Без надежды - Гувер Колин - Страница 17
- Предыдущая
- 17/67
- Следующая
Холдер стоит, привалившись к своей машине, и смотрит на нас. Я моментально отталкиваю Грейсона и отворачиваюсь.
– Так мы договорились на завтрашний вечер? – спрашивает он.
Я сажусь за руль и включаю зажигание, потом поднимаю глаза на Грейсона:
– Нет. Все кончено.
Захлопнув дверь, включаю заднюю передачу. Не понимаю, что со мной – рассержена я, смущена или по уши влюблена? Как у Холдера это получается? Как, черт возьми, ему удается внушать мне эти чувства, находясь на противоположном конце парковки? Боюсь, мне понадобится помощь психолога.
Пятница, 31 августа 2012 года
16 часов 50 минут
– А Джек с тобой едет?
Я открываю дверь, чтобы Карен положила на заднее сиденье остатки багажа.
– Да, едет. Мы вернемся… Я вернусь в воскресенье, – поправляется она.
Ей трудно произнести «мы». Мне не нравится ее настроение, потому что Джек очень хороший и любит Карен. Я не понимаю, откуда этот заскок. За последние двенадцать лет у нее было два друга, но как только мужик начинает относиться к ней серьезно, она сбегает.
Карен захлопывает заднюю дверь и поворачивается ко мне:
– Ты знаешь, что я тебе доверяю, но пожалуйста…
– …смотри не залети, – перебиваю я. – Знаю, знаю. Последние два года ты постоянно говоришь это перед отъездом. Не залечу, мама. Буду возвышенной и немного помешанной.
Она со смехом обнимает меня:
– Умница. И ничего не ешь. Не забудь, что тебе надо иметь изможденный вид.
– Не забуду, обещаю. На выходные возьму напрокат телевизор, буду смотреть всякую чушь по кабельному и лопать мороженое.
Она отодвигается и сердито смотрит на меня:
– А вот это уже не смешно.
Я со смехом вновь обнимаю ее:
– Отдыхай. Желаю продать побольше мыла, настоек и прочих травок.
– Люблю тебя. Если понадоблюсь, звони с домашнего телефона Сикс.
Я закатываю глаза. Подобные инструкции она оставляет мне перед каждым отъездом.
– До скорого, – говорю я.
Она садится в машину и выезжает с подъездной дорожки, оставляя меня на выходные без родительской опеки. Для большинства тинейджеров настал бы момент, когда они достают телефоны и приглашают друзей на самую безумную вечеринку года. Но не для меня. Нет. Вместо этого я иду в дом и решаю испечь печенье, ибо для меня это предел мятежа.
Я люблю печь, но не могу сказать, что преуспела в этом. Обычно все кончается тем, что у меня на лице и волосах оказывается больше муки и шоколада, чем на готовом продукте. Сегодняшний вечер не исключение. Я уже напекла печенья с шоколадной крошкой, шоколадных пирожных с орехами и чего-то еще – сама не знаю чего. Сейчас я насыпаю муку в смесь для шоколадного торта, и тут звонят в дверь.
В принципе, мне следовало бы знать, что делать. В дверь постоянно звонят, но только не в мою. Я таращусь на нее, не понимая, как быть. Когда раздается второй звонок, я ставлю на стол мерный стакан и отвожу волосы с глаз, а потом подхожу. Открыв дверь, я даже не удивляюсь Холдеру. Ладно, удивляюсь. Но не очень.
– Привет, – говорю я.
Ничего другого не приходит в голову. Но если бы и пришло, я, пожалуй, не смогла бы это произнести, потому что мне трудно дышать, блин! Он стоит на верхней ступеньке крыльца, засунув руки в карманы джинсов. Волосы его по-прежнему давно не стрижены, но, когда он поднимает руку и убирает их с лица, мысль о стрижке начинает казаться совершенно неуместной.
– Привет. – Он застенчиво улыбается, немного нервничает, и это ему ужасно идет. Он в хорошем настроении. По крайней мере, сейчас. Кто знает, когда он взбесится и опять примется спорить.
– Гм, – смущенно бормочу я.
Я понимаю, что следующий шаг – пригласить его войти, но только если я действительно этого хочу. Честно говоря, совещание присяжных по этому вопросу еще не завершено.
– Ты занята? – спрашивает он.
Я оглядываюсь на кухню, где устроила невообразимый беспорядок.
– Типа того.
