Без надежды - Гувер Колин - Страница 18

• Предыдущая
• 18/67
• Следующая

– Да, она молодая.

– Ты не похожа на нее. Наверное, в отца? – Обернувшись, он смотрит на меня.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Я не помню его.

Холдер снова поворачивается к фотографиям и проводит пальцем по одной:

– Умер?

Это звучит резковато, и я почти уверена: он знает, что это не так, иначе не спрашивал бы так небрежно.

– Не знаю. Я его не видела с пяти лет.

Холдер возвращается в кухню и снова садится напротив меня:

– И это все? Не будет никакой истории?

– О, история есть. Просто не хочу рассказывать.

Уверена, что история есть… Просто мне она неизвестна. Карен ничего не знает о моей прошлой жизни, и я не считаю нужным вести раскопки. Что такое несколько безвестных лет, когда у меня было тринадцать отличных?

Он снова улыбается, но улыбка немного недоверчивая, а глаза смотрят насмешливо.

– Печенье у тебя вкусное, – хвалит он, умело меняя тему. – Зря ты недооцениваешь свои кулинарные способности.

Что-то пищит, и я вскакиваю и подбегаю к плите. Открываю духовку, но торт еще не готов. Повернувшись, вижу Холдера с моим сотовым в руках.

– Ты получила сообщение. – Он смеется. – Торт отличный.

Я бросаю на столешницу прихватку, потом возвращаюсь на место. Холдер без тени смущения просматривает мои эсэмэски. Мне на это, в общем-то, наплевать, поэтому я не возражаю.

– Я думал, тебе не разрешают пользоваться телефоном, – говорит он. – Или это был просто жалкий предлог, чтобы не дать мне номер?

– Мне действительно не разрешают. На днях мне его подарила лучшая подруга. С него можно только посылать сообщения.

Он поворачивает ко мне дисплей:

– Что это за сообщения, черт возьми? – И он читает: – «Скай, ты прекрасна. Ты, пожалуй, самое совершенное существо во вселенной, и тому, кто с этим не согласится, не поздоровится». – Вопросительно изогнув бровь, он поднимает на меня взгляд, потом вновь смотрит на телефон. – О господи! Они все такие. Только не говори, что сама посылаешь их себе для повышения самооценки.

Я со смехом тянусь через стойку и выхватываю у него мобильник:

– Перестань. Не надо портить кайф.

Он запрокидывает голову и хохочет:

– Бог мой, так и есть? Все эсэмэски от тебя?

– Нет, – обижаюсь я. – От Сикс. Она моя лучшая подруга, которая уехала от меня на край света. Она скучает и не хочет, чтобы я грустила, поэтому каждый день посылает мне что-то приятное. По-моему, очень мило.

– Нет, ты так не думаешь. Ты считаешь их дурацкими и, вероятно, даже не читаешь.

Откуда он знает?

Я кладу телефон и скрещиваю руки на груди.

– У нее самые хорошие побуждения, – возражаю я, по-прежнему не признаваясь себе в том, что эти сообщения страшно меня бесят.

– Они тебе навредят. Смотри, как бы не лопнуть от раздувшегося самомнения! – Холдер берет мой мобильник и вынимает из кармана свой. Прокручивая дисплеи на обоих, набирает на своем несколько цифр. – Придется исправить эту ситуацию, пока тобой не завладела мания величия.

Он возвращает мне телефон, потом набивает что-то в своем и прячет. Мой звякает – эсэмэска. Я смотрю на дисплей и хохочу.

– Лучше? – игриво спрашивает он. – Гонору поубавилось?

Я со смехом кладу телефон на столешницу, потом встаю:

– Ты знаешь, как угодить девушке. – Подойдя к гостиной, оборачиваюсь. – Хочешь посмотреть дом?

Он поднимается и идет следом. Я показываю ему комнаты с мебелью, фотографиями на стенах и безделушками, а он, не торопясь, все разглядывает. Он задерживается у каждой мелочи, не произнося ни слова.

Наконец мы доходим до моей спальни. Я распахиваю дверь жестом Ванны Уайт[4].

– Моя комната, – объясняю я. – Будь как дома, но помни, что здесь нет совершеннолетних. Держись подальше от кровати. Мне запретили беременеть на выходных.

Он задерживается у двери и подается ко мне:

– Только на этих? Значит, планируешь залететь в следующие?

Я вхожу в спальню:

– Не-а. Подожду, пожалуй, еще несколько недель.

Оглядев комнату, он медленно поворачивается:

– Мне восемнадцать.

