Опасная игра - Миллз Анита - Страница 40
- Предыдущая
- 40/78
- Следующая
— Все, больше не будем об этом. — Его голос приобрел вдруг резкие, враждебные интонации. — Я не хотел быть фермером и, слава богу, не стал им. А если вам, Верена Хауард, так хочется кого-то жалеть, то можете направить эту жалость на себя.
Горячность, с которой он говорил, в первый момент ошеломила ее, но вскоре она все поняла.
— Я жалела вовсе не вас, мистер Маккриди, — спокойно сказала она. — Это было сочувствие вашей матери, потому что я знаю, каково приходится тем, кого оставляют. И я знаю, что переживает женщина, которую бросает тот, кто, как она думала, любит ее.
— Ну да, все понятно — вы так сильно переживали, что во всю прыть бросились сюда, забыв обо всем на свете. И, хотя его больше нет, он по-прежнему владеет всеми вашими помыслами — я правильно излагаю?
— Мне просто нужно понять — неужели вам не ясно, Мэтью? Отец ведь был офицером Пенсильванской регулярной армии — офицером, Мэтью! Он был майором Джоном Хауардом, и вдруг он дезертирует! Отец предал не только меня и маму, — сказала она ровным голосом, — он предал своих людей, свой штат и свою страну! Он просто взял и бесследно исчез, и никто не знал, что с ним случилось, пока я не получила из Сан-Антонио письмо поверенного.
— Бесследно исчез?
— Именно так. Долгое время он числился в списках без вести пропавших, и я могла видеть, как мама ждет его, как надеется на чудо и как молится, чтобы он оказался живым. Но потом, когда мама заболела и стала испытывать крайнюю нужду, она была вынуждена обратиться в военное ведомство за пенсией как вдова участника войны. Однако при рассмотрении этого вопроса там было установлено, что отец дезертировал из армии. Это, я думаю, стало последним ударом, который и убил маму.
— Но там ведь могли допустить ошибку.
— Только не в этом случае. В тот день, когда он исчез, не было даже особых боев. «Легкая перестрелка со снабженческим конвоем конфедератов» — вот что значилось в военном донесении. После этого отец и несколько его подчиненных как сквозь землю провалились. Причем ни в одном списке военнопленных он никогда не значился. Не было найдено ни его тела, ни каких-либо других следов. Он просто улетучился, вот и все.
— Может быть, он просто не выдержал? Война сильно меняет человека, Рена.
— Настолько, что он может отказаться от всех, кто ему должен быть дорог и близок? — возразила она с горечью.
— Что я могу сказать? Знаю только, что дезертировали многие янки — да и наших тоже хватало. Некоторые просто были слишком зелены, слишком желтороты, чтобы вынести то, что им приходилось видеть.
Остановив взгляд на овцах за окном, она сделала глотательное движение и тихим голосом продолжала:
— Нет, он нас бросил из-за чего-то или кого-то другого. Не думаю, что он проявлял особое постоянство даже с самого начала их супружеской жизни, но мама всегда делала вид, что не знает о случаях его неверности. Ей очень хотелось верить, что он любит ее. Но я думаю, о любви с его стороны не могло быть и речи.
Наступила его очередь почувствовать к ней жалость.
— А знаете, — сказал он мягко, — вам может не понравиться то, что вы обнаружите.
— Знаю.
— Мое предложение еще остается в силе. Вы можете взять деньги и возвращаться домой.
— Не могу.
— Пара сотен долларов для меня — ерунда, Рена. Ко мне деньги так же легко приходят, как и уходят.
— Если бы я решилась взять ваши деньги, это означало бы, что я беру на себя обязательство каким-то образом заслужить их, но я этого не могу сделать. Я не в состоянии буду чем-то вам отплатить, — сказала она просто.
— А я ничего и не прошу от вас — даже самого очевидного.
— Я знаю.
Заметив, как она при этом повела плечами, он понял, что настаивать бесполезно. Хотя он по-прежнему не склонен был верить всему тому, что она наговорила ему за время их знакомства, он, по крайней мере, умел уважать принципиальность, когда видел ее в других людях. А в том беспринципном мире, с которым он привык сталкиваться, уже одно это свойство делало Верену уникальной.
