Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен - Страница 47
- Предыдущая
- 47/105
- Следующая
– Превосходная техника,– замечает Франкенштейн– Посмотрим на повторе, хотите?
Я отворачиваюсь и сажусь на корточки, свесив голову между колен. И подпрыгиваю, когда мегафон ревет «Мияяяяяякэээээээээ!» прямо мне в ухо. Ящерица жестом указывает на дорожку:
– Давай ты.
– Нет.
Трубачи жестами выражают удивление.
Морино громко шепчет:
– Да. Мы подписали договор.
– Вы ничего не говорили о соучастии в убийстве.
– Твоя клятва означает, что ты будешь делать все, что прикажет Отец,– говорит Франкенштейн.
– Но…
– Проблема нравственного выбора для ответственного молодого человека,– заключает Морино.– Бросать иль не бросать. Если бросишь – рискуешь причинить некоторый вред этой лицемерной мрази. Не бросишь – станешь причиной пожара в «Падающей звезде» и выкидыша у жены своего домовладельца на двенадцать недель раньше срока. Что тяжелее для совести?
Он хочет замкнуть мне рот, чтобы я никогда не рассказал о том, что видел. Капкан защелкивается. Я встаю и выбираю самый легкий шар, надеясь, что какой-нибудь непредсказуемый поворот событий вытащит меня отсюда. Поднимаю шар, самый легкий. Весит он предостаточно. Нет. Я не могу этого сделать. Я просто не могу. За моей спиной раздается смех. Я оборачиваюсь. Ящерица лежит на спине, раздвинув ноги, с засунутым под куртку надувным шаром. На шаре черным маркером намалеваны соски, пупок и треугольник лобковых волос. Франкенштейн встает над ним на колени, занося длинный нож.
– Нет,– фальцетом кричит Ящерица,– пощадите, у меня в животе ребенок.
– Мне очень жаль, госпожа Бунтаро,– вздыхает Франкенштейн,– но вы сдаете комнаты жильцам, которые нарушают клятвы, что давали влиятельным людям, и вы должны быть за это наказаны…
Ящерица визжит во всю силу своих легких:
– Пожалуйста! Мой малыш, мой малыш! Пощадите!
Кончик ножа прижимается к резиновому животу госпожи Бунтаро, Франкенштейн сжимает свою вторую руку в кулак, изображая кувалду, и – «бах!». Шербетка, высунув язык, нервно смеется. Мама-сан вяжет, Морино хлопает в ладоши. Скопление висящих в темноте лиц, озаренных светом монитора и огоньков на пульте. Все, как один, они поворачиваются и смотрят на меня в упор. Не знаю, какое из этих плывущих лиц отдает мне окончательный приказ. «Бросай». Я должен промахнуться, но не слишком явно. Меня не должно быть здесь. Я хочу извиниться перед головами, но как? Выхожу к началу дорожки, стараясь дышать ровнее. Раз – целюсь в желоб, в метре от Правой головы. Два – у меня подводит кишки, и шар вылетает из РУК слишком рано – от потных пальцев отверстия стали скользкими. Присев, я сжимаюсь в комок – мне слишком плохо, чтобы смотреть, слишком плохо, чтобы заставить себя отвернуться. Шар катится к желобу и потом вдоль его края, пока не достигает последней трети дорожки. Потом сила вращения посылает его назад – прямо в сторону Центральной головы. Его лицо перекашивается, грохот шара перекрывает дикий вопль, трубачи у меня за спиной аплодируют. А я закрываю глаза. Стоны разочарования за спиной.
– Ты подбрил ему скальп,– успокаивает меня Морино. Меня бьет дрожь, которую я никак не могу унять.
– Хочешь взглянуть на повтор? – ухмыляется Ящерица.
Не обращая на него внимания, шатаясь, иду назад и падаю на последнее сиденье. Закрываю глаза. Яркая, сгущающаяся кровь.
– Смотрите в оба! – выкрикивает Франкенштейн, требуя внимания.– Мой коронный номер – ветряной экспресс!
До меня доносится громкое рычание, звук разбега и грохот запущенного шара. Три секунды спустя – восхищенные аплодисменты.
– Всмятку! – кричит Ящерица.
– Браво! – восклицает Морино.
Центральная голова продолжает дико вопить, а Левая хранит зловещее молчание. Даже сквозь закрытые веки я вижу конец дорожки. Сжимаю веки сильнее, но не могу избавиться от этого яркого, как на киноэкране, зрелища. Наверно, оно будет преследовать меня до самой смерти. Меня не должно быть здесь в этот безумный день. Дрожь не унимается. Тужусь, пытаясь вызвать рвоту, но все напрасно. Ядовитые пары окономияки. Когда я в последний раз ел? Несколько недель назад. Если бы я мог уйти отсюда. И наплевать на папку! Но я знаю, что уйти не дадут. Чья-то рука проскальзывает мне в пах.
