Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен - Страница 47

• Предыдущая
• 47/105
• Следующая

– Превосходная техника,– замечает Франкенштейн– Посмотрим на повторе, хотите?

Я отворачиваюсь и сажусь на корточки, свесив голову между колен. И подпрыгиваю, когда мегафон ревет «Мияяяяяякэээээээээ!» прямо мне в ухо. Ящерица жестом указывает на дорожку:

– Давай ты.

– Нет.

Трубачи жестами выражают удивление.

Морино громко шепчет:

– Да. Мы подписали договор.

– Вы ничего не говорили о соучастии в убийстве.

– Твоя клятва означает, что ты будешь делать все, что прикажет Отец,– говорит Франкенштейн.

– Но…

– Проблема нравственного выбора для ответственного молодого человека,– заключает Морино.– Бросать иль не бросать. Если бросишь – рискуешь причинить некоторый вред этой лицемерной мрази. Не бросишь – станешь причиной пожара в «Падающей звезде» и выкидыша у жены своего домовладельца на двенадцать недель раньше срока. Что тяжелее для совести?

Он хочет замкнуть мне рот, чтобы я никогда не рассказал о том, что видел. Капкан защелкивается. Я встаю и выбираю самый легкий шар, надеясь, что какой-нибудь непредсказуемый поворот событий вытащит меня отсюда. Поднимаю шар, самый легкий. Весит он предостаточно. Нет. Я не могу этого сделать. Я просто не могу. За моей спиной раздается смех. Я оборачиваюсь. Ящерица лежит на спине, раздвинув ноги, с засунутым под куртку надувным шаром. На шаре черным маркером намалеваны соски, пупок и треугольник лобковых волос. Франкенштейн встает над ним на колени, занося длинный нож.

– Нет,– фальцетом кричит Ящерица,– пощадите, у меня в животе ребенок.

– Мне очень жаль, госпожа Бунтаро,– вздыхает Франкенштейн,– но вы сдаете комнаты жильцам, которые нарушают клятвы, что давали влиятельным людям, и вы должны быть за это наказаны…

Ящерица визжит во всю силу своих легких:

– Пожалуйста! Мой малыш, мой малыш! Пощадите!

Кончик ножа прижимается к резиновому животу госпожи Бунтаро, Франкенштейн сжимает свою вторую руку в кулак, изображая кувалду, и – «бах!». Шербетка, высунув язык, нервно смеется. Мама-сан вяжет, Морино хлопает в ладоши. Скопление висящих в темноте лиц, озаренных светом монитора и огоньков на пульте. Все, как один, они поворачиваются и смотрят на меня в упор. Не знаю, какое из этих плывущих лиц отдает мне окончательный приказ. «Бросай». Я должен промахнуться, но не слишком явно. Меня не должно быть здесь. Я хочу извиниться перед головами, но как? Выхожу к началу дорожки, стараясь дышать ровнее. Раз – целюсь в желоб, в метре от Правой головы. Два – у меня подводит кишки, и шар вылетает из РУК слишком рано – от потных пальцев отверстия стали скользкими. Присев, я сжимаюсь в комок – мне слишком плохо, чтобы смотреть, слишком плохо, чтобы заставить себя отвернуться. Шар катится к желобу и потом вдоль его края, пока не достигает последней трети дорожки. Потом сила вращения посылает его назад – прямо в сторону Центральной головы. Его лицо перекашивается, грохот шара перекрывает дикий вопль, трубачи у меня за спиной аплодируют. А я закрываю глаза. Стоны разочарования за спиной.

– Ты подбрил ему скальп,– успокаивает меня Морино. Меня бьет дрожь, которую я никак не могу унять.

– Хочешь взглянуть на повтор? – ухмыляется Ящерица.

Не обращая на него внимания, шатаясь, иду назад и падаю на последнее сиденье. Закрываю глаза. Яркая, сгущающаяся кровь.

– Смотрите в оба! – выкрикивает Франкенштейн, требуя внимания.– Мой коронный номер – ветряной экспресс!

До меня доносится громкое рычание, звук разбега и грохот запущенного шара. Три секунды спустя – восхищенные аплодисменты.

– Всмятку! – кричит Ящерица.

– Браво! – восклицает Морино.

Центральная голова продолжает дико вопить, а Левая хранит зловещее молчание. Даже сквозь закрытые веки я вижу конец дорожки. Сжимаю веки сильнее, но не могу избавиться от этого яркого, как на киноэкране, зрелища. Наверно, оно будет преследовать меня до самой смерти. Меня не должно быть здесь в этот безумный день. Дрожь не унимается. Тужусь, пытаясь вызвать рвоту, но все напрасно. Ядовитые пары окономияки. Когда я в последний раз ел? Несколько недель назад. Если бы я мог уйти отсюда. И наплевать на папку! Но я знаю, что уйти не дадут. Чья-то рука проскальзывает мне в пах.