— Я прекрасно понимаю, почему вы мне не верите, когда говорю, что никого не знаю в этих краях, — тихо проговорила она. — И я понимаю, что у вас вызывает недоумение, зачем мне понадобилось проделать весь этот путь, если в результате я почти ничего не получаю. Вы, вероятно, и до сих пор думаете, что я от вас что-то скрываю.
— А давайте я задам вам те же вопросы, что вы задали мне?
— Думаю, такой поворот на сто восемьдесят градусов будет только справедливым, — признала она. — Что ж, я согласна. Итак, я, Верена Мэри Хауард, родилась в Филадельфии 4 июля 1851 года.
— В День независимости?
— Прежде чем вы начнете проводить параллели между моим темпераментом и фейерверком, должна вас предупредить, что это не будет оригинально. Все, что вы только можете сказать по этому поводу, я уже слышала сотни раз.
— В вас и в самом деле наблюдается некоторая, мягко говоря, порывистость, но не будем отвлекаться, а лучше продолжим. Пока что нам удалось установить, что вам вот-вот должно стукнуть двадцать три года, — напомнил он ей.
— Кстати, рассуждения любого рода по поводу старых дев также не будут оценены по достоинству, — решительно заявила она. — Если бы мне нужен был муж, то, уверяю вас, я бы давно его заполучила. Так на чем я остановилась?
— Насколько я помню, на почти двадцатитрехлетней старой деве из Пенсильвании.
— Да, и, между прочим, я уже готова поклясться на Библии, что, если Бог найдет возможным возвратить меня домой целой и невредимой, я больше никогда и никуда не уеду.
— У вас есть родственники?
— Таких, с которыми хотелось бы общаться, не припоминаю. Мамы и папы уже нет в живых, а я у них была единственным ребенком. Бабушек и дедушек тоже нет. Есть только мамин брат, Эллиот, но особой к нему любви я не испытываю. Помню, он дарил нам по десять долларов первого числа каждого месяца, непременно сопровождая этот акт целой проповедью. А когда я закончила Бэнкрофтское училище, он без особой охоты рекомендовал меня на место учительницы, подчеркивая при этом, что не знает за мной никаких серьезных недостатков. И на том спасибо, — иронически улыбнулась она. — Но я никогда не смогу его простить за то, что он мог спокойно смотреть, как моя мама гнула спину, работая швеей, в то время как он жил в роскошном доме, переполненном слугами, каждый из которых имел больше, чем она зарабатывала тяжким трудом.
— А ну-ка прочь от кресла — нечего тебе там рассиживаться, — возгласил, входя в комнату, Сет Брассфилд и тут же, повысив голос, повторил: — Ты слышишь, Молли?!
Свинья угрюмо на него посмотрела и нехотя переместилась в угол комнаты. Сет повернулся к Мэтью и сказал:
— Хоть сегодня и не суббота, но Сара там кипятит воду на случай, если вы захотите помыться. Сказала, пусть миссис идет первая, чтоб ей досталась чистая вода.
Верена не сразу поняла, что он имеет в виду, а затем, встав с кресла, взглянула на Мэтью и в нерешительности остановилась.
— Идите, идите, — подбодрил ее тот. — Хоть и давненько это было, но, во всяком случае, не в первый раз буду принимать ванну после вас в той же самой воде.
— То есть как это?
— А так, что, когда вы закончите, мне достанется ваша вода.
Сет кивнул:
— Да, это так. А если вода будет не больно грязная, то, когда вы оба искупаетесь, Сара постирает ваше платье.
— Но…
— Все в порядке, — успокоил ее Сет. — У Сары есть мешок из-под муки, и вы в нем походите, пока она высушит и починит платье.
Когда Верена была уже у двери, Мэтт предупредил ее:
— Не удивляйтесь, если обнаружите в лохани оставшиеся после курицы перья.
— Нет, — успокоил ее Сет, — Сара ощипывала курицу в тазу для посуды.
Лежа к Мэтью Маккриди спиной, Верена не сводила глаз с восходящей луны, повисшей в прямоугольнике окна. Мама, должно быть, переворачивается сейчас в гробу, подумала она, — но что ей, бедной Верене, оставалось делать, если Сара Брассфилд решила отдать им с Мэтью одну на двоих кровать, обычно занимаемую мальчиками, а тех с одеялами отправила спать на чердак?! Впрочем, в подобную ночь одеяла вряд ли кому понадобятся.
- Предыдущая
- 40/78
- Следующая