– Сладенькое есть?[85]
Шербетка.
– Что?
Бомбочки с шампанским?
– Сладенькое есть?
Затхлое дыхание отдает йогуртом. Ящерица хватает ее за волосы и оттаскивает от меня.
– Ах ты, сучка дешевая!
Шлепок, еще шлепок, удар наотмашь. Морино берет свой мегафон. Уцелевший продолжает вопить.
– Хочешь сделку, Набэ?
Вопли переходят в сдержанные рыдания.
– Если ты заткнешься и без шума выдержишь следующий шар – ты свободен. Только ни писка, помни!
Набэ дышит хрипло и прерывисто. Морино опускает мегафон и смотрит на Маму-сан.
– Хотите?
– Прошли те дни, когда я играла в боулинг. Позвякивают спицы.
– Отец,– говорит Кожаный пиджак,– я постиг основы этой игры.
Морино кивает:
– Ты один из нас. Пожалуйста.
– Я покончу с Гундзо. Он никогда мне не нравился. Сильный бросок, сдавленная трель ужаса от Набэ и звук удара. Аплодисменты.
– Боже, Набэ,– орет Франкенштейн,– я четко слышал писк.
– Нет! – раздается надломленный, контуженный, обессиленный голос.
Морино встает со стула:
– Попытайся во всем видеть забавную сторону! Юмор – вот основа основ.
Меня не должно быть здесь. Морино не торопится.
– Какая гадость. Этот шар уже бросали. Тут куски скальпа Гундзо. Или Какидзаки.
Набэ тихо всхлипывает, как будто он потерял своего плюшевого медвежонка, а никому нет до этого дела. Морино разбегается – раз, два – грохот, шар летит. Короткий, как взвизг пилы, вскрик. Сухой щелчок, будто сломалась палочка для еды. Два тяжелых предмета с глухим стуком падают в яму.
Три «кадиллака» скользят по скоростной полосе. Земля без названия, ни город, ни сельская местность. Подъездные дороги, станции техобслуживания, склады. День постепенно стекает в воронку вечера. Память обожжена увиденным в кегельбане. Этот ожог не заболит, пока длится шок, пока нервы не оживут. А если бы я не вернулся в «Валгаллу»? Я мог бы болтать с Аи Имадзё, сидя в кафе. Мог бы кормить Кошку и курить с Бунтаро. Мог бы гонять по прибрежным дорогам Якусимы на мотоцикле дядюшки Асфальта. Над поросшими лесом горными склонами всходит луна. Где мы? Где-то на полуострове. Франкенштейн за рулем, Кожаный пиджак – на месте пассажира. Мы с Морино сидим на втором сиденье. Он выпускает кольца сигарного дыма и звонит по телефону насчет «операций». Потом делает ряд звонков, которые в основном сводятся к «Черт возьми, куда подевалась Мириам?». Шербетка отсасывает Ящерице на заднем сиденье. Въезжаем в тоннель. Огни с потолка штрих-кодом пробегают по ветровому стеклу. Под потолком висят мощные вентиляторы. Меня не должно быть в этом кошмаре.
– Прекрати это повторять,– говорит Морино, очевидно обращаясь ко мне.– Это мне действует на нервы. Мы получаем именно те кошмары, которых заслуживаем.
Я пытаюсь понять, что он имел в виду, когда раздается голос Франкенштейна:
– Мои кошмары всегда начинаются в тоннелях. Мне снится самый обычный сон, никакой жути, ничего такого, а потом я вижу вход в тоннель и думаю: «Вот и кошмар». Въезжаю в тоннель, и кошмар начинается. Под потолком висят люди. Один парень, которого я замочил лет десять назад, снова передо мной, а пистолет дает осечку. Тоннель все сжимается и сжимается, пока не станет невозможно дышать.
Шербетка причмокивает. Ящерица издает легкий стон и начинает говорить:
– В кошмарах живешь по закону джунглей. Тебя просто оставляют там, одного, на обед тому, кто больше, сильнее и злее тебя. Осторожней зубами!
Он шлепает Шербетку, та всхлипывает. Морино стряхивает пепел в пепельницу.
– Интересные вещи вы говорите, ребята. По-моему, кошмар – это комедия без выпускного клапана. Тебя щекочут, а ты не можешь смеяться. И давление все нарастает и нарастает. Как газ в светлом пиве. Хочешь поучаствовать в нашей захватывающей беседе, Миякэ?
85
Игра слов: прямое значение «candy» – конфета, сладость; переносное – наркотик.
- Предыдущая
- 47/105
- Следующая