Я смущенно наклоняю голову набок, не совсем понимая, зачем он упомянул об этом маловажном факте.

– Везет тебе!

Он скашивает глаза на кровать, потом снова переводит на меня:

– Ты велела держаться подальше от кровати, потому что здесь нет совершеннолетних.

Мне не нравится стеснение в груди, которое я ощущаю, когда он смотрит на мою кровать.

– О-о, я имела в виду девятнадцать.

Крутанувшись на месте, он медленно подходит к открытому окну. Наклонившись, высовывается, потом отодвигается:

– Это и есть скандально известное окно?

Он не смотрит на меня, и это к лучшему, потому что если взглядом можно убить, то он был бы покойником. Какого черта ему понадобилось являться и говорить подобные вещи? До этого момента я даже получала удовольствие от его общества. Он поворачивается ко мне. Игривое выражение на его лице уступает место вызывающему, которое я уже много раз видела прежде.

– Чего тебе надо, Холдер? – вздыхаю я.

Пусть объяснит, зачем он здесь, или уходит. Он складывает руки на груди и, прищурившись, смотрит на меня:

– Я что-то не то сказал, Скай? Или соврал, или выдумал?

Из его насмешливых вопросов очевидно, что он кое-что знает, и намеки по поводу окна небеспочвенны. У меня нет настроения играть в его игры. Мне надо печь пирожные. И пожирать.

Я подхожу к двери и открываю ее:

– Ты неспроста это сказал и дождался желаемой реакции. Доволен? Теперь можешь уходить.

Он и не думает этого делать. Развернувшись, подходит к ночному столику, берет книгу, которую дал мне почитать Брекин, и как ни в чем не бывало рассматривает ее.

– Холдер, очень прошу тебя. Пожалуйста, уходи.

Он осторожно кладет книгу на место, потом начинает укладываться на кровать. То есть буквально ложится. И вот уже лежит плашмя на моей чертовой кровати.

Возведя очи горе, я подхожу к нему, нагибаюсь и сбрасываю его ноги. Если придется вытолкать взашей, я это сделаю. Я хватаю его за руки и пытаюсь приподнять, но он непостижимым молниеносным движением притягивает меня к себе, переворачивает на спину и прижимает мои руки к матрасу. Это происходит так неожиданно, что я не успеваю даже оказать сопротивление. Когда я смотрю на него снизу вверх, добрая половина меня даже не хочет противиться. Не знаю, звать ли мне на помощь или срывать с себя одежду.

Он отпускает мои руки и подносит ладонь к моему лицу, потом со смехом проводит большим пальцем по носу.

– Мука, – отмечает он, смахивая ее. – Достала меня.

Он садится, приваливается к спинке и снова кладет ноги на постель. Я по-прежнему лежу навзничь, уставившись на звезды на потолке и впервые при взгляде на них что-то чувствуя.

Я не могу даже пошевелиться, поскольку побаиваюсь, что он не в себе. То есть в буквальном смысле слова душевнобольной. Это единственное логическое объяснение его поведения. И то, что я по-прежнему считаю его невероятно привлекательным, означает только одно: я тоже умалишенная.

– Я не знал, что он гей.

Угу, он псих.

Я поворачиваю к нему голову, но ничего не говорю. Что, черт подери, сказать психу, который отказывается покинуть твой дом и мелет всякую чушь?!

– Я избил его, потому что он был урод. Я понятия не имел, что он гей.

Положив локти на колени, он смотрит на меня в упор, ожидая реакции. Или ответа. Но в течение нескольких секунд не получает ни того ни другого, поскольку мне надо все обдумать.

Я снова поднимаю взгляд к звездам и пытаюсь проанализировать ситуацию. Если он не псих, то явно пытается что-то доказать. Но что именно? Он завалился без приглашения, чтобы обелить свою репутацию и очернить мою? Но зачем? Я ведь одна, и что значит мое мнение?

Если, конечно, я ему не нравлюсь. От этой мысли я улыбаюсь, но мне не по себе оттого, что я рассчитываю на симпатию психа. Я сама во всем виновата. Не надо было впускать его в дом, когда я одна. А теперь он знает, что я проведу в одиночестве все выходные. Если взвесить мои сегодняшние поступки, то чаша с глупостью перевесит. Я предвижу два варианта завершения этого вечера. Либо мы придем к взаимопониманию, либо он убьет меня и, разрубив на мелкие кусочки, добавит в печенье. Так или иначе, мне жаль, что десерт еще не съеден.

• Предыдущая
• 18/67
• Следующая