вышли из школы. Вначале, боясь обидеть и уколоть, Славка хотел издали подступить к разговору. Но в самый последний момент передумал. Нечего с ним церемониться, его скорее проймешь резким словом.

Они шли по тротуару вдоль худеньких кривых березок. Черная осенняя туча висела над Матросском. Чайка прилетела со стороны губы и пронеслась над улицей.

— Ты чего скрывал про Ивана? — вдруг сказал Славка. — Про Ивана Фетисова, героя войны. Я все узнал.

Гошка молчал. Зато Славка уже не мог остановиться. Слова, которые целый месяц вызревали в нем, вдруг нашли выход. Ребята шли по мокрому асфальту, потом по лужам и грязи окраинных улочек, по беспорядочно разбросанным камням Чаячьей губы. И Славка все говорил, говорил, говорил:

— Теперь я понял, почему ты боялся признаться, теперь я все понял… Иметь такого брата и молчать… Да это же, это же…

— Замолчи! — Гошка гневно скрипнул зубами.

Но Славка не испугался.

— Ты просто трус, — с плеча рубанул он, — и грош цена тебе! И то не целый, а ломаный.

Гошка насупился. Потом, запинаясь, сказал:

— Да если б, если б все знали. Я б тогда ничего не мог… Нельзя было б…

— Вот именно! — жестко сказал Славка. — И тем более, имея такого брата…

И тут он хотел сказать ему, что слава брата ложится и на его, Гошкины, плечи, и куда легче быть незнаменитым и заурядным, чем человеком, которого знают все; что суровая и трудная эта вещь — слава, беспокойно и ответственно с ней жить.

Но вдруг Гошка вскинул голову и нарушил все его мысли.

— А тебе какое дело? — спросил он со скрытой угрозой. — Что ты понимаешь в этом? С мамочкой да папочкой жил, а учить хочешь? Сам знаю, дураком был! Со скуки все это. Не люблю тихую жизнь. А про Ивана чтоб больше ни слова. Не тебе его касаться. Ясно? Точка.

Славке стало не по себе. Все приготовленные слова стали вдруг ничтожно маленькими, ненужными, и он неожиданно потерял власть над Гошкой. Это уже был не тот Гошка, каким он его знал и представлял.

Серые волны накатывались на берег, хлестали по валунам, и холодные брызги долетали до них. Посередине губы быстро двигалась на выход в Баренцево море подводная лодка, и против солнца ее строгий и четкий силуэт казался черным и таинственным.

Узкий форштевень ее легко резал волну, сзади и по бортам взрывались пенистые буруны. Они перехлестывали нос, перекатывались по корме. Ветер рвал сине-белый военно-морской флаг. В ловком литом корпусе лодки было что-то лихое и удачливое.

— На торпедные стрельбы, — сказал Славка, потому что не мог больше молчать. — Хорошо идет.

• Предыдущая
• 7/8
• Следующая