Стужа - Власов Юрий Петрович - Страница 43

— Слушаюсь, товарищ капитан!

Капитан вдруг рванул Глеба за грудь к себе и отчеканил — каждое слово — удар:

— Я черный, сам это знаю, но у меня есть белый верблюд! — Он оттолкнул Глеба. — Марш за фельдшером! Все ко мне! Ко мне!.. Азат! Азат!.. Офицеры! Кто жив?!.. Назвать себя! Лейтенант Фокин?! А бывшие офицеры, сержанты — кто жив?!..

Выглянула луна — неправдоподобно светлая, спокойная, даже больше — праздничная.

И почти одновременно с ярким светом с моря брызнула оглушительная стрельба. Прыгая через орущих людей, отталкивая мечущихся, Глеб упрямо бежал за капитаном. С разбегу шлепнулся в дверь, в груду копошащихся по полу полушубков. И, кого-то подминая, отбрасывая, подполз к окну.

Вот они! Они!!

Серебристые дорожки бороздили море. Узкие, недалеко от берега они смыкались на горизонте в сплошную сверкающую полосу. А перед ними, чуть пониже, в воде, кто по пояс, кто по грудь, а кто и по шею — стояли немцы. Даже в лунной мгле Глеб узнал их. По мелководью метались искорки выстрелов. А за самым злым и длинным всполохом Глеб разглядел ручной пулемет, ножками установленный на плечах солдата в каске.

Миг — и больше Глеб не увидел их. Он припал щекой к автомату и затрясся с ним. И видел лишь язычки пламени на кончике ствола. И несуразно орал вместе со всеми.

Пока Глеб, сбивая пальцы, неумело менял третий диск, огоньки выстрелов погасли или разбрелись вдоль берега и вскоре совсем исчезли.

Смолкла стрельба и на ветряке. Лишь кое-кто еще разряжал оружие в море.

— Азат! — услышал голос капитана Глеб и пришел в себя. Его поразил запах пороховой гари, густой-густой, даже пощипывало глаза.

— Азат! Подсчитай личный состав! Взводных вроде всех покрушили. Грибанову — видел сам — череп всмятку. — Капитан стоял в дверях и внимательно смотрел на море. — В залив отступили. Упорные, гады! Эй! Эй! Прекратить огонь! Ошалели, черти. Петя! Алданов!

Ветряк скрежетал крыльями, и мирно плескалось море. Глеб наконец загнал диск на место и поднялся с колен. Боязливо переступая через трупы и все же задевая их, подошел к капитану.

— A-а, живой, — заметил капитан равнодушно и приказал: — Встать! Убитых — на улицу, к стене! Раненых — в подвал!

Везде засновали люди. С комом тошноты в горле Глеб выволакивал из обширного подвала (ну такой большой — как вокзал) убитых. Сносил в подвал (капитан подвал называл бункером) раненых, почти все воняли испражнениями. Один из них — с лицом, изуродованным шрамами. Глеб решил, что это тот самый бывший сержант-разведчик. Полушубок на животе бывшего сержанта намок кровью, и он уже напоминал покойника. И восковой цвет лица, и такой же безгласный, мяклый.

— Нет других бункеров поблизости, товарищ капитан, — доложил коренастый солдат. — Не ранены, Александр Петрович?

— Не ранен, Петь. А насчет бункеров уверен?

— Своими руками все выщупал, Александр Петрович. Имелся один, и здоровенный, но разрушен. И тут под боком два подвальчика, но тоже одни кирпичи да осколки плит. — Он мотнул головой в сторону берега.

— Петь, поищи, может, кто из офицеров в живых.

— Слушаюсь, Александр Петрович.

Подошел старшина (молодой, ладно сбитый, шаг мягкий) и доложил:

— В наличии пятьдесят четыре гаврика, «батя».

— Не густо, Азат, — сказал капитан уже в своей обычной манере, на высоких приказных нотах. — Я выставил боевое охранение. Через два часа подменять. А сейчас сам побудь наверху. Выполняй! Там, — капитан мотнул головой на потолок, — там всем делать нечего. Одним-двумя попаданиями всех разнесут. Свои же могут накрыть, наобещал же полковник. Я выставил шестерых у сарая — там есть защита. По трое спрятал под танками — тут два совсем близко. Не спускай глаз! И немца не прозевай! Смотри, Азат, тут между дюн почти до самого ветряка можно подлезть. В оба смотри, Азат!.. Мы здесь, в бункере, будем — надо людей сберечь. Я не долго — и тоже поднимусь, а пока надо людей организовать. Иди, Азат!