И это не ложь. Я действительно невероятно занята.
Он отводит взгляд и кивает, потом указывает на машину у себя за спиной:
– Угу. Тогда я… пойду. – И спускается на ступеньку.
– Нет, – возражаю я слишком поспешно и громко.
Мое «нет» звучит почти отчаянно, и я съеживаюсь от смущения. Поскольку я не понимаю, зачем он здесь и почему продолжает докучать мне, любопытство пересиливает. Отступив в сторону, я шире распахиваю дверь:
– Входи, но тебя могут припахать к работе.
Замявшись, он вновь поднимается, входит в дом, и я закрываю за ним дверь. Борясь со смущением, я иду на кухню, беру мерный стакан и продолжаю свое занятие, словно ко мне не пришел сердцеед.
– Готовишься к распродаже домашней выпечки? – Он обходит вокруг бара, разглядывая изобилие десертов, разложенных на столешнице.
– Мама уехала на выходные. Она противница сахара, в ее отсутствие я отрываюсь.
Холдер со смехом берет печенье, но сперва вопросительно смотрит на меня.
– Угощайся, – говорю. – Но имей в виду: раз я люблю печь, это не значит, что я большая мастерица. – Я просеиваю остатки муки и насыпаю их в миску.
– Значит, дом в твоем распоряжении и ты посвящаешь вечер пятницы выпечке? Типичный тинейджер, – насмехается он.
– Что мне ответить? – Я пожимаю плечами. – Я бунтарская душа.
Он поворачивается, открывает один шкаф и, осмотрев содержимое, закрывает. Потом, открыв другой, берет стакан.
– Молоко есть? – спрашивает он, направляясь к холодильнику.
Перестаю размешивать и смотрю, как он достает молоко и наливает себе стакан, как у себя дома. Отпив, оборачивается и, увидев, что я таращусь на него, ухмыляется:
– К печенью всегда предлагают молоко. Хозяйка из тебя никудышная.
Схватив еще одно печенье, он идет с молоком к бару и садится.
– А я оставляю гостеприимство для приглашенных гостей, – с сарказмом произношу я, снова поворачиваясь к столешнице.
– А-а! – Он смеется.
Я включаю миксер, чтобы был благовидный предлог не разговаривать с ним три минуты. Незаметно выискивая отражающую поверхность, я пытаюсь проверить, как выгляжу. Не сомневаюсь, что мука у меня везде. Я знаю, что волосы забраны наверх с помощью карандаша, а спортивные штаны я ношу уже четвертый день подряд. Неумытая. Я пытаюсь небрежно смахнуть муку, понимая, что это дохлый номер. Ну, ладно, вряд ли я выгляжу хуже, чем в тот день, когда меня положили на диван с прилипшим к щеке гравием.
Выключив миксер, я нажимаю кнопку, освобождающую лезвия. Одно подношу ко рту и облизываю, другое передаю Холдеру:
– Хочешь? Это немецкий шоколад.
Он с улыбкой берет лезвие:
– До чего любезно с твоей стороны.
– Заткнись и облизывай, а не то оставлю себе. – Я подхожу к шкафчику и достаю свою личную чашку, но наливаю стакан воды. – Хочешь запить или будешь притворяться, что тебе нравится эта веганская гадость?
Он смеется и морщит нос, потом подталкивает ко мне свою чашку:
– Я старался не подавать вида, но больше не могу это пить. Да, воды. Пожалуйста.
Я смеюсь, споласкиваю его чашку и вручаю стакан с водой. Потом сажусь напротив и глазею на него, откусывая от пирожного. Я жду, когда он объяснит, зачем пожаловал, но он не объясняет. Он просто сидит напротив меня и смотрит, как я жую. Я не спрашиваю, потому что мне нравится, когда мы молчим. Лучше нам обоим заткнуться, поскольку все наши разговоры заканчиваются ссорой.
Холдер встает и, не спросив разрешения, проходит в гостиную. Он с любопытством озирается, рассматривает фотографии на стенах. Подойдя ближе, неспешно изучает каждую. Я откидываюсь в кресле и наблюдаю за ним.
Он никогда не суетится, и все его движения кажутся уверенными. Создается впечатление, что все его мысли и поступки педантично спланированы на много дней вперед. Я представляю, как он в своей комнате подбирает и записывает слова на следующий день.
– Твоя мама молодо выглядит, – замечает он.
- Предыдущая
- 17/67
- Следующая