– Сладенькое есть?[85]

Шербетка.

– Что?

Бомбочки с шампанским?

– Сладенькое есть?

Затхлое дыхание отдает йогуртом. Ящерица хватает ее за волосы и оттаскивает от меня.

– Ах ты, сучка дешевая!

Шлепок, еще шлепок, удар наотмашь. Морино берет свой мегафон. Уцелевший продолжает вопить.

– Хочешь сделку, Набэ?

Вопли переходят в сдержанные рыдания.

– Если ты заткнешься и без шума выдержишь следующий шар – ты свободен. Только ни писка, помни!

Набэ дышит хрипло и прерывисто. Морино опускает мегафон и смотрит на Маму-сан.

– Хотите?

– Прошли те дни, когда я играла в боулинг. Позвякивают спицы.

– Отец,– говорит Кожаный пиджак,– я постиг основы этой игры.

Морино кивает:

– Ты один из нас. Пожалуйста.

– Я покончу с Гундзо. Он никогда мне не нравился. Сильный бросок, сдавленная трель ужаса от Набэ и звук удара. Аплодисменты.

– Боже, Набэ,– орет Франкенштейн,– я четко слышал писк.

– Нет! – раздается надломленный, контуженный, обессиленный голос.

Морино встает со стула:

– Попытайся во всем видеть забавную сторону! Юмор – вот основа основ.

Меня не должно быть здесь. Морино не торопится.

– Какая гадость. Этот шар уже бросали. Тут куски скальпа Гундзо. Или Какидзаки.

Набэ тихо всхлипывает, как будто он потерял своего плюшевого медвежонка, а никому нет до этого дела. Морино разбегается – раз, два – грохот, шар летит. Короткий, как взвизг пилы, вскрик. Сухой щелчок, будто сломалась палочка для еды. Два тяжелых предмета с глухим стуком падают в яму.

Три «кадиллака» скользят по скоростной полосе. Земля без названия, ни город, ни сельская местность. Подъездные дороги, станции техобслуживания, склады. День постепенно стекает в воронку вечера. Память обожжена увиденным в кегельбане. Этот ожог не заболит, пока длится шок, пока нервы не оживут. А если бы я не вернулся в «Валгаллу»? Я мог бы болтать с Аи Имадзё, сидя в кафе. Мог бы кормить Кошку и курить с Бунтаро. Мог бы гонять по прибрежным дорогам Якусимы на мотоцикле дядюшки Асфальта. Над поросшими лесом горными склонами всходит луна. Где мы? Где-то на полуострове. Франкенштейн за рулем, Кожаный пиджак – на месте пассажира. Мы с Морино сидим на втором сиденье. Он выпускает кольца сигарного дыма и звонит по телефону насчет «операций». Потом делает ряд звонков, которые в основном сводятся к «Черт возьми, куда подевалась Мириам?». Шербетка отсасывает Ящерице на заднем сиденье. Въезжаем в тоннель. Огни с потолка штрих-кодом пробегают по ветровому стеклу. Под потолком висят мощные вентиляторы. Меня не должно быть в этом кошмаре.

– Прекрати это повторять,– говорит Морино, очевидно обращаясь ко мне.– Это мне действует на нервы. Мы получаем именно те кошмары, которых заслуживаем.

Я пытаюсь понять, что он имел в виду, когда раздается голос Франкенштейна:

– Мои кошмары всегда начинаются в тоннелях. Мне снится самый обычный сон, никакой жути, ничего такого, а потом я вижу вход в тоннель и думаю: «Вот и кошмар». Въезжаю в тоннель, и кошмар начинается. Под потолком висят люди. Один парень, которого я замочил лет десять назад, снова передо мной, а пистолет дает осечку. Тоннель все сжимается и сжимается, пока не станет невозможно дышать.

Шербетка причмокивает. Ящерица издает легкий стон и начинает говорить:

– В кошмарах живешь по закону джунглей. Тебя просто оставляют там, одного, на обед тому, кто больше, сильнее и злее тебя. Осторожней зубами!

Он шлепает Шербетку, та всхлипывает. Морино стряхивает пепел в пепельницу.

– Интересные вещи вы говорите, ребята. По-моему, кошмар – это комедия без выпускного клапана. Тебя щекочут, а ты не можешь смеяться. И давление все нарастает и нарастает. Как газ в светлом пиве. Хочешь поучаствовать в нашей захватывающей беседе, Миякэ?

• Предыдущая
• 47/105
• Следующая