— Ладно, — хмуро согласился старшина и облизнул окровавленную губу.

— Немцы обозначатся — сразу ко мне! — крикнул вслед капитан. — Не прозевай! Будут от наших — пароль «Гжатск». Ребятам сообщи!

— Не прозеваю, — сказал старшина уже с винтовой лестницы, отжимая руками чугунную крышку люка. — «Гжатск» так «Гжатск», только бы наши не опоздали.

Капитан отстегнул флягу. Отхлебнул. Сказал Глебу:

— Полковник грозился сровнять с землей. — Посмотрел на потолок и прибавил задумчиво: — Вроде пронесло, а пошумели… А как не пошуметь? Не прикажешь ведь крестоносцам драться только врукопашную. Пятьдесят четыре…

Глеб тоже отстегнул флягу и сделал несколько глотков. Он не ощутил ни крепости, ни вкуса. Удивился — и допил водку.

— Как же нам без связи? — размышлял вслух капитан. — Что они там?..

Глеба замутило. Он пошел в угол, не удержался, встал на колени… Его вырвало.

— Русаков?! — громко спросил капитан. — Ты смотри, живой, мать твою! А ну ко мне! — Капитан вытащил из сумки блокнот и стал быстро писать, пока не вырывая листок.

В подвале чадили снарядные светильники и фонари. По стенам причудливо двигались тени. Стонали, причитали раненые, звали фельдшера: — Колька! Колька!

Напротив капитана стоял очень худой несуразно длинный солдат.

— Вот мой доклад полковнику. — Капитан сунул ему листок. — С ним — в штаб полка. Ступай. Удачи тебе, Русаков. Пароль «Гжатск».

Глеб сел на ящик и уткнулся в ладони. Ящики вокруг стояли во множестве, очевидно и немцам заменяя скамейки. Как все далеко и как глупо!.. И это избиение в особом отделе почти сразу после ареста. Били двое: сержант и старший лейтенант. Отвели в подвал, а прежде чем запереть, стали бить. После удара сапогом в голову Глеб потерял сознание, после его рвало. Он понял: это от сотрясения мозга. Он и шинель-то забыл — вся в крови и желчи. И потом — ночи в подвале, допросы и ночи, потому что света там не было. Чувство ненужности жизни, униженность, оголенность перед неправдой и совершенное бессилие что-либо изменить. Хотелось разнести голову об стену: ни минуты забвения. Черные, удушливые мысли… Зачем все это было?..

У солдата — он привалился боком к стене — клейко, тягуче выкапывала из-под полушубка кровь. Он все более обмякал, как-то проваливался в себя, а голова без шапки ползла все ниже и ниже — щекой по стене, оставляя коричневатый след. Возле нее сидел немолодой солдат. По щетине щек густо серебрилась седина. Он то старательно докуривал сигарету (это уже была немецкая сигарета, из тех, что сейчас взяли с трупов), то, положив сигарету сбоку на ящик, постукивал по диску ладонью. Делать это он не умел, и диск не шел в пазы. Солдат матерился, покуривал и опять пытался поставить диск.

— Дай! — приказал капитан. Он одним движением вогнал диск на место. — Эх, вояки… Держи!

Солдат курил, сосредоточенно разглядывая натеки воды под валенками. Капитан рванул его за плечо.

— Оглох я! — Солдат постучал себя ладонями по ушам. — Не слышу, «батя»! — Он виновато улыбался, погодя прижал ладони к ушам и между пальцев показалась кровь. Очевидно, боль заставила его скрючиться, и он затих, покачиваясь и постанывая.

Капитан опустил автомат на пол, в ноги ему.

Глеба охватила слабость. Он прикрыл глаза и тут же встрепенулся на скороговорку капитана. Тот принялся объяснять солдатам, как пользоваться немецкими гранатами и «шмайссерами». В ногах у него лежала установка для фаустпатрона. «Откуда, кто принес?» — сонно подумал Глеб.

На мешке с мукой развалился Светлов и сосредоточенно тянул цигарку, разглядывая капитана.

«Почему он не назвал себя капитану? — подумал Глеб. — Ведь он бывший подполковник… — И погодя решил: — Надо полагать, одному легче выжить, а так бы его на взвод, отвечай…»

Воняло кислятиной. На бетонном полу блевотина, кровь, моча, остатки пищи смешались с мукой.

Небритый, основательно заросший солдат толкнул Глеба:

— Пособи.

Они подняли тело — Глеб за ноги, небритый солдат за руки: из-под полушубка, загустевая, текла кровь.